АЙНУЛИНДАЛЭ

МУЗЫКА АЙНУРОВ

В начале был Эру, Единый. На Арде зовется Он Илуватар. Первым создал Он Айнуров, Священных. Они стали плодом Его дум и были с Ним до начала всего. Эру говорил с ними. Он предлагал им музыкальные темы, они воплощали их и это было хорошо. Айнуры творили музыку поочередно, редко - вдвоем или втроем, остальные слушали поющих, но в музыке каждый понимал лишь ту часть замысла Илуватара, которой он был рожден, а музыка других Айнуров мало что говорила остальным. Но постепенно понимание росло, а вместе с ним росли единство и гармония.
И пришло время, когда Илуватар созвал Айнуров и задал им тему, величием превосходившую прежние. Мудрость вступления и великолепие финала этой темы восхитили Айнуров и в восторженном благоговении склонились они перед Илуватаром.
И тогда Он сказал:
- Я хочу, чтобы вы, все вы, создали из этой темы Великую Музыку. Вы, рожденные мной от Вечного Пламени, будете творить ту музыку, которая ближе каждому из вас. Я хочу слышать красоту ваших песен.
И тогда, по слову Его, голоса Айнуров: голоса-арфы и голоса-лютни, голоса-свирели и голоса-трубы, виолы, органы и многоголосые хоры начали обращать тему Илуватара в Великую Музыку. Звук непрестанно чередующихся дивно гармоничных мелодий взлетал и падал; чертоги Илуватара наполнились им и Музыка выплеснулась наружу, в Ничто, обратив его в Нечто. Подобной музыки не создавали доселе Айнуры и только в Конце Дней предначертано создание лучшей. Исполнить ее перед Илуватаром предстоит двум хорам: хору Айнуров и хору Детей Илуватара. Только тогда возможным станет полное воплощение замысла Единого, только тогда Музыка обретет Бытие, и только тогда каждый, наконец, постигнет цель своей жизни и поймет ближнего своего и дальнего, и только тогда вдохнет Илуватар тайный огонь в их помыслы, ибо только тогда он будет удовлетворен.
А сейчас сидел Илуватар и слушал, и Ему нравилась эта Музыка без единой ноты фальши. Тема ширилась, развивалась, но тут Мелькор захотел ввести в мелодию звуки собственных дум, противных теме Илуватара, потому что возжелал он возвысить назначенную ему партию надо всеми.
Более других Айнуров одарен был Мелькор. Часто отправлялся он один в Ничто, надеясь найти Вечное Пламя и самому стать творцом. Нетерпелив и честолюбив был Мелькор и считал, что напрасно мешкает Илуватар обращать великую пустоту Ничто в Нечто. Вечного Огня он не нашел - только Илуватар владел им. Но в долгих одиноких поисках думы Мелькора приняли строй, отличный от дум его собратьев.
И теперь он вплетал эти думы в свою партию. Тотчас же в стройном звучании возник диссонанс. Певшие рядом с ним Айнуры смутились, мелодии их начали стихать, а некоторые не смогли преодолеть силы Мелькора и стали вторить его музыке. Она же, окрепнув, заглушила и вобрала все другие мелодии в шквал своих бурлящих звуков.
Недвижно сидел Илуватар, вслушиваясь в это новое звучание. Казалось, трон Его стоит в центре неистовой бури, а вокруг сшибаются яростные темные волны. Видели Айнуры, как, улыбаясь, встал Илуватар и поднял левую руку. Тотчас посреди гремящих звуков начала зарождаться и крепнуть новая тема, одновременно и похожая, и отличная от предыдущей, но красотой звучания превосходящая прежнюю. Снова взметнулся диссонанс Мелькора, вступил с нею в спор, и снова нахлынула волна звуков, ярилась и клокотала, пока голоса Айнуров не потонули в ней и не смолкли, оставив лишь ему Мелькора.
Снова встал Илуватар, но теперь не улыбался он больше. Поднялась правая рука Единого, и вот родилась среди смятения третья тема, не похожая на предыдущие. Поначалу казалась она тихой и нежной чистой капелью ласковых звуков, но не было силы заглушить ее. И она набирала глубину и мощь, черпая их в самой себе, и вот уже казалось, что две совершенно разные мелодии звучат перед троном Илуватара. Глубока, широка и прекрасна была одна из них, ее красота рождалась из безмерной печали. Другая мелодия, хотя и обрела теперь цельность, оставалась громкой, блестящей, бесконечно повторяющейся пустотой. Мало в ней было гармонии, разве что звенящий унисон множества труб, повторяющих три-четыре ноты. Но как бы не бушевали звуки, пытаясь заглушить первую мелодию, она легко вбирала гром и грохот в свой скорбный узор.
В миг наивысшего накала этой борьбы, когда содрогнулись чертоги, а по Безмолвию, доселе неподвижному, пронесся трепет, встал Илуватар и ужасен был Его лик. Воздел Он вверх руки и единым аккордом, пронизавшим Бездну и Свод Небес, оборвал Музыку.
И сказал тогда Илуватар:
- Могучи Айнуры и не последний из них Мелькор. Но Я - Илуватар! Я покажу вам, что сотворили вы своей музыкой. И ты, Мелькор, поймешь, что нет темы вне меня, и нет силы, превыше моей, но источник всего - Я. Как бы ты не противился, - удел твой - быть послушным исполнителем моих замыслов в создании чудес, которых не в силах представить твой разум.
Устрашились Айнуры непонятных для них слов. Стыд ощутил Мелькор и разгневался оттого. А Илуватар поднялся во всем своем блеске и вышел из дивных чертогов, приказав Айнурам следовать за собой. И когда они вышли в Ничто, сказал Единый:
- Узрите свою Музыку!
При этих словах явилось Виденье. Властью Илуватара прозрели Айнуры перед собой новый мир - шар, висящий в пустоте. И перед ними потекли образы его будущей истории. Казалось, шар живет и растет, и в молчании созерцали они его судьбу.
Снова раздались слова Илуватара:
- Узрите свою Музыку! Это - ваши темы и каждый найдет там свои помыслы. И ты, Мелькор, постигнешь тайное тайн своего разума и тогда поймешь, что он лишь часть целого.
Много поведал тогда Илуватар. Айнуры помнят его речи и знают, каков вклад каждого из них в Музыку Единого. Им ведомо многое из того, что было, есть и будет. Но всех своих замыслов не раскрыл Илуватар никому. И вот в каждую эпоху приходят в Мир вещи новые и дивные, и нет у них истоков в прошлом.
Но и тогда, созерцая Виденье Мира, Айнуры узрели многое из того о чем не думали никогда прежде. Так с удивлением наблюдали они приход Детей Илуватара в уготованное им жилище, и поняли, что творя Музыку, творили они этот Дом, не ведая цели своего творения, поглощенные лишь красотой звуков. Дети Илуватара были только Его замыслом, они рождены третьей темой, ни в первой, ни во второй их приход не звучал. Тем сильнее полюбились Айнурам творения Эру, странные, вольные и непохожие на самих Айнуров. Великий Дух Илуватара сверкнул в них новой гранью и мудрость Его обрела в этом творении явь, а иначе она была бы скрыта от Айнуров.
Дети Илуватара - это Эльфы и Люди, Перворожденные и Пришедшие Следом. В глубине времен, среди бесчисленных звезд, необозримых пространств чудесного мира, избрал Илуватар место для своих Детей. Тому, кто не видит строгой соразмерности Мира, кто теряется в его бесконечности, кто зачарован могучим созиданием Айнуров, покажется Дом Детей малой песчинкой. Но сами Айнуры, узрев его в Виденье, явленном Илуватаром, видя просыпающихся Детей Творца, возлюбили место Дома со всей страстью своих помыслов. Властно влекло туда даже самых могучих из них. И снова во главе был Мелькор, так же как стремился он быть первым среди Айнуров, создававших Музыку. Но правила им ложь. Лгал он самому себе, когда стремился на Арду, чтобы подготовить ее к приходу Детей Илуватара: усмирить знойные бури и лютые холода на ее просторах. Истинно замыслил он подчинить себе Эльфов и Людей, ибо завидовал дарам, обещанным им Илуватаром и жаждал власти и господства над душами и волей свободных существ, обращенных в слуг и рабов.
Айнуры же ликовали душой, видя Землю среди безбрежных пространств, глаза их сияли радостью при виде многоцветья ее одежд, а немолчный шум морских валов навсегда лишил покоя их души. Взорам Айнуров открывались прозрачные глубины воздуха и ветров, колеблющиеся легкие туманы поутру; скрытые в недрах металлы; искрящиеся камни и многое другое, но вода пленила их. Эльдары говорят, что именно воды Земли сохранили отзвуки Музыки Айнуров; многие Дети Илуватара готовы и поныне бесконечно внимать голосу Моря, хотя и не знают, что слышится в нем.
Одного из Айнуров воды восхитили особенно. Эльфы зовут его Ульмо. По воле Илуватара был он более других сведущ в Музыке. К вольным ветрам и воздуху обратился Манвэ, благороднейший и мудрейший среди Айнуров. Аулэ думал об устройстве земных недр. Мастерством и знаниями он не уступал Мелькору, но радость доставляло ему творчество, а не обладание. Гордый Аулэ вечно дарит и ничего не копит. Он свободен от забот и работа его никогда не кончается.
К Ульмо обратился Илуватар:
- Видишь, там, на этой маленькой Земле, Мелькор пошел войной на твои владения? Жестокие морозы сотворил он, но не разрушил красоты твоих чистых озер, создал зной и иссушающее пламя, но не заглушил голоса твоих морей. А теперь взгляни на небеса Земли; на величие ее облаков, на седые туманы; прислушайся, как падает на Землю дождь. Вот стихия, в которой рядом с тобой будет твой любезный друг Манвэ.
Ответил Ульмо:
- Воистину, я не мог представить, как прекрасны воды. Мне не под силу измыслить узор, чудеснее кружева снежинок, мне не спеть так, как поет дождь. Мы с Манвэ будем петь вместе на радость Тебе!
С этих самых пор Манвэ и Ульмо всегда были заодно и всегда верно служили планам Илуватара.
* * *
Ульмо говорил и в этот миг Виденье Исчезло. Айнуры успели полюбить мир, обретавший плоть, расцветавший у них на глазах, и обратились к нему всей душой и помыслами. Еще не завершилась История Мира, не замкнулся Круг Времен, но неожиданно пришло новое - Тьма, неведомая ранее Айнурам, сокрыла от их взоров чудесное Виденье. Говорят, что это случилось задолго до того, как на страницах истории молодой планеты настало владычество Людей. В Музыке Айнуров было все, но Виденье оборвалось, скрыв от Блаженных Поздние Эпохи и Конец Мира.
Обеспокоено переглядывались Айнуры, и сказал им Илуватар:
- Ведомо мне ваше желание воплотить Виденье в жизнь. Вот мое слово: Пусть все это будет! Смотрите, я вкладываю в Ничто искру Негасимого Пламени и она станет сердцем Мира, который будет. Если хотите, можете спуститься туда.
И вот вдали забрезжил свет. Было так, словно внутри облака билось и трепетало живое, пламенное сердце. Поняли Айнуры: не Виденье перед ними. Это Илуватар создал Новое - Мир Сущий.
С той поры часть Айнуров так и живет с Илуватаром за гранью Мира, а другие - среди них самые могучие и прекрасные - простились с Единым и спустились на Арду. Может быть, по воле Илуватара, а может быть, из любви, горящей в душах Айнуров, судьбы их с тех пор неразрывно сплетены с судьбой Мира, и покуда существует Мир, так будет. И потому имя им с тех пор - Валары - Стихии Мира.
Валары пришли на Землю. Поначалу растерянность овладела ими, так непохож был лик планеты на явленный в Виденье. Все пребывало в своем начале, все было бесформенным и всюду была Тьма. В Великой Музыке расцвели помыслы Айнуров в Чертогах Безвременья, Виденье было прозрением, а сейчас они стояли у Начала Времен и понимали, что мир только предначертан, и им суждено создавать его. Отсюда начались их великие труды на огромной, пустынной Земле. Бессчетные века прошли, прежде чем в Глубинах времени не пробил час создания Дома Детей Илуватара. Манвэ творил Дом, и Аулэ, и Ульмо, но с самого начала мешал их работе Мелькор. Он вмешивался в любое начинание, старался все сделать по-своему. Это по его воле Земля оделась пламенем. Тогда и произнес Мелькор горделивые слова:
- Здесь будет мое царство! Объявляю его своим!
Манвэ, единородный брат Мелькора, тот, чей голос защищал вторую тему от дребезжащих труб, призвал на Арду множество духов, больших и малых, дабы охранить труды Валаров от посягательств Мелькора.
И Манвэ сказал Мелькору:
- Не бывать здесь твоему царству, ибо трудом многих и многих создается этот мир.
Так началась борьба между Мелькором и другими Валарами. Мелькору пришлось отступить, он удалился в пустынные области и был там полновластным хозяином, но мысль о господстве над Землей прочно поселилась в его сердце.
Валары обрели плоть. Их вела в мир любовь к Детям Илуватара. Образы Валаров были подобны возникавшим перед ними в Виденье, разве что более могучи и прекрасны. Их облик стал частью Зримого Мира, ибо не готовы были глаза Детей Илуватара к восприятию Мира Истинного. Но зримый облик Валаров подобен людским одеждам. Валары могут сбросить обличье, так же как Люди сбрасывают платье. Тогда незримы они и для Эльфов и для Людей. И стали во плоти одни Валары мужами, а другие - женами. Только здесь стала заметна разница в их изначальной сущности, определившей сей выбор. И мы отличаем мужчин и женщин по платью, однако, не платьем созданы их различия. Ошибкой было бы сравнивать Валаров с земными Королями и Королевами, ибо не подобает это Стихиям. Когда же случается глубоко задуматься Валарам, земным глазам является подлинное их величие, и невозможно созерцать его без трепета.
На Арде у Валаров было множество помощников, пришедших вместе с ними. Одни были куда слабее валаров, другие почти равны им по силе. И они вместе трудились над созиданием Земли, вместе усмиряли ее буйный нрав. Узрел Мелькор блаженных и прекрасных Валаров, облекшихся в зримые образы, узрел плоды их трудов - укрощенную Землю, ставшую дивным садом, узрел - и ненависть запылала в нем сильнее прежнего. Тогда и Мелькор принял зримый облик, но по злобе его оказался он ужасен и мрачен. Подобно исполинскому утесу низвергся он на Арду, величием и мощью превосходящий других Валаров, окутанный дымным огнем, со взглядом, опаляющим зноем и пронзающим стужей.
Началась первая битва Валаров с Мелькором за обладание Ардой. Но из тех времен даже память Эльфов сохранила немногое. Эльдары - эльфийский народ учившийся у Валаров в землях Валинора, слышал от Владык повествование о тех давних делах и сохранил в памяти, как стремились Валары подготовить Землю к встрече Детей Илуватара, как создавали они цветущие долины, а Мелькор вздыбливал их к небу хаосом круч; Валары заполняли моря, а Мелькор превращал волны в барханы. Ничто не оставалось в покое, нигде не было мира. Валары творили, Мелькор разрушал. Но объединенная воля Валаров постепенно брала верх. Правда, ни одному их замыслу не удалось воплотиться в полноте, так, как виделось Валарам в Виденье, но шаг за шагом Земля обретала форму, пока, наконец, в Глубине Времен и среди бесчисленных звезд не был создан Дом Детей Илуватара.

КВЭНТА СИЛЬМАРИЛЛИОН

ГЛАВА 1. О НАЧАЛЕ ДНЕЙ

По словам мудрых, Первая война началась еще до окончания творения Арды, на бесплодных мертвых землях. Мелькор побеждал до тех пор, пока на подмогу к Валарам не пришел Дух непобедимо сильный и беззаветно смелый. В глубинах Небес прослышал он о битвах, что разыгрались в Малом Владении, и вскоре Арда вздрогнула от раскатов его хохота. Так пришел Тулкас. В бою ярость его не знала границ, был он подобен урагану, сметающему перед собой тучи и тьму. Не выдержал Мелькор гнева и смеха воина, отступил перед Тулкасом, покинул Арду и на долгие годы на планету снизошел мир. Тулкас остался, став одним из Валаров Земного Царства. Мелькор навсегда возненавидел Тулкаса, пока томился во тьме за пределами мира.
Пришло время великого строительства. Валары приводили в порядок моря, обустраивали земли, возводили горы. Йаванна посеяла, наконец, семена, давно ею созданные. Когда часть злых огней, зажженных Мелькором, была погашена, а другие погребены в недрах молодых гор, снова стало темно. Тогда Аулэ по просьбе Йаванны создал два могучих светоча. Они должны были освещать Средиземье, только что сотворенное среди необозримых морей. Варда наполнила светильники, а Манвэ благословил их. На Земле нет теперь гор, превосходящих Столпы Света, установленные в то время Валарами: один - на севере, другой - на юге. Назвали их Иллуин и Ормал. Сияние Светочей залило Землю и настал непреходящий день.
При свете семена, посеянные Йаванной, быстро взошли, появилось множество больших и малых растений: мхи, травы, папоротники, деревья-исполины, подобные живым горам, с вершинами, увенчанными облаками. Звери заселили травянистые равнины, воды и лесные кущи. Но не было ни цветов, ни птиц. Они еще спали на груди Йаванны. Особенно бурлила жизнь на границе северного и южного Светов, в срединных областях Земли. Именно здесь, на острове Альмарен, посреди Великого Озера, было первое жилище Валаров. Мир был юн и казался своим создателям прекрасным, а на Земле царил покой.
Валары отдыхали, любовались буйным ростом пробужденной ими жизни, и Манвэ решил устроить пир. На него отправились все Валары со свитами. Мелькор уже тогда имел тайных приспешников и соглядатаев среди Майя и внимательно следил за всеми делами Земли.
Пребывая вдали от нее, преисполнился он великой зависти к созданию своих братьев; пуще прежнего желал он господства в этом новом мире. Собрал Мелькор под свои знамена рать мятежных Духов, сбитых им в свое время с пути истинного, и когда увидел, что собралось их немало, решил, что сила его велика и пришел срок его замыслам. Он приблизился к Арде, окинул ее взором, но красота внешней Земли только еще сильнее разожгла в нем ненависть.
Тем временем Валары на Альмарене в ярком свете Иллуина забыли и думать о Мелькоре. В песнях поется о том, как на этом весеннем пиру Тулкас взял в жены Нэссу, сестру Оромэ, и она танцевала перед Валарами на зеленой траве Альмарена. И никто не обратил внимания на огромную, чернее самой черной ночи, тень Мелькора, возникшую на севере.
Когда усталый Тулкас спокойно уснул, Мелькор во главе своего воинства пересек рубеж Ночи и появился на дальнем севере Средиземья. А Валары все еще не подозревали об этом, Мелькор сразу начал строить глубоко в недрах гор могучую и неприступную крепость Утумно и вскоре из подгорных глубин, от стен темной твердыни, уже поползла в мир злоба Мелькора, отравляя все вокруг дыханием ненависти. Зеленые ростки заболевали и сохли, реки зарастали серым тростником, чистые озера затягивались ряской и превращались в смрадные болота, извергавшие тучи отвратительных мух-кровососов, в лесных чащобах сгустился сумрак и страхом наполнились дебри, звери перерождались в рогатых клыкастых чудищ и на землю упали первые капли крови. Только тогда поняли Валары, что Мелькор снова принялся за свой злобный труд, и отправились разыскивать его логово. Мелькор, имея за собой несокрушимую Утумно, занятую его ратью, не давая Валарам подготовиться к войне, нанес первый удар. Он расшатал и свалил Столпы Света и разбил Светочи. Результат был неожиданным даже для него. Когда столпы пали, земли сотряслись и покрылись огромными трещинами, моря вышли из берегов, а когда разбились Светочи, страшный огонь выплеснулся на землю и стал растекаться вокруг. Облик Арды изменился, равновесие земли и вод было нарушено, замыслы Валаров исказились и никогда уже не смогли воплотиться в первоначальную гармонию.
В наступившей тьме Мелькором овладели страх и смятение. Над разъяренными морскими волнами могучим ветром звучал голос Манвэ, дрожала земля под гневными шагами Тулкаса. Но Враг успел укрыться за стенами Утумно и затаился там. Валары не стали штурмовать крепость, ибо озабочены были усмирением морей и спасением хоть малой части своих трудов. К тому же, чтобы добраться до Мелькора, пришлось бы расколоть Землю, как орех, а Валары никогда не забывали, что в их руках будущее жилище Детей Илуватара, время прихода которых было скрыто от них.
Так окончилась весна Арды. Жилище Валаров на Альмарене было разрушено и не было у них другого пристанища на Земле. Тогда они ушли из Средиземья и направились в Аман, на крайний запад мира, в земли, берега которых омывает Внешний Океан. Он окружает все Земное Царство и лишь Валарам ведомы его границы. Дальше - только Рубежи Ночи. Восточные берега Амана смотрят на Великое Западное Море.
До победы над Мелькором было еще далеко, поэтому Валары построили здесь хорошо укрепленное жилище и воздвигли на побережье циклопические горные кряжи - Пелоры. Горы Амана - высочайшие на Земле. Но даже над их вершинами вздымается одна. Именно там воздвиг Манвэ свой престол. Эльфы называют эту заоблачную вершину Таниквэтил или Ойлоссэ - Вечная Белизна, или Элеррина - Коронованная Звездами. Есть у нее и другие имена. На языке Синдаров это название звучит как Амон Ойлос. Из своих чертогов на Таниквэтил Манвэ и Варда видят всю землю до самого дальнего далека.
Под защитой стен могучих Пелоров было основано новое владение Валаров - Валинор - обширная область, включавшая сады, дворцы и укрепления. Здесь, в Валиноре, было собрано все светлое и прекрасное из того, что удалось спасти от разрушения. Многое пришлось создавать заново и скоро Валинор стал прекраснее Средиземья во дни весны Арды. Благословенной землей бессмертия стал Валинор: ничто не увядало в нем, ничто не старилось и не страдало от болезней, ибо на его камнях и водах почил дух благости.
Когда закончилось создание обители Валаров, они возвели внутри кольца гор в центре равнины город Валимар Многозвонный. Перед западными его вратами поднимался зеленый курган - Эзеллохар или иначе - Короллаирэ. Йаванна благословила его и пела на вершине долгую песнь-повеление. В ней заключены были все раздумья Йаванны обо всем растущем на лице Земли. Ниэнна слушала ее и молча плакала, орошая траву слезами. Постепенно звуки Повелительной песни собрали вокруг холма других Валаров; они пришли и заняли места в креслах Совета, стоявших по кругу - Кольцу Судеб - близ золотых врат Валимара. Долго пела Йаванна, и вот на глазах у Валаров на вершине кургана пробились из земли два гибких ростка. Казалось, все звуки в мире исчезли и в тишине звучала только песня Йаванны. Покачиваясь в такт песне, ростки быстро тянулись вверх. Вот они стали стройными молодыми деревьями и наконец зацвели. Так явились в мир два Древа Валинора. Они стали самыми чудесными творениями Йаванны; все предания Предначальной Эпохи упоминают о них.
Листья одного из Дерев, темно-зеленые сверху, снизу сияли серебром. Бессчетные цветы роняли на землю светящуюся росу. Листва другого была нежно зеленая, как у молодой березы, но каждый лист был обрамлен тонкой золотой каймой.
В кроне желтым пламенем вспыхивали гроздья соцветий. Цветы напоминали маленькие раковины, из них струился на землю золотой дождь. Свет и тепло исходили от дерева. Первое из них наречено было Телперионом, а второе звалось Лаурелин.
На протяжении семи часов каждое дерево наливалось ярким светом и медленно гасло, и разгоралось снова за час до того, как тускнело другое. Дважды в день дивный час наступал в Валиноре: неяркий свет обоих деревьев, золотой и серебряный, сливался в мягком сиянии. Телперион вырос и зацвел раньше. Первый час его сияния - серебристо-белый рассвет Валинора, Валары не внесли в отсчет времени, а назвали Часом Начала. Века жизни Валинора ведут счет от этого часа.
На исходе шестого часа первого дня свет Телпериона померк, а на двенадцатый отцвел Лаурелин. Теперь каждый день Валаров состоял из двенадцати часов и заканчивался со вторым слиянием света, вслед за тем сияние Лаурелина гасло, а Телпериона - росло. Но стекавшая с деревьев светоносная роса, уходя в землю, еще долго заставляла светиться воздух. Росу Телпериона и капли Лаурелина Варда собирала в большие чаши. Они стали для всех Валаров источниками негасимого света. Так начались благие дни Валинора. Так начался счет времени.
Шли века. Приближалось время, назначенное Илуватаром для прихода Перворожденных, а Средиземье лежало во мраке под звездами, созданными Вардой в первые годы ее трудов. Во тьме бродил Мелькор, единственный владелец гор и ущелий, повелитель огня и стужи, творец жестокости и страха.
Земли за Пелорами согреты были любовью и заботой Валаров. Теперь они редко появлялись в Средиземье. Посреди Благословенного Края высились чертоги Аулэ, там трудился он не покладая рук, и большинство творений Валинора носило на себе отпечаток его таланта. Он - основоположник наук о Земле, он - первый наставник всех мастеров и умельцев: ткачей и столяров, рудознатцев и земледельцев, и даже садоводов, хотя им в большей степени покровительствует Йаванна Кементари. Аулэ - друг Нолдоров, они многому научились от него и стали искуснейшими среди Эльфов. Они не растратили дары Илуватара, а преумножили их. Язык и письменность, живопись и скульптура - в них Нолдоры были первыми. До них никто не создавал драгоценных камней, а прекраснейшими из них стали Сильмариллы. Теперь их нет.
Шло время. Самый благой и могучий из Валаров, Манвэ, не забыл о Покинутой Земле. Высоко над миром стоит трон Манвэ на вершине Таниквэтил. Духи из его свиты в обликах птиц часто влетают в покои. Ничто не укроется от их зорких глаз ни в глубинах морей, ни у подножия гор, ни в лесных чащобах. Они приносят Манвэ вести обо всем, что творится на Арде. Только вокруг Мелькора, объятого черной думой, лежал такой непроглядный мрак, сквозь который не проникнуть было самым зорким глазам. Манвэ правит миром не ради собственной славы и не из жажды власти. Ваниаров, полюбившихся ему, научил он стихам и песням, потому что поэзия - Любовь Манвэ, а песни - его Музыка. Голубые одежды на нем, голубыми глазами смотрит он на мир, в руках Манвэ - скипетр, украшенный сапфирами, добытыми Нолдорами. Он - Манвэ, он правит именем Илуватара, он - Король Мира Валаров, Эльфов и Людей и главный его защитник от злобы Мелькора. Рядом с Манвэ - Варда, Прекраснейшая. Элберет зовут ее Синдары. Она - Королева Валаров, Зажигающая Звезды. Вокруг владык великое множество благих духов.
Теперь все сказано об устройстве земли и ее правителях в начале дней, до того, как мир изменился и встретил Детей Илуватара - Эльфов и Людей.
Там, в Довременье, Айнуры даже не заметили, как и когда в Музыке зазвучала тема Детей Илуватара. Впоследствии никто из них не дерзнул менять что-либо в замысле Единого, и поэтому Валары стали для Эльфов и Людей старшими братьями, учителями, но никак не властителями. Изредка Айнурам приходилось действовать принуждением, но к добру это не приводило, хотя и вызвано было добрыми побуждениями.
Айнурам ближе был народ Эльфов. По замыслу Илуватара они были схожи, хотя, конечно, Эльфы не могли сравняться с Айнурами красотой и могуществом. А вот Людям достались от Творца странные Дары.
Говорят, что после ухода Айнуров на Арду, Илуватар около века сидел в одиночестве, погруженный в думы. Затем он сказал такие слова:
- Я люблю Землю, этот дом Квэнди и Атани! Пусть Квэнди станут прекраснейшими созданиями этого мира, пусть им на долю выпадет познать и создать больше прекрасного, чем другим моим Детям. Да не покинет их благость. А для Атани у меня есть иной Дар.
И он повелел, чтобы души Людей и за гранью мира не знали покоя, стремясь в беспредельность. Люди получили право по своей воле избирать пути и строить жизнь среди стихий мира. Никто другой такого права не имел, ибо судьбы их были предначертаны Музыкой Творения, а дела их в мире - конечны. Когда завершатся труды познаний и свершений Эльфов, мир будет принадлежать тем, Кто Пришел Следом; именно их творчество должно будет придать ему завершенность и совершенство.
Ведомо было Илуватару, сколь часто Люди, оказавшись в кипении мировых стихий, будут забывать о Пути Истинном, ведомо было Илуватару, что не смогут они в гармонии с миром использовать его Дар, и он сказал:
- Что бы ни делали они, куда бы не направили стопы свои, все во благовремении обернется к вящей славе трудов моих. Но до срока это будет скрыто.
Люди с тех пор часто огорчают Манвэ, постигшего многие думы Илуватара, и Эльфы знают о том. Поэтому Эльфам порой кажется, что Люди подобны Мелькору, хотя тот боялся и всегда ненавидел их, даже служивших ему.
Дар Свободы, врученный Людям Илуватаром, заключал в себе не только свободу действий. Жизнь людей в мире коротка, но они не привязаны к миру, и когда приходит срок, Люди уходят. Куда? Эльфам неведомо. Эльфы остаются и останутся до конца дней. Поэтому любят они мир любовью великой, чистой и горькой, и с годами она все горше. Ведь Эльфы не умирают. Враг может убить Эльфа, но это мнимая смерть. С годами силы Эльфов не убывают, просто некоторые из них устают от десятков тысяч прожитых лет и уходят в чертоги Мандоса, откуда могут потом снова вернуться в мир.
Смерть Людей настоящая. Приходит время и они покидают мир, поэтому имя им здесь - Гости, Странники. Смерть - их сужденный удел, смерть - это Дар Творца, которому во времени позавидуют даже Айнуры. Правда, и этот дар извращен был Мелькором, и здесь обратил он Добро в Зло, а надежду - в страх.
Но еще в начале времен Эльфы узнали от Валаров, что в конце всего именно Люди вместе с Айнурами станут Вторым Хором. А вот мыслей Илуватара об Эльфах не знает никто.

ГЛАВА 3. ПОЯВЛЕНИЕ ЭЛЬФОВ И ПЛЕНЕНИЕ МЕЛЬКОРА

При свете Дерев, за горами Амана летели века блаженной жизни Валаров. Средиземье по-прежнему лежало под звездами, объятое плотным сумраком. Во времена Светочей здесь кипела жизнь, теперь же, во мраке, ничего не росло. Но в морях колыхались гигантские водоросли, а на суше - тени огромных деревьев. В долинах, холмах, окутанных мраком, таились древние и злобные твари. Редко кто из Валаров заходил сюда. Только Йаванна бродила иногда по лесам и долам, печалясь о таком конце весны Арды. Многое из рожденного тогда погрузила она в сон до срока, и растения ждали грядущих веков, не старея и не умирая.
На дальнем севере бодрствовал Мелькор. Он копил и копил силы и от него наполнялись темные, спящие леса чудищами и прочей жуткой нечистью. В Утумно собирались толпы демонов из тех, что соблазнились во дни славы Мелькора и теперь мало чем отличались от него. Багровый пламень заменял им сердца, страх волнами расходился от них, а мрак служил одеянием. Много позже в Средиземье их стали звать Барлогами. Множество других чудовищных форм родилось из тьмы Мелькора, долго они тревожили мир. Росли границы темных владений постепенно отодвигаясь все дальше к югу. Мелькор воздвиг еще одну крепость с обширным арсеналом на берегу моря, на северо-западе. Она должна была отразить натиск Валаров, если бы они решили начать войну. Крепость звалась Ангбанд, а правил там наместник Мелькора - Саурон.
Вести, приносимые из Покинутых Земель Йаванной и Оромэ, заставили Валаров собрать Совет. На нем говорила Йаванна:
- Силы Арды! Кратким было виденье Илуватара и теперь мы едва ли угадаем в быстролетной череде дней Назначенный Час. Но будьте уверены: он близится. В этом веке время исполнения наших надежд, время пробуждения Перворожденных. Ужели придти им на бесплодные земли? Ужели бродить во тьме, в окружении чудовищ, когда мы сами наслаждаемся светом? Ужели принять им власть Мелькора, когда Манвэ восседает на Таниквэтил?
И вскрикнул пылкий Тулкас:
- Нет! Не бывать этому! Довольно отдыхали мы, довольно восстанавливали силы. Один противостоит нам всем! Чего ждем мы и почему не начинаем праведную войну?
Манвэ повелел и молчаливый Мандос произнес:
- Истинно, в этом веке ждать нам прихода Детей Илуватара. Но не сейчас. Им суждено пробудиться во мраке и первый взгляд обратить к звездам. А с восходом яркого света начнется закат Перворожденных. Узрев же звезды, будут они во все века возноситься помыслами к Варде, Возжигательнице Звезд.
При этих словах покинула Варда Совет и с высоты Таниквэтил окинула взглядом тьму Средиземья, едва освещенного далекими, тусклыми звездами. И тогда подвиглась Варда на труд, равного которому не было среди дел Валаров. Из серебряной росы Телпериона начала она создавать к приходу Перворожденных новые, яркие и чистые звезды, и за то имя ей на языке Эльфов - Элентари - Королева Звезд. Создала она Корниль и Луиниль, Ненар и Лумбар, Алькарниквэ и Элеммире, а множество древних звезд собрала вместе и расположила на небе Арды заново: были там Вильварин, Тэлумендиль, Соронумэ и Анарримэ, предвестником Последней Битвы, предначертанной в конце Дней, встал на горизонтом Менельмахар в блистающем поясе. А высоко на севере, бросая вызов Мелькору, поместила она корону из семи ярких звезд - Валакирку, Серп Валаров и знак рока.
Говорят, в час, когда окончен был долгий труд Варды, когда Менельмахар впервые шагнул в небо, когда вспыхнул над гранью мира синий огонь Хэллуина, в этот самый час пробудились Перворожденные. На берегах священного озера Куивиэнен, отражавшего свет новых звезд, очнулись ото сна Дети Илуватара и молча жили у тихих вод, не отрывая глаз от звездного света. С той поры Небесные Огни милее всего для Эльфов, а первой среди Валаров почитают они Варду.
В муках рождающегося мира менялся облик морей, и земель, реки покидали прежние русла ради новых, горы меняли свои очертания и теперь уже нет возврата к берегам Куивиэнен. Но в памяти Эльфов место священного озера - на северо-востоке Средиземья. Когда-то плескалось там Внутренне Море, ложе которого рождено падением Иллуина, Столпа Света, повергнутого Мелькором. Тогда в огромную впадину хлынули воды с окрестных мест и стали морским заливом. Поэтому первым светом для Эльфов стали звезды, а первыми звуками мира - плеск и шорох вечно бегущих волн.
Долго жили Эльфы в доме под звездами, бродили, удивленные, по земле. Со временем они научились говорить и стали давать имена всему; что видели. Себя они именовали Квэнди - "Те, кто говорит", ибо не было вокруг других существ, способных произносить слова и складывать их в песни.
Случилось раз Оромэ заехать далеко на восток, к берегам Внутреннего Моря, и он повернул к подножию Восточных Гор. Внезапно заржал его Нахар и остановился, как вкопанный. Прислушался Оромэ с удивлением различил во тьме доносившиеся издали звуки песни.
Так Валары, как бы случайно, нашли долгожданных гостей. Оромэ тогда первым увидел Эльфов, увидел и изумился: странным, дивным и неожиданным показался ему облик Детей Илуватара. Так уж суждено Валарам: что бы не звучало в Музыке, что бы ни предсказано было Виденьем, каждый раз новое будет казаться им неожиданным и странным.
В те времена Старшие Дети Илуватара были сильнее и выше теперешних Эльфов. Но и тогда Квэнди были так же прекрасны, как и теперь, ибо красота и была совершенным созданием Илуватара и не меркла с годами. Долгая жизнь на Западе, печаль и мудрость только углубили ее сияние.
Оромэ сразу полюбил Квэнди и дал им другое имя: Эльдары, Звездный Народ. Позже так стали зваться те, кто последовал за Оромэ на Запад.
Но тогда, в первый раз, Квэнди испугались Оромэ, и здесь не обошлось без Мелькора. Много позже Мудрые поняли, что Мелькор первым узнал о пробуждении Квэнди и тогда же приказал призракам и злым духам следить за ними. Если Эльфы уходили поодиночке или даже небольшими группами от берегов озера, они пропадали и больше никто и никогда не видел их. Квэнди говорили, что ушедшие попадались в руки Охотнику. В дальнейших эльфийских песнях упоминаются призрачные тени, бродившие в холмах вокруг Куивиэнен - иногда они затмевали звезды. И еще пелось в них о Всаднике Мрака на диком коне. Он будто бы преследовал и пожирал тех, кто осмеливался покидать берега озера. Мелькор так ненавидел и боялся Оромэ, что посылал своих демонов в его облике пугать Эльфов, распускал о нем лживые слухи и делал прочие гадости, лишь бы отвратить сердца Квэнди от Оромэ при встрече.
Поэтому, когда Нахар заржал и остановился, а Квэнди узрели могучего всадника, одни из них попрятались, другие бросились бежать и не нашли дороги назад. Но самые смелые остались и скоро поняли, что Великий Всадник перед ними - не призрак из тьмы. На его прекрасном челе сиял Свет Амана и благороднейшие из Эльфов потянулись к нему.
Мало что известно о судьбе тех несчастных, которые попали в руки Мелькора. Кто из живучих сходил в подземелья Утумно? Кто проник во мрак дум Мелькора? По словам Мудрых, Мелькор заточил своих пленников и постепенно, жестокостью и чарами сумел извратить их сущность и вывел в насмешку над Эльфами жуткий народ - орков, ставших злейшими врагами Перворожденных. Орки живут и множатся, как и Дети Илуватара, ведь Мелькор никогда сам не создал ничего живого. Поэтому даже на дне темных душ орков тлеет ненависть к своему господину, ибо он повинен в их уродстве, и только из страха сохраняют они ему верность. Таково было самое отвратительное из дел Мелькора и оно же наиболее противно замыслам Творца.
Оромэ недолго пробыл у Квэнди. Он вернулся в Валинор с радостной вестью, но рассказал и о призраках, нарушающих покой Куивиэнен. Велика была радость Валаров, однако к ней примешивалась и тревога. Долго обсуждали они, как оградить Квэнди от мрака Мелькора. Оромэ тем временем снова вернулся в Средиземье и стал жить с Эльфами.
Манвэ в глубоких раздумьях сидел на Таниквэтил. Как всегда в таких случаях, он мысленно обращался за советом к Илуватару, и Илуватар ответил ему. Спустившись в Валинор, Манвэ созвал Валаров в Кольцо Судьбы. Даже Ульмо пришел на Совет из пучин Внешнего Океана.
Вот слова Манвэ на Совете:
- Илуватар вложил в мое сердце решимость вновь овладеть Ардой и любой ценой избавить Квэнди от тлетворного мрака Мелькора.
Тулкас был несказанно рад, а вот Аулэ опечалился. Предвидел он жестокие раны, которые нанесет миру эта битва.
Валары выступили из Амана на штурм крепостей Мелькора. Никогда впоследствии не забывал Мелькор, что война эта началась из-за Эльфов и из-за Эльфов потерпел он в ней поражение. Но сами Эльфы не участвовали в битве. Они не сохранили даже памяти о тех днях, когда могучие Всадники Запада сражались за их будущее.
Первые бои происходили на северо-западе Средиземья и весь тот край был разрушен. Однако войска Валаров быстро сломили сопротивление темных сил и отбросили их к Утумно.
Валары пересекли Средиземье и прежде всего выставили охрану у берегов Куивиэнен. Квэнди даже не ведали о великой Битве Сил, они запомнили только, как тряслась и стонала земля, как огромные волны обрушивались на берег, а на севере непрестанно полыхали зарницы. Долгой и трудной была осада Утумно, жаркие бои шли на подступах к крепости. Именно в это время изменился облик Средиземья: великое Западное Море стало намного шире, оно затопило побережье и образовало на юге глубокий залив. Берега изрезали бухты и фьорды, особенно на севере, там, где сближаются земли Амана и Средиземья. Самый большой из заливов - Балар, принял в себя воды Сириона, текущего с появившихся плоскогорий Дортониона и гор, окружавших Хитлум. Весь север пришел в полное запустение, центром которого была, конечно, Утумно; в подземельях крепости бушевал огонь, а верхние яруса заполняли рати прислужников Мелькора.
Нелегкой была эта битва. Пали ворота Утумно, обнажились ее подземелья, а сам Мелькор пытался укрыться на дне глубокой ямы. Тогда вышел Тулкас, сильнейший среди Валаров, вызвал Мелькора на поединок и одолел его, повергнув ниц. Так был пленен Темный Властелин. Аулэ изготовил цепь Ангинор и ей сковали Мелькора. Только после этого в мире воцарился покой.
В радости победы Валары не стали обыскивать всех подвалов и тайных подземелий Ангбанда и Утумно, - и напрасно. В них пряталось множество лиходейских тварей. Другие бежали, укрылись среди темных пустошей и затаились до времени. Саурона Валары тоже не нашли. Когда окончилась битва, Мелькор с завязанными глазами, в оковах доставлен был в Валинор. Там в Кольце Судьбы он униженно молил Манвэ о прощении, но прощения не получил, а был брошен в темницу во владениях Мандоса. На крайнем западе Амана выстроена она, обширна и крепка, так что ни Валар, ни Эльф, ни Смертный не смогли бы вырваться оттуда на волю. Там должен был провести Мелькор три долгих века, прежде чем снова предстать перед судом Валаров.
А Валары опять собрались на Совет. Мнения разделились. Ульмо и многие другие были за то, чтобы предоставить народу Квэнди самому выбирать земли и жить там, где они захотят, дав им возможность своим трудом привести земли в порядок и залечить их раны, но другие опасались оставлять Квэнди на прежнем месте. Кроме того, красота Эльфов очаровала многих Валаров и они не хотели расставаться с ними надолго. Их мнение и победило. На Совете решили переселить Квэнди в Валинор, чтобы отныне жили они при Валарах в Свете Дерев. Даже Мандос нарушил молчание, молвив: "Так суждено". Спустя века, решение это привело ко многим бедам.
А пока, получив приглашение прибыть в Валинор, Эльфы неожиданно отказались. Их легко было понять. Только что закончилась жестокая битва. Валары сражались, а Эльфы наблюдали за ними со стороны, наблюдали не без трепета, ибо ничего, кроме страха, не мог вызвать вид разгневанных Валаров. Только Оромэ, которого они знали и веселым, и добрым, и мудрым не пугал их. Поэтому именно ему выпало вновь отправиться к берегам Куивиэнен с новым предложением: прибыть в Валинор выборным от родов Эльфов. Ими стали Ингвэ, Финвэ и Эльвэ - впоследствии могучие правители эльфийского народа. В Амане они с благоговением узрели величие и мощь Валаров и страстно возжелали света и красоты Дерев. Когда Оромэ доставил их обратно, они горячо ратовали за немедленное переселение в благословенную землю.
С этого времени единый дотоле народ разделился. Род Ингвэ и многие из рода Финвэ и Эльвэ вняли призывам и решили последовать за Оромэ. С тех самых пор и поныне называют их Эльдарами, тем именем, что дал Оромэ вначале всем Эльфам. Но многие предпочли свет звезд и знакомые просторы Средиземья восторженным рассказам о неизвестной земле. Авари стало их имя - "Те, кто отказался". Прошли века и века, прежде чем этим эльфийским народам суждено было встретиться вновь.
Эльдары готовились к Великому Походу. Двигаться решено было тремя большими отрядами. Первый, немногочисленный, вел Ингвэ. Он привел отряд в Валинор, и с тех пор пребывает у ног Стихий и все Эльфы чтут это имя. Путь его к свету Валинора был прям и ни разу не оглянулся Ингвэ на оставленное Средиземье. Народ Ингвэ - Ваниары, Дивные Эльфы, особенно полюбился Манвэ и Варде. Немногим из людей доводилось встречаться и говорить с ними.
Второй отряд составили Нолдоры, род Финвэ. Это премудрые Эльфы, друзья Аулэ. Много песен сложено о Нолдорах, о их великих трудах и тяжелых сражениях в северных землях. Самый большой отряд составили Тэлери. Они не сразу тронулись в путь и шли долго. Тэлери всегда тянуло к воде, и когда, в конце концов, они вышли к западному побережью, море очаровало их. В землях Амана имя им - Фалмари - Морские Эльфы. Так назвали их Валары, когда увидели поющими и танцующими на фоне бушующих волн. Народ Фалмари был многочислен и управлялся двумя правителями: Эльвэ Сребромантом и его братом Ольвэ.
Эти три народа пришли на Заокраинный Запад во времена Дерев, поэтому общее их название - Калаквэнди - Эльфы Света. Но не всем, вышедшим из Средиземья, довелось узреть сияние Талпериона. Многие рассеялись в пути, а многие остались в Средиземье. В основном это были Тэлери. Они расселились по взморью, бродили в горах и лесах, но чаяния их были обращены к Западу. Калаквэнди зовут их Уманиарами, потому что они никогда не бывали в землях Амана, а вместе с Амари они звались в веках Мориквэнди - Ночные Эльфы, ибо никогда не видели они Света, что был до прихода Луны и Солнца.
Пути первых, отправившихся на Запад, были проложены Оромэ. Он вел их в обход моря Хелкар, а потом повернул на запад. На севере остались руины недавней войны, над ними клубился плотный мрак, сквозь который не пробивался звездный свет. Некоторые из Эльфов устрашились и повернули назад. Ныне они забыты.
Долго шли Эльдары на Запад; немеряны лиги Средиземья и утомительно бездорожье. Да Эльдары и сами не хотели спешить. Они шли, с любопытством озираясь по сторонам и подолгу задерживаясь то возле неизвестной речки, то в просторных долинах. Так долго продолжался поход, что многие из них забыли, куда и зачем идут, а некоторые и с самого начала пошли только из любви к странствиям. Если Оромэ отвлекали дела и он покидал отряд, Эльфы останавливались, и вернувшись, он находил их там, где оставил. Сейчас уже не вспомнить, сколько лет они были в пути, когда дорогу им преградила огромная река. Она была шире всех, виденных Эльдарами. За рекой вздымались к небу горы. Казалось, их вершины достигают звезд. Говорят, это была та самая река, что потом была названа Андуин Великий. Она стала границей западных областей Средиземья. А горы (когда-то их воздвиг Мелькор, преграждая путь Оромэ) звались Мглистые Башни на Рубежах Эриадора. Намного позже, в Третью Эпоху, имя им стало Мглистые Горы. В те годы были они еще страшнее и выше, чем теперь.
Тэлери надолго обосновались на восточном берегу реки, но Ваниары и Нолдоры переправились на другой берег и вслед за Оромэ прошли через перевалы. Тэлери же, когда скрылся из глаз Оромэ, взглянули на мрачные вершины и сердца их сжал страх. Тогда Лэнвэ из отряда Ольвэ отвернулся от пути на запад и увел небольшую часть за собой вниз по течению. Долгие годы об этих ушедших никто не слышал. Их назвали Нандорами. По прошествии времени они уже ничем не походили на своих былых сородичей, разве что, как и они, тяготели к воде и всегда селились по берегам рек и ручьев. Никто лучше них не знал трав и деревьев, зверей и птиц. Много времени спустя, перед самым появлением Луны, сын Лэнвэ Денетор все же увел часть этого народа на запад, в Белерианд.
Немало времени прошло с начала похода, но в конце концов, Ваниары и Нолдоры перешли через Эред Луин - Синие Горы, разделявшие Эриадор и Крайний Запад Средиземья (именно эти земли Эльфы называли Белериандом), миновали долину Сириона и вышли к берегам Великого Моря между Дрэнгистом и заливом Балар. Безбрежная водная гладь повергла их в изумление, даже испугала, и в растерянности они отступили назад, в леса и нагорья Белерианда. Оромэ вынужден был оставить их, вернуться в Валинор и просить совета у Манвэ.
Тем временем Тэлери пересекли Мглистые Горы, миновали обширные долины Эриадора и шли дальше. Эльвэ Сребромант торопил их, он не мог забыть света Валинора и всей душой стремился в землю обетованную. Кроме того, предводитель Нолдоров Финвэ был ему большим другом и Эльвэ не хотел отставать от него надолго. Так и Тэлери, вслед за Ваниарами и Нолдорами, вступили, наконец, в восточные области Белерианда. Здесь они остановились и некоторое время жили на берегах реки Гелион.

ГЛАВА 5. ЭЛЬДАМАР И КНЯЗЬЯ ЭЛЬДАЛИЭ

Ваниары и Нолдоры подошли к западной оконечности Внешних Земель. В те древнейшие дни после Битвы Сил побережье, чем ближе к северу, тем больше изгибалось на запад, так что на крайнем севере берег обрывался узким проливом. За ним на горизонте лежали земли Амана. В этих стылых краях царили лютые морозы Мелькора и весь пролив был забит нагромождением ледяных торосов. Оромэ повернул на юг к приречным лугам Сириона; позже места эти получили название Белерианда. Отсюда в страхе и удивлении смотрели Эльфы на безбрежный океан. Долго стояли они на берегу, словно ждали чего-то, и с тревогой вглядывались в темные волны.
По совету Валаров Эльфов встретил на побережье Ульмо. Голос Владыки Вод и его дивных раковин совершил чудесную перемену в душах Эльдаров: они излечились от страха перед морем и полюбили его...
Ульмо вырвал с корнем остров, служивший когда-то основанием Иллуина, и перегнал его в залив Балар. Ваниары и Нолдоры бестрепетно вступили на этот необычный корабль, пересекли на нем море и наконец вступили на земли Амана. В Валиноре их ожидала радостная встреча.
Когда остров-корабль отправлялся в путь, его восточная оконечность застряла на мелководье против устья Сириона, откололась и осталась в заливе. Так возник остров Балар, излюбленное место отдыха Оссэ.
Тэлери все еще жили на востоке Белерианда, вдали от моря. Они не слыхали сладкозвучных рогов Ульмо, не вняли призыву Валаров, потому что заняты были поисками Эльвэ. Только когда до Тэлери дошла весть об уходе Ингвэ и Финвэ, они тронулись в путь, но вышли к побережью слишком поздно. Тэлери расселились в устье Сириона и долго жили там, тоскуя по, ушедшим друзьям. Место Эльвэ занял его брат Ольвэ. Он и правил народом Тэлери, когда завязалась и окрепла их дружба с Оссэ и Уинен, могучими Майя Ульмо. Оссэ многому научил Тэлери, они узнали, как строить замечательные корабли, научились понимать голоса моря и слагать песни, созвучные его вечному непокою. Тэлери и раньше любили воду, и прежде слыли среди Эльфов лучшими певцами, а теперь песни их вобрали в себя мудрость Майя, очарование морских просторов и мерный ритм прибоя.
Так минули годы. Финвэ много раз просил Ульмо перевезти в Аман оставшихся собратьев. Нолдоры были уверены, что Тэлери хотят этого. Ульмо согласился. Тэлери действительно стремились к воссоединению, но вернувшись за оставшимися на берега Белерианда, Ульмо очень огорчил Оссэ. Вотчиной Оссэ были моря Средиземья и побережье Внешних Земель, их так оживили смех и песни Тэлери! Некоторых Оссэ уговорил остаться. Имя им стало Фалафримы - Эльфы Фаласа, а места их обитания - гавани Бритумбара и Эглареста. Слава лучших мореходов заслужено принадлежит этому небольшому народу, правит котором Сэрдан Корабел.
Родичи и друзья продолжали поиски Эльвэ, хотя их и влекла к себе Благословенная Земля. Наконец, Ольвэ счел дальнейшее ожидание напрасным и большая часть Тэлери отправилась в Валинор на острове Ульмо. Оставшиеся называли себя Эглаф - Забытый Народ. Вид моря вызывал у них тоску по несбывшимся мечтам, поэтому они отошли вглубь Белерианда и расселились в его холмах и лесах... Но об Амане не забыли.
Когда Эльвэ очнулся, они с Мелиан покинули Нан Эльмут, но остались жить в этом лесном краю. Свет Амана, озарявший Мелиан, заменил Эльвэ желанный свет Дерев Валинора. Он встретился со своими родичами и друзьями, а те не могли поверить глазам: Эльвэ и прежде выделялся среди Эльдаров красотой и благородством, теперь же он походил на прекрасных Майя: светлейший из Детей Илуватара, с глазами цвета лунного серебра, он был достоин высокой судьбы и она не миновала его.
Оссэ сопровождал плавучий остров с Тэлери, и когда он величественно входил в залив Эльдамар, Оссэ запел. Тэлери узнали его по голосу и стали просить Ульмо остановиться. Ульмо, хорошо понимавший души Тэлери (ведь это он на Совете возражал против великого переселения), разрешил Оссэ остановить остров и закрепить его на груди моря.
Это не могло обрадовать Валаров, опечалился и Финвэ узнав, что Тэлери не пришли и что увидеться с Эльвэ он сможет теперь только в чертогах Мандоса. Но остров-корабль незыблемо стоял в заливе Эльдамар, отныне он назывался Тол Эрессеа - Одинокий Остров. Тэлери жили так, как хотели: под любезным им звездным сводом и поблизости от Благословенного Края. Со временем язык, на котором говорил народ Одинокого Острова, претерпел значительные изменения и уже ничем не походил на зык Ваниаров и Нолдоров. Народы эти жили теперь в Валиноре. Но в Дивном Свете они тосковали по звездам. Конечно, это не укрылось от Валаров. В гигантской стене Пелоров был сделан проход, в глубокой приморской долине насыпали высокий холм и назвали его - Туна. С запада был он освещен светом Дерев, а далеко на востоке виден был Одинокий Остров. На волны залива пал отсвет Благословенного края. Серебром и золотом заискрились темные воды Эльдамара, свет коснулся Одинокого Острова и его западный берег превратился в прекрасный зеленеющий сад. Цветы, распустившиеся там, были первыми, расцветшими восточнее Гор Амана.
На вершине Туны к небу поднялись белые стены и террасы Тириона - первого города Эльфов. Надо всеми постройками высился маяк Ингвэ - Миндон Эльдалиэ. Его яркий серебристый свет виден был из туманных морских далей. Мало кому из Смертных привелось увидеть этот тонкий луч...
Долго жили два эльфийских народа в прекрасных стенах Тириона. Изо всех чудес Валинора самым дорогим стало для них Белое Древо и Йаванна вырастила в Тирионе другое. Синдары назвали дерево Галафилион, оно во всем было подобно Телпериону, только не светилось. Но оно также цвело и в Эльдамаре хранилось множество его семян. Одно из них проросло на Тол Эрессеа, в назначенный срок его отдаленным потомком стало Белое Древо Нуменора.
Если Манвэ и Варда уделяли больше внимания Ваниарам, то Аулэ связывала крепкая дружба с Нолдорами. Он часто навещал Премудрых Эльфов и от этих встреч знания и умение Нолдоров возросли необычайно, но жажда познания не утихала. Они были способными учениками и кое в чем сумели даже превзойти учителей. Их язык часто менялся. Они любили слова и стремились найти для всего самые точные названия.
Однажды каменщики из рода Финвэ, славившиеся своим искусством возведения высоких ажурных башен, добывая в горах камень нашли алмазы. Очень скоро появились инструменты для обработки этих замечательных камней и среди Нолдоров нашлись подлинно непревзойденные мастера-гранильщики. Из их рук выходили бриллианты дивных, неповторимых форм. Никому не приходило в голову копить их и очень скоро бриллиант стал традиционным подарком в Валиноре.
Нолдорам предстояло вернуться в Средиземье, и так как повесть эта посвящена в основном делам Премудрых Эльфов, надо рассказать о правителях этого народа.
Первым был Финвэ. Его сыновья: Феанор, Финголфин и Финарфин. Но если матерью Феанора была Мириэль Сириндаэ, то братья Финголфин и Финарфин рождены были Индис из народа Ваниаров.
Феанор был самым одаренным из братьев. Беспокойный, огненный дух отличал его. Силой, доблестью и стойкостью славился Финголфин. Мудрость и красота принадлежали Финарфину. Через годы он стал большим другом сыновей Ольвэ, правителя Тэлери, и женился на его дочери Эарвен, Деве-Лебеди из Альквалондэ.
Семь сыновей было у Феанора: Маэдрос Высокий, Мэглор Певец, Кэлегорм Светлый и Карантир Темный, Карафин Искусный и младшие - Амрод и Амрос, близнецы телом и душою, которые по возвращении в Средиземье стали знаменитыми охотниками, как и их старший брат Кэлегорм, часто сопровождавший в Валиноре Оромэ.
Сыновьями Финголфина были Фингон, ставший впоследствии королем северных Нолдоров, и Тургон, владыка Гондолина. Их младшая сестра - Арэдель Светлая, выросла прекрасной, высокой и сильной девой-охотницей и подолгу пропадала в лесах с братьями и сыновьями Феанора. Никому не отдавала она предпочтения и звалась Ар-Фэйниэль, Светлая Дева Нолдоров. Темноволосая, с кожей необычайной белизны, она всегда одевалась в белое с серебром.
Четверо сыновей Финарфина: Финрод Верный, прозванный потом Фелагундом Владыкой Пещер, Ородрэф, Ангрод и Аэгнор, были дружны с сыновьями Финголфина как с родными братьями. В роду Финвэ не было девы прекрасней их сестры - Галадриэль; ее дивные золотые волосы словно вобрали в себя свет Лаурелина.
Теперь надо сказать о том, как Тэлери пришли, наконец, в земли Амана. Веками жили они на Тол Эрессеа и веками их души тянулись к свету, струящемуся из-за моря к берегам Одинокого острова. Долго выбирали они и не могли выбрать между любовью к морю и любовью к своему народу и свету Валинора. Победило стремление к свету. Ульмо, покорный воле Валаров, послал за Тэлери их друга Оссэ. Скрепя сердцем, Оссэ научил народ Тэлери строить замечательные корабли, а когда флот был готов, прощальным даром Оссэ стали огромные, белые, как снег, лебеди, повлекшие корабли Тэлери к берегам Эльдамара. Так Тэлери, последними из Эльфов, пришли в Благословенную Землю. Теперь и они могли сколько угодно любоваться светом Дерев, гулять по золотым улицам Валимара или по хрустальным ступеням Тириона. Часто на своих быстрых судах бороздили они воды залива или бродили в пенном прибое по берегу. Нолдоры подарили им множество опалов, алмазов и горного хрусталя и Тэлери с любовью устилали сверкающими камнями берега и дно озер и ручьев. Они сами добывали жемчуг и украшали им свои жилища. Это они убрали жемчугами покои Ольвэ в Альквалондэ, Лебяжьей Гавани, освещенной множеством разноцветных фонарей. Здесь жили они, здесь строили корабли, похожие на белых лебедей с золотыми клювами и глазами из темного янтаря. Городскими воротами служила арка, проделанная морем прямо в скале. Гавань лежала на севере Калакирии, на границе Эльдамара; звезды ярко и чисто сияли над ней.
Проходили века и любовь Ваниаров к Благословенной Земле и дивному свету Дерев становилась все сильнее. Они покинули Тирион и переселились на склон Таниквэтил, поближе к Манвэ. Нолдоры, не забывшие звезд Средиземья, жили в горах и долинах Калакирии, внимали отдаленному рокоту Западного Моря и свободно бродили по землям Валаров в поисках знаний о живой природе. Именно в это время они сблизились с моряками Альквалондэ. Нолдорами правил Финвэ, Тэлери - Ольвэ, но Верховным Владыкой Эльфов называли Ингвэ. Теперь он почти не покидал Таниквэтил, всегда пребывая рядом с Манвэ.
У Феанора с сыновьями не было постоянного пристанища. В поисках непознанного они уходили к границам света, к холодным берегам Внешнего Мира, часто гостили в чертогах Аулэ, собирая знания обо всем на свете. Кэлегорм подружился с Оромэ и перенял у него удивительную способность понимать живую природу. Он знал языки зверей и птиц, слышал голоса деревьев. Тогда все живое, не подвластное Мелькору, стремилось к землям Амана. Там обитало множество удивительных существ, которых никогда не было в Средиземье и теперь уже никогда не будет, ибо мир с тех пор изменился неузнаваемо.

ГЛАВА 7. СИЛЬМАРИЛЛЫ И ТРЕВОГИ НОЛДОРОВ

Это было время рождения удивительных творений Эльфов. Однажды Феанор, овладевший вершинами мастерства, задумался о том, как сохранить славу Благословенного Края - Свет Дерев Йаванны. Возможно, он провидел близость Рока, уже нависшего над судьбой Валинора, а может быть, решил испытать силы в подлинно великом деле. И вот, собрав все свое знание и умение, он принялся за долгий труд в тайне ото всех. А по окончании его в мир явились Сильмариллы.
Феанора нет. Он ушел еще до рождения Солнца и пребывает в Чертогах Мандоса, не воплощаясь больше среди своего народа. И покуда не вернутся в мир искуснейший из Эльфов, покуда не погаснет Солнце и Луна не уйдет с небосвода навеки, никому не узнать тайны создания Сильмариллов. Подобные огромным бриллиантам, были они крепче адаманта и ничто на Арде не способно было разрушить их или замутить чистую глубину. Но форма Сильмариллов была подобна телу Детей Илуватара: оно лишь вместилище внутреннего огня, наполняющего его жизнь. Так же и внутренним пламенем Сильмариллов стал, по замыслу Феанора, благой свет Дерев Йаванны.
Давно умерли Деревья Амана, но жив их свет в непостижимой глубине Сильмариллов. Даже во тьме глубочайшей из сокровищниц сияют они подобно звездам Варды. Они не мертвы. Как живые, любят Сильмариллы свет, вбирают его и изливают в лучах еще более прекрасным.
Такого чуда не видели в Амане; Варда благословила дивные камни и с тех пор любая нечистая рука, коснувшаяся их поверхности, обуглится и отсохнет. Наконец, и Мандос молвил слово. Так узнали, что совершенные творения Феанора заключают в себе судьбы земли, воды и воздуха Арды.
Сам Феанор больше жизни полюбил дело своих рук. А Мелькор, едва взглянув на чудные светочи, возжелал их нестерпимо. Теперь он думал только об одном: как погубить Феанора, как посеять вражду между Валарами и Перворожденными и завладеть этим величайшим сокровищем. Но до времени прятал он свои замыслы под благообразной личиной и трудился без устали. Поначалу тщетными казались его старания. Но сеятель лжи непременно дождется всходов и тогда сможет отдохнуть, пока другие будут пожинать урожай. Для лживых речей Мелькора находились и внимательные слушатели, и болтливые языки, разносившие ложь дальше. Тонкая ложь, тайная, она походила на знание, придававшее видимость мудрости словам простодушных. Нолдорам пришлось жестоко поплатиться за свою глупость и доверчивость.
Мелькор искусно привлекал к себе многих. В его умных речах почти все было истинно, почти... Он умел говорить так, что слушатели потом считали его мысли своими собственными. Он смущал Нолдоров видениями бескрайних земель на востоке, которыми они могли бы править по собственному усмотрению, дружно и мощно. И вот уже поползли слухи, что Валары из зависти привели Квэнди в Аман, они боятся, как бы красота и творческая сила, данные Илуватаром своим Детям, не возвысили Эльфов над Валарами, как бы не расселились Эльфы по всему лику Арды...
Хотя Валарам ведом был грядущий приход Людей, но Эльфы ничего не знали об этом. Манвэ не спешил посвящать их в планы Эру. Мелькору это было только на руку. Он под большим секретом поведал Перворожденным о приходе Смертных. Правда, он и сам почти ничего не знал о Людях, ведь тогда, в Довременье, он был слишком увлечен своей музыкой и не вслушивался в Третью Тему Илуватара. И вот Эльфы уже говорят, что Манвэ специально держит их в плену, дабы позволить Людям прийти и беспрепятственно занять место в Средиземье, Валарам, еде, легче покорить и держать в подчинении этот недолговечный народ, а Эльфы, по милости Людей, лишатся земель, дарованных Илуватаром. Великую ложь возвел Мелькор. Валары не думали подчинять себе кого бы то ни было, однако многие Эльфы поверили злобным наветам, а те, кто не поверил, все же внимательно прислушивались к этой клевете.
Прежде чем Валары заподозрили неладное, мир Валинора был отравлен. Нолдоры начали роптать, гордыня заставила их забыть, кто дал им знания, от кого получили они в дар искусство высокого труда.
Но сильнее других зажглось жаждой свободы и новых земель гордое сердце Феанора. Мелькор был доволен: к этому он и стремился, больше всего ненавидя старшего сына Финвэ и подбираясь к Сильмариллам. Но пока они были недостижимы для него. Феанор выносил камни только по праздникам. Тогда они сияли в легком обруче, охватывавшем его высокий лоб. Остальное время Сильмариллы были скрыты в глубокой сокровищнице Тириона. Слишком любил их Феанор и заботливо укрывал от взоров, позволяя любоваться Камнями только отцу и сыновьям, словно забыл, что свет, заключенный в Сильмариллах, не его собственность...
Немалым почетом и уважением пользовались старшие сыновья Финвэ -Феанор и Финголфин, но возгордились они и, возгордившись, стали оспаривать друг у друга право первенства. Этого случая не мог упустить Мелькор. И вот до Феанора стали доходить слухи о том, что Финголфин с сыновьями замыслил лишить власти Финвэ и род Феанора, и с ведома Валаров стать владыкой Нолдоров. Валары, якобы недовольны тем, что Сильмариллы упрятаны в подвалах Тириона, они хотят завладеть ими. А до Финголфина дошли такие слова: "Будьте настороже! Не жалует сын Мириэль сыновей Индис. Влияние Феанора растет, отца он уже прибрал к рукам и вскоре прогонит вас из Тириона".
Эта ложь особенно удалась Мелькору. Гордость и гнев поднимались в душах Нолдоров, ослепляя их. Тут, опять во-время, Мелькор завел речь об оружии, и Нолдоры бросились ковать топоры, мечи, копья. Много было изготовлено в то время щитов, украшенных гербами соперничавших родов. Про мечи помалкивали пока, и каждый считал, что об опасности ведомо лишь ему одному.
Феанор на своей тайной кузнице (о ней не знал даже Мелькор) выковал и давно закалил мечи для себя и сыновей, сделал он и высокие шлемы с алыми гребнями. Не раз пожалел Махатан о том дне, когда он открыл зятю секреты кузнечного дела, полученные от Аулэ.
Вот так, слухами, ложью и коварными советами Мелькор разжег междоусобицу в народе Нолдоров. Благоденствию Валинора пришел конец. Феанор открыто роптал, грозился покинуть Валинор и увести Нолдоров из рабства в свободный внешний мир.
Тирион полнился слухами и глухим недовольством. Это не могло не встревожить Финвэ и он собрал родичей на Совет. Еще до начала Совета вышел вперед Финголфин и сказал:
- Отец! Ты - владыка Нолдоров! Ужели не смиришь гордыню нашего брата? Видно не напрасно прозвали его Пламенным Духом, но это не дает ему права говорить так, будто он правит народом. Ты, отец, призывал Нолдоров покинуть свои земли и отправиться за море. Ты вел нас к Свету Эльдамара. Скажи, что ты не раскаиваешься в этом, и мы, твои сыновья, поклянемся в верности тебе.
В это время в зал Совета вошел Феанор. Сияющие доспехи облекали его могучее тело, у пояса висел длинный меч, а голову покрывал боевой шлем. "Так я и знал, - зловеще произнес он, - мой сводный братец решил опередить меня и здесь!" С этими словами он обнажил меч и громко приказал Финголфину:
- Прочь! Убирайся, и впредь знай свое место!
Финголфин даже не взглянул на брата, молча поклонился Финвэ и направился к выходу. Но у самых дверей Феанор заступил ему дорогу и, приставив к груди сверкающий меч, заносчиво сказал:
- Смотри, братец! Он поострее твоего языка. Если ты еще раз попробуешь возводить на меня напраслину перед отцом, клянусь, мой меч избавит Нолдоров от того, кто так жаждет править рабами!
Дом Финвэ стоял на площади под маяком, и многие собравшиеся слышали слова Феанора. Финголфин и тут ничего не ответил, молча прошел сквозь толпу и отправился искать младшего брата. Валары не могли не заметить волнений, но причин не знали. Поэтому, раз Феанор первым возвысил голос против них, они сочли его зачинщиком, решив, что причиной послужила его надменность и своеволие, хотя и остальных Нолдоров обуяла ныне гордыня. Манвэ был удручен, но до поры лишь молча наблюдал за происходящим. Ведь Эльдары сами пришли в земли Амана, и конечно вольны были уйти, когда захотят. Такой уход, по мнению Валаров, был бы глупостью, но препятствовать ему никто бы не стал. Однако, происшедшего на Совете у Финвэ нельзя было оставить без внимания. Слова и поступки Феанора разгневали многих Валаров. Его призвали в Круг Судьбы и потребовали ответа. Множество Нолдоров собралось вокруг. Феанор стоял перед Мандосом и отвечал на вопросы Валаров. Тут и раскрылись козни Мелькора. Тулкас немедленно отправился за злодеем. Но Феанор все равно был признан виновным в нарушении мира Валинора и в том, что осмелился поднять руку на брата. Мандос изрек:
- Ты говоришь о рабстве. Тогда и ты раб и будешь им везде. Манвэ - повелитель всей земли, а не одного только Амана. Ты нарушил закон и вот твой приговор: двенадцать лет изгнания. Обратись к себе, вспомни, кто ты и как пришел сюда. По истечении двенадцати лет дело твое будет предано забвению, если обиженные тобой простят тебя.
Тогда сказал Финголфин: "Я прощаю моему брату", но молча стоял Феанор перед Валарами. Потом он повернулся, покинул место совета и ушел из Валимара. Его сопровождали сыновья. На севере Валинора, высоко в горах, возвели они гордый дворец-крепость Форменос. Там хранились их сокровища и оружие, там, в глубокой кладовой, окованной металлом, заперты были Сильмариллы. Спустя время пришел к сыну и Финвэ. Правление Тирионом он передал Финголфину. Так ложь Мелькора обрела видимость правды и случилось это по вине самого Феанора; раздор же, посеянный Мелькором, остался надолго и спустя многие годы все еще жил меж сыновьями Финголфина и Феанора.
* * *
Мелькор, узнав о происшедшем на Совете, укрылся в горах, прикинувшись облаком, медленно плывущим над вершинами, и так ускользнул от Тулкаса.
Многим показалось, что Свет Дерев с этих пор померк, а тени вытянулись и потемнели.
Долго не показывался Мелькор в Валиноре. Даже вестей о нем не было слышно. Но однажды, неожиданно, он возник перед воротами горного дома Феанора и вызвал его для беседы. Долго, используя весь свой ум и хитрость, заверял он гордого сына Финвэ в своей дружбе и убеждал бежать из под власти Валаров.
- Ты видишь, насколько я был прав, - говорил он. - Тебя несправедливо изгнали, а Нолдорами правит Финголфин. Но если твой дух не утратил стремления к свободе, я готов помочь. Я могу унести тебя далеко-далеко отсюда. Разве перед тобой не Валар? Да, я такой же, как и те, кто восседает в Креслах Совета Валинора, разве что сильнее многих из них. Но я всегда был другом Нолдоров. Я полюбил их за искусность рук и отвагу сердец...
Молча слушал Феанор речи Мелькора. Ожесточенный и оскорбленный изгнанием, он не мог решить: принять ли помощь Мелькора, довериться ли ему? А Мелькор, видя сомнения Феанора и зная, что тот давно стал рабом Сильмариллов, решил подлить масла в огонь.
- Вижу, надежный оплот ты возвел. Только не надейся, что в пределах владений Валаров какая-нибудь сокровищница будет достаточно крепка, чтобы уберечь Сильмариллы!
Здесь Мелькор выдал себя. При упоминании о Камнях, дрогнул его голос от вспыхнувшей с новой силой жажды обладания. Феанор проник взглядом сквозь прекрасную оболочку Мелькора и узрел черноту его коварных замыслов, от гнева забыл он обо всем на свете, проклял Мелькора страшными словами и погнал прочь, захлопнув ворота перед одним из самых могучих духов Земли.
И Мелькор вынужден был с позором удалиться. Отовсюду грозила ему опасность и не время было мстить, но черное пламя ненависти кипело в нем. Финвэ, узнав о случившемся, в великом страхе поспешил отправить гонцов в Валимар.
Гонцы застали Валаров в Креслах Совета. С беспокойством взирали Стихии Арды на удлинившиеся тени.
Едва прозвучали первые слова, Оромэ и Тулкас вскочили и собрались в погоню, но в этом время прибыли вестники из Эльдамара. Они сообщили, что Мелькор объявился. С вершины Туны видели Эльфы, как он разгневанным смерчем несся через Калакирию, а потом повернул на север. Тень его накрыла Альквалондэ и умчалась к границам Арамана.
Да, Мелькор покинул Благословенный Край. Валары напрасно ждали вестей о нем. Все было спокойно и незамутненным светом сияли два Древа. Но черная туча сомнений словно бы наползала с севера и радость сменялась тревогой, а в сердца закрадывалось предчувствие близкой беды.

ГЛАВА 9. ИСХОД НОЛДОРОВ

Непроглядная ночь окружала Кольцо Судьбы. Валары сидели в Креслах Совета и высоко в небе горели над ними чистые звезды Варды. Ветры Манвэ разогнали мертвящую мглу, развеяли промозглые морские туманы.
На темную вершину Эзеллохара поднялась Йаванна. Она возложила руки на стволы Дерев, но темными и мертвыми оставались они. Йаванна трогала ветви - ветви ломались и падали к ее ногам. Велика была скорбь Валаров. Но еще не до дна осушили они чашу горя, поднесенную Мелькором.
Вот что сказала Йаванна Валарам:
- Деревья убиты. Их свет живет теперь только в Сильмариллах Феанора. Провидцем оказался сын Финвэ... Даже самым могучим из нас выпадает в жизни Час Творения. Он приходит лишь однажды и повторить его невозможно. Мне не создать Дерев снова, но будь у меня хоть капля Света, я вернула бы их к жизни. Корни еще можно исцелить, тогда раны затянутся и зло Мелькора будет забыто.
Тогда зазвучал голос Манвэ:
- Феанор, сын Финвэ! Ты слышал слова Йаванны. Готов ли ты выполнить ее просьбу?
Тишина повисла над Кольцом Судьбы. Молчал Феанор. Пылкий Тулкас вскричал:
- Говори, о Нолдор! Да или нет? Кто откажет Йаванне? Разве не ей создан свет, заключенный в Сильмариллах?
Аулэ остановил его:
- Не спеши! Мы просим о большем, чем ты думаешь. Пусть решает сам. Долго молчали все. Наконец Феанор с горечью произнес:
- Не только к могучим Валарам приходит Час Творения. Для малых сил он тоже наступает однажды, и тогда они способны на дела, в которых живет их дух. Да, я могу отдать вам Сильмариллы, но никогда не сотворить мне подобных им. Чтобы вернуть Свет, придется разрушить Камни, но тогда погибну и я - первым из Эльдаров Амана.
- Нет, не первым, - подал голос Мандос и многие удивленно посмотрели на него.
Снова стало тихо. Феанор напряженно думал. Ему казалось: он окружен врагами и вспомнились речи Мелькора о том, что Валары хотят завладеть чудесными Камнями. "Ведь и Мелькор - Валар, - думал он, - разве не доступны ему их замыслы? Как видно, вор выдает вора!" И тогда вскричал он:
- Нет! Не отдам я по своей воле Сильмариллов! А если меня принудят - что ж, это только докажет, что и Мелькор из рода Валаров!
- Ты сказал, - бесстрастно произнес Мандос.
Ниэнна поднялась на вершину Эзеллохара, отбросила серый капюшон и слезы полились у нее из глаз. Слезами смыла она грязь, оставленную Унголиантой. Плакала Ниэнна и пела о жестокости, пришедшей в мир, пела о прекрасной Арде, оскверненной злом.
Но беды злосчастного дня еще не кончились. Плач Ниэнны звучал над Кольцом Судьбы, когда явились гонцы из Форменоса, неся новые страшные вести. Они поведали, как на северные земли нахлынула тьма, в сердце тьмы крылась ужасная, безымянная сила, и под ее покровом Мелькор подступил к дому Феанора. Он убил Финвэ, не отступившего перед темным, разрушил Форменос, опустошил сокровищницы и похитил Сильмариллы. Так в Благословенном Краю пролилась первая кровь.
При этих нестерпимых словах встал Феанор перед Манвэ и проклял Мелькора, впервые назвав его Морготом, Черным Врагом Мира. Он проклял день и час, когда откликнулся на призыв Манвэ и пришел сюда, на склоны Таниквэтил. Видно, в ослеплении подумалось Феанору, что останься он в Форменосе, Сильмариллы удалось бы отстоять и предотвратить убийство. Выкрикнув проклятье, выбежал Феанор из Круга Судьбы и исчез в ночи. Дороже света Валинора был для него отец...
Все собравшиеся разделяли горе Феанора. Йаванна плакала, утратив надежду на возвращение Света, скорбя о крови, запятнавшей земли Амана. Еще не полностью осознали Валары случившееся, ясно было лишь, что Мелькор призвал на помощь силу, пришедшую извне. Исчезли Сильмариллы и теперь казалось неважным, как ответил Феанор на просьбу Йаванны. Но если бы он сказал "да" до прибытия гонцов, его собственная судьба была бы иной. Теперь же рок навис над народом Нолдоров.
Тем временем Моргот, уйдя от погони, явился в пустыни Арамана. Бесплодный этот край лежал далеко на севере, между Пелорами и Великим Морем. Холод сковывал здешние земли. Моргот и Унголианта вихрем пронеслись над льдами пролива, разделяющего Араман и Средиземье, и двинулись дальше на север. Теперь Моргот не мог избавиться от Унголианты, он все еще был опутан ее мглой и чувствовал на себе пристальный взгляд множества глаз ужасной твари. Так они достигли залива Дрэнгист; неподалеку отсюда лежали развалины Ангбанда, давней твердыми Мелькора. Но Унголианту нелегко было провести. Она поняла, что ее соучастник попытается удрать, воспользовавшись знакомыми местами, и тогда она потребовала от Мелькора исполнения обещанного.
- Эй, злосердечный! Я исполнила твою просьбу. Но мой голод не утолен.
- Чего же еще ты хочешь? - воскликнул Мелькор. - Неужели ты способна сожрать весь мир? Ну, так я не обещал скормить его тебе! Я ведь владею им.
- Мне и не надо так много, - ухмыльнулась Унголианта. - Отдай мне сокровища, прихваченные тобой в Форменосе, но только отдай сполна, как обещал.
Пришлось Морготу скормить ей сокровища Форменоса. С великой неохотой, по одному, отдавал он чудесные алмазы и другие камни. Все пожирала ненасытная утроба. Унголианта росла, как на дрожжах. Мрак, окружавший ее, становился все непроглядней, но не слабел мучительный голод.
- Не очень-то щедра твоя левая длань, - укорила она Мелькора. - Давай-ка теперь то, что в правой.
В правой руке Враг держал Сильмариллы. Даже заключенные в хрустальном ларце, они страшно жгли ему ладонь, но он терпел и ни за что не хотел отдавать чуда.
- Хватит с тебя! - надменно воскликнул он. - Ты свое получила. Если бы не моя сила, не видать бы тебе и этого. Ты не нужна мне больше. И не зарься на то, что у меня в руке. Она навеки принадлежит мне и только мне.
Мелькор не учел, что Унголианта давно уже стала больше его самого, он же наоборот уменьшился, потеряв часть своей силы. И тут Унголианта бросилась на него и вмиг опутала страшной паутиной. В этот момент и исторг Мелькор вопль, отзвуки которого навсегда вросли в окрестные скалы. С тех пор край этот зовется Ламмот и любой громкий звук пробуждает здесь странные стенания, полные ярости и муки. Страшен был вопль, сотрясший горы, заставивший потрескаться землю. Далеко разнесся он окрест, достиг развалин Ангбанда и там, в развалинах, под которые не удосужились заглянуть когда-то Валары, услышан был Барлогами, все это время ожидавшими возвращения хозяина. Крик пробудил их. Подобно огненным смерчам перенеслись они к месту жуткой схватки, багровыми мечами разрубили сети, опутавшие Мелькора, и обратили Унголианту в бегство. Выпустив огромное черное облако, помчалась Унголианта на юг, пересекла Белерианд и остановилась только в темной долине, лежащей у подножия Эред Горгората. Еще со времен битвы при Ангбанде долину эту населяла нечисть в паучьем обличье. Здесь и поселилась Унголианта. Она выбирала самцов, спаривалась с ними, а после пожирала. Поэтому, когда сама Унголианта затерялась во времени, пропав неведомо куда, ее многочисленное потомство долго еще населяло долину, плетя свои жуткие сети. Ни одно предание не сохранило сведений о судьбе Унголианты, однако кое-кто полагает, что сгинула она давным-давно, сожрав в неутолимом голоде самое себя.
Да, Сильмариллы избежали участи сгинуть в ненасытном брюхе Унголианты, но оставались во власти Моргота. Теперь, на свободе он собрал прежних своих слуг и вернулся на руины Ангбанда. Вскоре заново были открыты обширные подземелья, выросли стены, а над вратами воздвигались исполинские пики Тонгородрима. Отныне и навсегда вершины их окутал клубящийся дым.
Стремительно множилось воинство зловещих тварей, демонов и орков. Так был затемнен Белерианд и потому темна повесть тех лет. В Ангбанде выковал Моргот железную корону и провозгласил себя Королем Мира. Тяжела была корона и год от года все тяжелела, но Моргот никогда не снимал ее, ибо в ней сияли Сильмариллы. Руки Врага так навек и остались черными и обугленными. Ожоги не заживали, причиняя Морготу сильную боль и тем приводя его в ярость. Теперь он управлял своим воинством, не покидая подземелий. Только однажды вышел он из Ангбанда и только однажды взялся за оружие сам.
Гордый владыка во времена Утумно, теперь еще более снедаемой ненавистью к свету и красоте, он направил все силы на создание могучей армии зла. Он все еще оставался Валаром, но насколько прекрасен был облик других Валаров, настолько ужасен был Моргот.
Бегство Мелькора из Валинора и убийство Светоносных Дерев повергло жителей Благословенного Края в глубокое уныние. Погруженные в раздумья, сидели в Кольце Судьбы Валары, их окружали печальные Майя и Ваниары, а Нолдоры вернулись в Тирион и оплакивали темноту его молчаливых улиц. На берега погруженной во мрак Калакирии наползали промозглые туманы и тускло мерцал во тьме луч маяка Миндона.
Потом неожиданно появился Феанор. Он не отбыл срок изгнания и его приход был прямым вызовом воле Валаров. Феанор призвал Эльфов во Дворец Финвэ на вершине Туны и вскоре улицы, лестницы и даже окрестные склоны заполнила огромная толпа с факелами. Замечательным оратором был старший сын Финвэ. Речь его приковывала внимание и заставляла слушать даже тех, кто не был согласен с ее смыслом. Слова Феанора, сказанные в ту ночь, Нолдоры запомнили навсегда. Вдохновенно и страшно говорил Феанор, гордость и гнев звучали в раскатах его голоса, и Нолдоры, внимая ему, забывали обо всем и проникались теми же чувствами. Феанор обвинял Моргота в вероломстве, обличая ложь, посеянную Врагом, не замечая и не думая, что все происходящее и есть исполнение главного вражьего замысла. Он словно обезумел от потери Сильмариллов. Феанор требовал, чтобы после гибели отца Нолдоры избрали его вождем народа. Свой неправедный гнев он обрушил на Валаров.
- Почему, о великий народ, восклицал он, - почему мы должны служить замыслам алчных Валаров? Они не в состоянии оградить ни своих границ, ни нас, живущих на их земле, от козней Врага! Да, сейчас они тоже называют Мелькора врагом, но разве он - не один из них? Даже если бы жажда мести не заставляла меня покинуть пределы Амана, я бы все равно не стал жить в одной земле с родичами убийцы моего отца и похитителя наших сокровищ! Но среди народа отважных я - не единственный храбрец. Нолдоры! Вы лишились своего вождя, вы лишились исконных своих земель и ничего не приобрели взамен. Мы словно в заточении живем на этой узкой полоске земли между морем и горами. Прежде здесь был свет, в котором почему-то отказано Средиземью, но теперь тьма уничтожила разницу. Так будем ли мы и дальше прозябать в Амане - сумеречный народ под покровом мглы - роняя напрасные слезы в равнодушное море? Что мешает нам вернуться домой? Сладки спокойные воды Куивиэнен, чистые звезды сверкают над привольными землями нашей милой родины. Там - свобода, и смелые вернутся туда, как бы не был труден путь! А слабые пусть остаются и охраняют этот город.
Долго еще говорил он, убеждая Нолдоров следовать за собой, отомстить обиды, вернуть утраченное, вернуться на восток и владеть землями, принадлежащими им по праву. Сам не замечая того, он вторил речам Мелькора, заявляя, что Валары обманом увели их на Запад, чтобы отдать Средиземье Людям. Тогда многие Эльдары впервые услышали о Пришедших Следом.
- Да, дорога трудна, - говорил Феанор, - но конец ее будет радостным. Сбросьте оковы! Забудьте о слабости! Оставьте свои сокровища! Мы создадим еще больше. Пусть только мечи отягощают ваши пояса. Нам придется идти дальше, чем Оромэ, но, пустившись в погоню, мы не прервем ее, как Тулкас, пусть нам придется идти хоть до края земли. Я объявляю Морготу войну, которая кончится только с возвращением Сильмариллов. Тогда мы и только мы будем владеть непорочным Светом и тогда Нолдоры станут первыми среди народов Арды.
И вот Феанор на клинке меча поклялся страшной клятвой. Сыновья, стоявшие рядом с отцом, повторили слова клятвы и мечи их кроваво блестели в свете факелов. Клятву, данную Феанором, нельзя нарушить, никто не в силах освободить от нее, потому что поклялся Феанор перед Илуватаром Вековечной Тьмой. В ослеплении безумия, призывая в свидетели и Владыку Манвэ, и Варду, и священную вершину Таниквэтил, клялись они ненавидеть и преследовать любое существо, будь то Валар, демон, Эльф или Человек еще не рожденный, будь то любое создание - великое или малое, доброе или злое, овладевшее Сильмариллами или только вознамерившиеся овладеть ими.
Нолдоры в ужасе внимали роковым словам. Все понимали, какой обет приняли безумцы. Теперь, независимо от исхода, не уйти им до конца мира от собственной страшной клятвы. Финголфин и его сын Тургон попытались образумить собравшихся, но тщетно. Дело опять чуть не дошло до мечей. Спокойный и рассудительный Финарфин пытался унять Нолдоров, он призывал их остановиться, пока не поздно. Ородрэф поддержал отца. К ним присоединился Финрод. Галадриэль, напротив, поддержала Феанора и призывала Нолдоров выступить немедля. Правда, клятвы она не давала, но слова о безграничных просторах Средиземья, где можно править по своему усмотрению, глубоко запали ей в душу. Даже Фингон, сын Финголфина, внимательно прислушивался к призывам Феанора. Видя его согласие, младшие братья Ангрод и Аэгнор тоже склонились к уходу, но сохраняли спокойствие и ждали решения старших.
Долго спорили Нолдоры. Наконец, Феанору удалось убедить большую часть собравшихся и разжечь их воображение картинами новых земель. Когда Финарфин снова попытался отговорить Нолдоров от этой авантюрной затеи, в ответ ему понеслись крики: "Хватит! Не хотим! Идем скорее!"
Да, не отличались прозорливостью избравшие сомнительный путь. Феанор торопил Нолдоров, он опасался, что многие передумают и останутся. Как бы не были горды его слова, он не забывал о мощи Валаров и втайне страшился их гнева. Но из Валинора никто не приходил. Манвэ молчал. Он не считал себя вправе удерживать Нолдоров против их воли. Валары хотели для Эльфов только добра и не могли действовать принуждением. Да и не верилось Владыкам, что вздорные слова Феанора отвратят сердца Нолдоров от Благословенного Края.
Отчасти они были правы. Стоило Феанору начать командовать подготовкой к походу, как пошли раздоры. Далеко не все Нолдоры согласны были признать сына Финвэ правителем народа. Финголфин, как оказалось, пользовался куда большим уважением. И он, и его родичи, а с ними большая часть жителей Тириона не хотели подчиняться Феанору, хотя от участия в походе не отказывались.
Так случилось, что Нолдоры выступили в путь двумя большими отрядами. Феанор со своими сторонниками шел впереди, но большой отряд следовал за ним и вел его Финголфин. Сам он не хотел идти; но еще больше претило ему оставлять народ на произвол Феанора. К тому же, он не забыл своего обещания, данного перед троном Манвэ. Неохотно уходил и Финарфин, но и его звали в дорогу те же причины, что и брата.
Ушли многие. Оставшиеся составляли едва ли десятую часть народ Нолдоров. Никто не убоялся неизвестного пути, просто одни остались из любви к Валарам, и в первую очередь к Аулэ, другие - потому, что не хотели покидать Тирион, где столь многое было создано их руками.
Но вот пропела труба. Из ворот Тириона вышел во главе отряда Феанор, вышел и был остановлен вестником. Звучным голосом гонец поведал слово Владыки Манвэ. Вот что услышали Нолдоры:
- Народ Нолдоров, поддавшийся глупым затеям Феанора! Выслушайте мой совет. Не уходите. Зол час и путь ваш - к скорби. Не надейтесь на помощь Валаров - ее не будет, но не будет и помехи. Вы - свободный народ и сами вольны решать свои судьбы. Но ты, сын Финвэ, уйдешь. Клятва определила твой путь. Но знай, что в гневе не распознал ты коварной лжи Мелькора. Ты говоришь: "Он - Валар", тогда напрасна клятва твоя, ибо никогда не одолеть тебе Валара, даже если Эру, имя которого ты помянул, утроит твои силы".
Рассмеялся Феанор, повернулся спиной к вестнику Манвэ и громко сказал:
- Вот, значит, как! Мудрый Манвэ предлагает Нолдорам изгнать своего правителя и вернуться к оковам? Вот что скажу я тем, кто пойдет со мной. Вам предрекли скорбь? Так мы узнали ее здесь, в Амане, здесь мы прошли от счастья к горю и теперь уходим от скорби и радости, а если не встретим радости на пути, то обретем хотя бы свободу.
Он повернулся к посланнику и воскликнул:
- Передай Манвэ, высокому повелителю Арды: может и не суждено Феанору одолеть Моргота, но от слова своего он не откажется и не будет сидеть, сложа руки, понапрасну расточая слезы. И еще скажи: кто знает? Может быть, Эру зажег во мне куда больший огонь, чем думает Повелитель. Я говорил и повторяю снова: нет спасения Врагу! Я настигну его, где бы он ни был, и тогда даже Валары, сидящие в Кольце Судьбы, будут дивиться моему мщению. Посмотрим, что скажут они тогда. Я сказал. Прощай!
Столько властной силы было в голосе и словах Феанора, что вестник Манвэ невольно поклонился ему, словно получил достойный ответ, и ушел.
Феанор торопил отряд. Он видел, как многие оглядывались назад, где в отдалении еще видны были стройные башни Тириона. А уж Эльфы Финголфина шли и вовсе неохотно. Во главе их шагал Фингон, а замыкали колонну Финарфин и Финрод. И они часто оглядывались на свой любимый город. Но вот уже и свет маяка затерялся в ночи. Эльфы шли, унося в памяти светлые годы Валинора. Многие, вопреки советам Феанора, захватили кое-что из личных вещей, надеясь найти в них утешение на долгом, многотрудном пути.
Феанор вел Нолдоров на север. Поначалу одно стремление вело его - настичь Моргота. К тому же на севере земли Амана и Средиземья разделял неширокий пролив. Когда первое возбуждение спало, Феанор задумался: как переправить отряды через море? Нужны были корабли и будь даже Нолдоры искусными корабелами, строительство флота займет слишком много времени. В этой ситуации оставался один выход: воспользоваться кораблями Тэлери. Морские Эльфы всегда были народом, дружественным Нолдорам, поэтому Феанор не сомневался в их согласии присоединиться к походу. Тем самым он намеревался умножить силы для предстоящей борьбы с Морготом и нанести ощутимый удар блаженным Валарам. И он повернул отряды к Альквалондэ. Придя туда, Феанор говорил перед Тэлери. Однако, результат был совсем не такой, какого он ждал. Тэлери не тронуло его ораторское мастерство и страстность речей. Они были опечалены уходом Нолдоров и, вместо помощи, принялись отговаривать друзей и сородичей восставать против воли Валаров. Тэлери не думали о Других землях, кроме побережья Эльдамара, и не желали другого правителя, кроме Ольвэ. Ольвэ никогда не слышал коварных речей Моргота, он по-прежнему верил Владыкам Арды и не сомневался, что с их помощью раны, нанесенные Врагом, удастся залечить и новый рассвет засияет над Благословенным Краем.
Феанор был разгневан неожиданным препятствием. В сердцах он крикнул Ольвэ:
- Мы в нужде! И именно сейчас ты рвешь узы старой дружбы. Когда твой народ пришел на эти берега, растерянный, не имевший ничего, разве Нолдоры не помогли вам? Разве не строили эту гавань, не помогали возводить жилища?
Удивленный Ольвэ отвечал на это:
- Мы не хотим разрывать старой дружбы, но если друг поступает опрометчиво, только враг будет потакать ему. Да, Нолдоры помогли Тэлери обосноваться на этих берегах, и мы хотели бы жить здесь вечно как братья, чьи дома стоят рядом. Ты говоришь, что Нолдоры дали нам все, но вот - корабли. Разве у нас учились мы строить их? Нашими учителями были Владыки Моря. Им обязаны мы нашими знаниями и умением. Корпуса кораблей из белого дерева сработаны нашими руками, их паруса сшиты руками наших жен и дочерей. Мы не можем отдать корабли, не можем продать их. Они дороги нам, как Нолдорам их камни. Мы вложили в них свою душу и вряд ли нам удастся создать еще такой флот.
Феанор получил решительный отказ. Ему пришлось удалиться под стены Альквалондэ и там он мрачно ожидал подхода основных сил своего отряда. Когда же вокруг собралось его воинство, он отдал безумный приказ, послав вооруженных Эльфов захватить корабли. Нолдоры не ожидали отпора, однако Тэлери не собирались уступать и вскоре на причалах засверкали мечи. Трижды отбрасывали воинов Феанора от кораблей, но в это время подошли передовые отряды воинства Финголфина и, не разобравшись, бросились в сражение, видя как гибнут их родичи и друзья. К тому же по рядам прокатился слух, что Тэлери хотят силой помешать походу Нолдоров и действуют по тайному приказу Валаров.
Нолдоры, встретив сопротивление, совсем обезумели и Тэлери были разбиты. Множество моряков Альквалондэ погибли. Их оружие составляли только небольшие охотничьи луки, они не собирались сражаться и не думали о войне. Нолдоры поднялись на корабли и на веслах повели их вдоль берега на север. Ольвэ в отчаянии взывал к Оссэ, но тот не пришел, остановленный категоричным запретом Валаров и теперь не желавших останавливать Нолдоров силой. Но никто не мог запретить Уинен оплакивать безвинно убитых мореходов из Альквалондэ. Так велика была скорбь Уинен, что море сначала грозно зашумело и нахмурилось, а потом в ярости обрушилось на братоубийц и разбило множество кораблей, поглотив всех, кто был на них.
Подробнее о сражении в Альквалондэ сказано в "Нолдоланте" - "Плаче о падении Нолдоров", сложенном перед смертью Мэглором.
Буря кончилась и оставшиеся корабли Нолдоров продолжали путь. Они двигались вдоль берега, а по суше шли остальные, для кого не хватило места на кораблях. Долго шли они, и чем дальше, тем труднее становился путь во мраке. Так достигли отряды северных пределов Благословенного Края - холодных нагорий Арамана. Однажды на стоянке в лагере послышались крики и скоро все смотрели на вершину одинокой скалы. Там неподвижно высилась темная величественная фигура. По рядам Нолдоров прокатилось передаваемое шепотом имя Владыки Мандоса. Многие изменились в лице, когда холодные скалы вздрогнули от раскатов могучего и мрачного голоса. Застыло воинство Нолдоров и в тишине пали медленные тяжкие слова Проклятья. Они навеки остались в памяти народа, как Северное Пророчество или Жребий Нолдоров. Многое было предсказано в нем, но в то время Нолдоры не поняли большей части слов и только спустя годы, когда на этот эльфийский народ обрушились тяжкие беды, смысл Проклятья дошел до них. Сейчас же голос призывал мятежников остановиться, вернуться и просить прощения у Валаров.
- Опомнитесь, безумцы! - гремело в горах. - Моря слез прольете вы, но ни единый звук ваших стенаний не достигнет Валинора. Вы теряете его навсегда. Гнев Валаров лежит на Доме Феанора и он падет на всякого, кто последует за ним. Ни Восток, ни Запад не скроют вас от проклятия Стихий Арды. Клятва, в ослеплении данная вами, будет вести и предавать вас, а сокровище, ради которого она была дана, всегда будет ускользать из ваших рук. Все, что начиналось добром, окончится злом. Брат будет предавать брата, и страх предательства угнездится в каждом сердце. Изгоями станут Нолдоры навек.
Вы запятнали кровью земли Амана. Да падет она на ваши головы! Отныне и навсегда за пределами Амана Тень Смерти простирается над вами. Эру оградил вас от болезней и других напастей, вам не суждено умирать подобно Смертным, но оружие, пытки и скорбь над вами властны. Рано или поздно ваш бездомный дух придет в Чертоги Мандоса и восплачет по телу и не найдет ни тела, ни сочувствия, хотя бы все, погубленные вами, просили за вас. Участь тех, кого минута гибель в Средиземье, будет еще горше. Им суждено смертельно устать от мира, истомиться от тяжкого бремени жизни и стать скорбными тенями в глазах юного народа, придущего вам на смену. Таково слово Валаров!
В смятение повергло многих услышанное. Только Феанор, отбросив страх, нашел в себе силы сказать:
- Мы не шутили, когда давали клятву, и мы ее сдержим. Многими бедами пугали нас, сулили и предательство, но никто не сказал, что нас погубит страх, что гибель нам принесет трусость. Мы пойдем вперед и я говорю вам: дела наши будут воспеты в песнях и память о них будет жива до последних дней Арды!
Горды были слова Феанора, но не всех убедили они продолжать поход. Финарфин, бывший в родстве с Домом Ольвэ, в гневе на Феанора и в великой печали от содеянного в Альквалондэ, повернул назад и с ним ушли многие другие. На обратном пути их вел свет Миндона. Они пришли в Валимар, были прощены Валарами, и Финарфину доверено было править остатками народа Нолдоров в Благословенном Краю. Но его сыновья не последовали за ним, они не захотели расстаться с сынами Финголфина, чей отряд продолжал гибельный путь, влекомый волей Феанора и стыдом за пролитую кровь Тэлери. Отважны и горды были Фингон и Тургон и не считали себя вправе бросать начатое дело незаконченным, каким бы горьким не был конец. Снова Нолдоры шли вперед, навстречу своей предсказанной судьбе, и вскоре она начала сбываться.
Это было уже далеко на севере. Нолдоры подошли к проливу, разделявшему земли Амана и Средиземья. Огромные ледяные глыбы качались в стылых волнах, над водой висели густые туманы и мгла дышала смертным холодом. До сих пор пролив пересекали только Валары, да еще Унголианта в своем бегстве с Мелькором.
Феанор вынужден был остановись отряд. Холод и липкие туманы причиняли Эльфам жестокие страдания. Даже лучи звезд не проникали сквозь морозную стужу. Среди эльфов то и дело раздавался ропот. Слышны были проклятья Феанору: его винили в бедах, постигших эльфийский народ. Феанор советовался с сыновьями, но было только два способа переправиться на тот берег: по льду или на судах. Стоило взглянуть на залив и становилось ясно: пешком не пройти. Кораблей на всех не хватало. Можно было бы переправиться за два или три раза, но никто не хотел оставаться, страх предательства уже поселился среди Нолдоров. И вот Феанор с сыновьями замыслили захватить корабли и отплыть внезапно с теми Эльфами, которые находились на борту и были преданы Феанору. Тут, словно по их зову, поднялся ветер и корабли вышли в море, бросив Финголфина на берегу Арамана.
Пролив был пересечен быстро и без потерь, и вот Феанор первым из Нолдоров снова вступил на берег Средиземья. Высадились они в заливе Дрэнгист.
Вскоре к Феанору подошел его старший сын Маэдрос. Он беспокоился о друге своем Фингоне, оставшемся на том берегу и спросил отца:
- Кто из гребцов поведет корабли назад и кого ты прикажешь перевезти первым? Может быть, Фингона Храброго?
Феанор в ответ так расхохотался, что Маэдрос отступил на шаг.
- Никого! - вскричал Феанор. - Я не считаю потерей то, что осталось на том берегу. Они были недовольны мной, ну и пусть остаются со своим недовольством или возвращаются под руку Валаров! Корабли - сжечь!
Маэдрос молча отошел и долго стоял в стороне, глядя как горят гордые белые корабли Тэлери. Перед ним гибли в огне прекраснейшие создания эльфийского народа. Морским волнам никогда уже не качать столь совершенных судов, ибо совершенство нечасто приходит в мир.
Финголфин с отрядом видели зарево в той стороне, куда ушли корабли, и все поняли: их предали. Так начало сбываться Проклятье Мандоса.
Финголфину ничего не оставалось, как со стыдом вернуться в Валинор. Горько было у него на душе. Но теперь он, как никогда, хотел добраться до Средиземья и повстречаться с Феанором. Эльфы долго шли вдоль берега, и чем труднее был путь, тем достойнее переносили они лишения. Могучим народом были Старшие Дети Илуватара, тяготы земной юдоли еще не сломили их дух, юный огонь пылал в сердцах и вел вперед по жестоким морозным окраинам Севера. Впереди шли Финголфин, Финрод и Галадриэль. Когда не осталось иного пути, отряд вступил на вздыбленный лед пролива. Немногим из грядущих свершений Нолдоров дано было превзойти доблестью этот отчаянно тяжелый переход. Эльфы гибли во льдах, погибла жена Тургона Эленвэ, таяло воинство Финголфина и все же они вступили на берега Внешних Земель. Едва ли надо говорить, как мало любви к Феанору осталось в сердцах тех, чьи трубы услышало Средиземье при первом восходе Луны.

ГЛАВА 11. О СОЛНЦЕ, О ЛУНЕ И О ТОМ, КАК БЫЛ СКРЫТ ВАЛИНОР

Сказано, что после бегства Мелькора долго сидели Валары в Кругу Судеб. Они пребывали в неподвижности, но напрасно Феанор упрекал их в бездействии, ибо не только руками творят могучие мыслью Валары и для разговора не нужны им звуки речи. Бодрствовали в ночи Валинора Стихии Арды и мысль их то уносилась вспять, ко временам, предшествовавшим появлению планеты, то далеко вперед, прозревая последний Конец, но ничто: ни сила, ни мудрость, ни знание о злодействах Мелькора не могли утолить их печали. Не столько гибель Дерев вызывала их скорбь, сколько духовная перемена, произошедшая с Феанором по злой воле Мелькора. Ведь Феанор был создан наделенным более других Детей Илуватара и силой, и стойкостью, и умом, особенно же - чутким сердцем и искусностью рук. В душе Эльфа билось негасимое пламя. Только Манвэ представлял, какими дивными творениями мог бы прославить Арду Феанор. Может, оттого и плакал Владыка Манвэ, когда услышал от вестников ответ Феанора. Так говорили Ваниары, жившие тогда вместе с Валарами. И еще говорили они: когда Феанор предсказал, что дела Нолдоров вечно будут жить в песнях, поднял голову Манвэ, будто услышал голос, неслышный никому больше, и произнес: "Быть посему! Останутся их дела только в песнях, но и за них придется Нолдорам заплатить великую цену, а на другую награду пусть не рассчитывают. Эру говорит: "Красота была в мире задолго до возникновения Эа, но здесь приметалось к ней Зло и неразделимы они покуда".
И промолвил молчаливый Мандос: "Значит, Зло поживет еще... А вот Феанор скоро придет ко мне".
Когда стало окончательно ясно, что Нолдоры покинули Аман и возвращаются в Средиземье, Валары занялись исправлением бед, причиненных Мелькором.
Манвэ просил Йаванну и Ниэнну исцелить Деревья. Но ни слезы Ниэнны, ни заклинательные песни Йаванны не могли вернуть их к жизни. Уже начал прерываться голос Йаванны и гасла последняя надежда, когда на безлистой ветви Телпериона раскрылся вдруг единственный огромный серебряный цветок, а на Лаурелине зазолотился единственный плод.
Йаванна сорвала их и это был конец. Деревья умерли. С той поры безжизненные их стволы все еще стоят в Валиноре памятью об утраченной радости.
В "Нарсилионе", Песне о Солнце и Луне, повествуется о том, как Манвэ благословил цветок и плод, как Аулэ со своим народом заключил их в прекрасные сосуды, чтобы сохранить дивное сияние, а затем отдал сосуды Варде, ибо место им было в небесах. Свет драгоценных сосудов был ярче света древних звезд, потому что располагались они значительно ближе к Арде. Сила Варды направила их по бесконечно предначертанным путям, кольцом опоясывающим Землю с запада на восток.
До сих пор мир тонул во мраке, но теперь, по воле Валаров, над ним восходили и заходили дивные светочи. Лучи их освещали землю и препятствовали темным делам Мелькора. Валары не забыли об Авари, так и не покинувших берегов вод своего пробуждения, помнили и об ушедших Нолдорах, но, кроме того, ведомо было Манвэ скорое появление Людей. Даже от войны с Мелькором отказались Стихии Арды, дабы не повредить ненароком Хилдорам, Идущим Вослед, Младшим Детям Илуватара. Ведь прежняя война, в которой штурмом была взята твердыня Утумно, оставила на теле мира страшные раны, а новая могла принести еще худшие беды. Хилдоры же будут Смертными, им далеко до бесстрашных, сильных Квэнди, думали Валары. Но даже самому Манвэ не было открыто, где именно должны появиться Люди, поэтому и решили Валары осветить мир, а вслед за этим начали укреплять земли Амана.
Сияющая Изиль - так назвали Ваниары Луну, бывшую цветком Телпериона из Валинора; золотой плод Лаурелина стал Пламенным Анором - Солнцем. Нолдоры называли их Рана - Своенравная, и Ваза - Сердце Огня. Солнце они звали еще пробуждающей Звездой, а иногда - Закатной, потому что его появление на небе совпало с пробуждением Людей и угасанием Эльфов; Луна же всегда напоминала им только о прошлом.
Прекрасной Майя Ариен Валары поручили сопровождать сосуд Пламенного Анора, а за Луной должен был присматривать Тилион. Когда Деревья Валинора еще стояли в цвету, Ариен собирала яркую росу Лаурелина и поливала цветы в садах Ванны. Тилион охотился в лесах вместе с Оромэ, а возвращаясь с охоты, уходил к берегам мерцающего озера Эстэ и долго грезил в серебряных лучах Телпериона. Свет его так полюбился Тилиону, что он упросил Валаров поручить ему вечно сопровождать последний в мире серебряный цветок.
Майя Ариен, хотя и была девушкой, но силой превосходила Тилиона. Она не боялась огня Анора, ибо сама была духом чистого пламени, которое Мелькор не смог подчинить себе. Даже Эльдары при встречах с Ариен отводили глаза, - таким буйным, опаляющим светом горел ее взор. Расставаясь с Валинором, она сбросила как ненужную одежду свой прежний облик, представ в подлинной сущности сияющего и грозного огня.
Изиль уходила в небеса первой, в значит становилась старшей из новых небесных огней, так же, как Телперион был старшим среди Дерев. Земля была залита лунным светом и многое пробудилось от долгого сна, в который когда-то погрузила живую природу Йаванна. Приспешники Моргота взирали вверх с растерянным изумлением, и с радостью поднимали голову Эльфы.
Навстречу восходящей луне запели серебряные трубы Финголфина, а перед уходящими на родину Эльфами заколыхались длинные, черные тени.
Семь раз успел Тилион обойти вокруг небес и находился далеко на востоке, когда в дивном сиянии в небо поднялся Анор и свет первого восхода затрепетал на отрогах и башнях Пелоров, зажег облака над Средиземьем и громче стал звук струящихся вод. Вот когда испугался по-настоящему Моргот; он отозвал подручных и ушел в самые глухие подземелья Ангбанда, окутав весь свой край непроницаемым дымным облаком, стремясь укрыться под ним от света Дивной Звезды.
По воле Варды, оба небесных светоча должны были поочередно шествовать в просторах Небес когда один проходил над Валинором и склонялся на западе, другой восходил на востоке. Так было положено начало новому счету дней, ведущемуся от первого, когда смешались лучи Анора и Изиль. Своенравный Тилион часто отклонялся от предначертанного пути, ему хотелось быть поближе к прекрасной Ариен. Из-за этого лик Луны временами темнел, опаляемый огнем Анора.
Из-за капризов Тилиона, а более того по просьбе Лориэна и Эстэ, жаловавшихся на невозможность отдохнуть при постоянном свете, Варда изменила порядок движения светил и появилось время ночи и сумерек, когда Анор отдыхает, покоясь на прохладной глади Внешнего Моря. Очень красив был заход Анора, им никогда не уставали любоваться в Благословенном Краю. Но вскоре помощники Ульмо уводили Солнце подземными путями к востоку, и оно снова поднималось в небо, прогоняя ночь и распугивая зло, осмеливавшееся бродить под луной.
После захода Анора воды Внешнего Моря долго горели закатными отсветами, но чем дальше уводила Ариен светило на восток под миром, тем темнее становилось в Валиноре, тяжко ложились по просторам Благословенного Края густые тени Охранных Гор, и с грустью вспоминали Валары о смерти Лаурелина.
Луна, по воле Варды, появлялась теперь не раньше захода Солнца, но Тилион то и дело нарушал установленное, и часто видели их с Ариен над землей вместе. Случалось даже, что оказывался Тилион между Землей и Ариен, и тогда среди дня землю окутывал мрак.
С тех пор и до самого изменения Мира Валары вели счет дням по кругам Анора. Тилион предпочитал не задерживаться в Валиноре; он поскорее пробегал над западным его краем - над Аватаром или Араманом, - и нырял за Внешнее Море, а потом пробирался один меж изъеденных пещерами корней Арды. Иногда он задерживался надолго, но в конце концов всегда возвращался. Светло было в Благословенном Краю, ибо здесь Небесные Огни ближе всего подходили к земле, да только ни Луна, ни Солнце не могли заменить дивный свет Благих Деревьев до того, как убил их яд Унголианты. Только Сильмариллы хранили его теперь.
Моргот, едва увидев, возненавидел новые огни. Деяние Валаров смешало его планы. Однажды он решился напасть на Тилиона, послав на небо духов Тьмы. Там, на звездных тропах, подстерегли они его, но одолеть не смогли. А к Ариен и не помышлял приближаться Моргот; не было у него сил, чтобы справиться с чистым пламенем Анора. Все большим злом полнилась его душа. Зло выходило из него ложью, оно порождало жутких тварей, и силы Моргота убывали по мере того, как множились его исчадия. Теперь он навсегда был привязан к земле и страшился покидать мрачные подземелья. Не в силах выносить свет, он окутал свои земли дымными тучами и укрылся под ними от взгляда Ариен.
* * *
Валаров встревожило нападение на Тилиона - они знали коварство и злобу Врага. Помнили они о падении Альмарена, но новой войны в Средиземье не хотели, поэтому, ограждая Валинор, вознесли стены Пелоров с востока, севера и юга на грозную, недосягаемую высоту. Темные и гладкие, как стекло, вздымались их башни над облаками и вершины венчал сверкающий лед. Бессонные дозоры охраняли Благословенный Край. Лишь один узкий проход оставили Валары возле Калакирии для верных Эльдаров, ибо на зеленом холме Тириона правил еще частью народа Нолдоров Финарфин, и Ингвэ правил Ваниарами, а никто из Эльфов не мог бы жить без вольного воздуха и ветра, приносившихся из тех краев, где родились они когда-то. Да, проход оставался, но Калакирия охранялась так, что ни одна живая душа не смогла бы миновать бдительных стражей.
Это было время, называемое в песнях Нуртале Валинореви - Сокрытие Валинора; время появления Зачарованных островов; время, когда плывущие на Запад неизбежно попадали в воды Затаенных Морей, призрачные и странные, преграждавшие подходы к Одинокому Острову. Там вечно вздымаются мерные волны и туман скрывает опасные скалы, а в сумерки неодолимая усталость гнетет моряков и ощущают они, что море недовольно их приходом. Тем, кто рисковал высаживаться на Зачарованных Островах, берега их становились ловушкой: засыпали моряки и сон их непробуден до Изменения Мира. Так сбывалось Пророчество Мандоса. Благословенный Край навеки стал недоступен Нолдорам; многие из Средиземья уходили на Запад, но Валинора достиг лишь один - величайший вспениватель моря, прославленный в песнях.

ГЛАВА 13. ВОЗВРАЩЕНИЕ НОЛДОРОВ

Сказано, что первыми изгнанниками, ступившими на берега Средиземья, были Феанор и его сыновья. На дальнем побережье залива Дрэнгист высадились они. Ламмот - Великое Эхо - было название этого пустынного края. Первые же возгласы сошедших с кораблей Нолдоров подхватили окрестные холмы и над побережьем, все усиливаясь, пошел гулять словно ропот огромной толпы. Ветер нес с моря треск горящих кораблей; все это сливалось в грозный гул, наполнявший сердца Нолдоров тревогой и недоумением.
Финголфин, брошенный в Амаране, смотрел на зарево догорающих кораблей. Но видели его и орки на этом берегу, и укрывшиеся в холмах дозорные Моргота. Предания молчат о том, как воспринял Моргот весть о приходе своего заклятого врага. Вряд ли он испытывал хоть малейшие опасения, ведь с нолдорскими мечами он еще не был знаком, и потому рассчитывал без труда сбросить пришельцев в море.
В безлунном небе, под холодными звездами, Феанор повел свое воинство вдоль берегов Дрэнгиста, к поющим холмам - Эред Ломин. Остановились они на северных берегах озера Митрим, что располагалось в обширном пустынном краю Хитлум. Не успели Нолдоры разбить лагерь, как на них напали. Орда орков Моргота, оповещенная его соглядатаями, пройдя тайными тропами через хребет Эред Ветрин, внезапно атаковала Эльфов. Именно в этот час на серых полях Митрима вспыхнуло второе из сражений Белерианда. Память о Дагор-Нуин-Гилиат - Битве под Звездами - пронесли сквозь время многие эльфийские песни.
Застигнутые врасплох Нолдоры быстро оправились от неожиданности. В их глазах не успел еще померкнуть Свет Амана и длинные мечи в мощных руках, грозно сверкая, сеяли ужас и смерть среди вражьих орд. Орки не выдержали первой же схватки и бежали, а Нолдоры нещадно гнали их через Сумрачные Горы, пока не достигли великой равнины Ард Гален, простиравшейся к северу от Дортониона. Здесь к оркам пришла помощь. Большой вражий отряд, направлявшийся на юг, в долину Сириона, для осады Сэрдана в Гаванях Фаласа, свернул с пути на выручку соплеменникам, и тут же угодил в ловушку. Кэлегорм, сын Феанора, перехватил их у истоков Сириона и загнал в непролазные топи Сереха.
Ужасные вести пришли в Ангбанд. Войско, в которое Моргот вложил столько сил, готовясь к захвату Белерианда, спустя всего лишь десять дней вернулось к нему жалкой горстью листьев! Но будь Врагу ведомо близкое будущее, он быстро утешился бы. Ибо ослепленный гневом Феанор принял безумное решение: на плечах в панике бежавших орков ворваться в самое логово тьмы. Сейчас гордый предводитель Нолдоров, сжимая меч, открыто радовался, что пошел наперекор воле Валаров, преодолел великие тяготы пути и вот теперь близок час его мщения! Не ведал он ни об Ангбанде, ни о могучих оборонительных сооружениях, воздвигнутых Морготом, но даже если бы ведал, не повернул бы назад. Словно в лихорадке, снедаемый пламенем яростной ненависти, далеко опередил Феанор сове войско: увидев это, орки неожиданно развернулись и, собрав последние силы, напали на него. Тут подоспели мрачно-огненные Барлоги, направляемые из Ангбанда волей Врага. И вот на рубежах Дор Дэйделота - владений Моргота, был окружен Феанор с несколькими друзьями. Весь в языках пламени, израненный, долго бился бесстрашный Эльф, но пал, сраженный предводителем Барлогов - Готмагом (позже, в Гондолине, рука Эктелиона отомстила ему). Так и пропал бы славный Феанор, но, прорвав кольцо орков, к нему пробились сыновья, и Барлоги отступили и возвратились в Ангбанд.
Тогда подняли братья отца и хотели вернуться с ним к берегам Митрима. Но неподалеку от истоков Сириона, на перевале, Феанор велел остановиться. Множество смертельных ран получил он в бою и знал, что этот час его - последний. Угасающим взором взглянул он со склонов Эред Ветрин на мрачные, могучие башни Тонгородрима - ужасающей крепости Врага, и предсмертным наитием понял, что никакой силе Нолдоров не одолеть этой твердыни. И заклеймил он тройным проклятьем имя Моргота, а с сыновей взял слово отомстить и исполнить данную в Амане клятву. Никто не хоронил его и нет могилы, где покоился бы славный Нолдор; столь великим и яростным был его дух, что покинутое им тело в тот же миг обратилось в прах, подхваченный и унесенный ветром. Никогда больше не суждено ему было воплотиться на Арде, никогда больше не суждено покинуть Владыки Мандоса. Так погиб величайший из Нолдоров. Он принес в мир великую славу, но рука об руку с ней пришло и великое горе.
В те времена побережье Митрима населяли Серые Эльфы. С радостью встретили их Нолдоры, но вскоре с удивлением выяснили, что едва понимают друг друга. Слишком далеко за эти века разошлись языки Калаквэнди Валинора и Мориквэнди Белерианда. Именно от Серых Эльфов впервые услышали Нолдоры о могущественном правителе Дориата и о Магическом круге, ограждающем его земли.
Вести о северных сражениях пришли и в Менегрот, и в Гавани Бритумбара и Эглареста, и тогда сердца Эльфов Белерианда прониклись надеждой и изумлением - в самый трудный час вернулись их могучие родичи с Запада; никто не сомневался, что возвращение это - воля Валаров.
Между тем, как только не стало Феанора, к сыновьям его прибыли послы от Моргота. Они неожиданно легко признали победу Эльфов и даже предложили вернуть один из Сильмариллов. По совету Маэдроса, старшего из Дома Феанора, решено было согласиться на встречу с Врагом в условленном месте и на ведение переговоров. Конечно, Нолдоры доверяли Морготу ничуть не больше, чем он им. Поэтому обе стороны явились к месту переговоров с силами, значительно превосходящими условленные. Но Моргот все-таки оказался предусмотрительней и к тому же в его войсках снова шли Барлоги. Случилось так, что Маэдрос попал в засаду. Его воины пали, а сам он, по приказу Моргота был схвачен и доставлен в Ангбанд.
Братьям пришлось отступить в Хитлум и укрепиться там. Моргот, у которого теперь был заложник, предложил Эльфам в обмен на его жизнь немедленно прекратить войну и убираться на Запад, а если им это не по нраву, пусть уходят подальше в южные земли, тогда он согласен освободить пленника. Сыновья Феанора хорошо понимали - что бы они не сделали, Моргот может и не освободить Маэдроса; к тому же прекратить войну означало нарушить данную им клятву. И тогда Моргот повесил Маэдроса за запястье правой руки на высокой скале над пропастью, защищавшей Тонгородрим.
Первый восход Луны совпал с вестями о Финголфине, преодолевшим льды и вступавшем в Средиземье. А когда он уже приближался к Митриму, на Западе в нестерпимом блеске поднялось из-за горизонта невиданное светило - это впервые всходило над миром Солнце. Навстречу ему развернулись голубые и серебряные знамена, запели трубы. Под ногами Эльфов из земли тянулись вверх ростки, покрывались бутонами и расцветали никогда не виданными прекрасными цветами. В мир пришел Свет и Века Звезд кончились.
Великий Свет обратил в бегство толпы Моргота. Финголфин, не встречая сопротивления, миновал крепости Дор Дейделота - враги словно сквозь землю провалились (а так оно и было на самом деле). Эльфы подошли к стенам Тонгородрима; они подняли великий шум, ударяя мечами о щиты и трубя в трубы. От этих звуков дрожали стены башен. Услышал их сквозь муки Маэдрос и вскричал громко, но голос его поглотили каменные толщи.
Финголфину совершенно несвойственно было безрассудство Феанора. Народ его, утомленный тяжелым походом, нуждался в отдыхе. Понимал Финголфин, что твердыню Ангбанда не сокрушить звуками труб, а коварный Моргот способен на все. Поэтому повернул он и повел Эльфов назад к Митриму. Рассказывали, что там обосновались сыновья Феанора, да и Сумрачные Горы показались предводителю надежным щитом от Врага. Придя в Хитлум, он встал на северных берегах озера. После великих потерь и страданий ледового пути, перенесенных Эльфами Финголфина по вине Феанора, никаких теплых чувств к его Дому вновь прибывшие не испытывали. Много их пало в пути, однако числом народы Финголфина и Финрода, сына Финарфина, все же значительно превосходили пришедших с Феанором.
Финголфин считал сыновей Феанора равно повинными в делах отца и опасался междоусобицы. Поэтому он расположил своих Эльфов на другом берегу озера. Многие в народе Феанора стыдились предательства, невольными соучастниками которого они оказались в Лосгаре; переход брошенных ими бывших друзей через Льды Севера достоин был изумления; они с радостью бы приветствовали отважных соотечественников, но от стыда не смели.
Сказывалось проклятье, лежащее на Нолдорах. Время шло и был упущен момент, когда Моргот колебался, а его полчища пребывали в страхе и растерянности под взглядом нового светила. Нолдары не воспользовались этим случаем. Моргот быстро пришел в себя. Он узрел войска своих врагов и расхохотался. По его приказу в копях Ангбанда были изготовлены огромные дымы, и вот они поползли с вершин Железных Гор, и даже из долины Митрима видны были зловещие пятна, скрывающие яркие небеса первых рассветов земли. Восточный ветер гнал их в сторону Хитлума и тогда меркло яркое солнце, долины, ущелья и воды Митрима окутывал мрачный, ядовитый саван.
Ясно было, что Враг готовится к войне. Днем и ночью содрогалась земля от грохота подземных кузниц Моргота. И тогда решил Фингон, сын Финголфина, положить, пока не поздно, конец вражде, разделившей народ Нолдоров. Давным-давно, в блаженные времена, когда Мелькор пребывал в заточении и не было зла в Благословенном Краю, был у Фингона близкий друг - Маэдрос. Не ведал Фингон, что в сердце Маэдроса старая дружба жива - совсем недавно вспоминал он друга, глядя на пылавшие корабли. Один, ни с кем не советуясь, отправился Фингон на поиски Маэдроса, и подвиг его по достоинству прославлен среди других великих дел вождей Нолдоров.
Под покровом мглы, сотворенной самим Врагом, Фингон незамеченным добрался до стен Тонгородрима. Долго пытался он найти хотя бы тропку, ведущую в твердыню Моргота, и отчаяние охватывало его все сильней, ибо не было никакой дороги, а с высоких склонов горного хребта виден был окрест унылый, разоренный край. Орки затаились в глубоких подземных норах, возможно, их было много вокруг, но, презрев опасность, взял Фингон лютню и запел песню о Валиноре, сложенную Нолдорами задолго до того, как вражда разделила единый народ. Чистый голос его звенел в мрачных теснинах, слышавших до этого лишь стоны и крики ужаса. И песнь о Благословенном Крае помогла ему найти то, что он искал. Внезапно, где-то высоко над ним, слабый голос подхватил слова песни, а потом позвал Фингона по имени. То был Маэдрос. Мгновенно взобрался Фингон к подножию отвесной скалы, на вершине которой был прикован его друг, но приблизиться к несчастному по зеркально-гладкой стене не смог бы никто. Измученный болью, потерявший всякую надежду Маэдрос умолял Фингона сжалиться над ним и прекратить немыслимые страдания. Долго колебался отважный Нолдор, но, не видя другого выхода и не в силах выносить муки друга, со слезами поднял лук и вложил длинную стрелу. И прежде чем спустить тетиву, с последней надеждой воззвал он к Владыке Манвэ: "О, Ты, отец птиц небесных! Сжалься над бедами Нолдоров. Отдаю оперенную стрелу на волю Твою!"
Скор был ответ на молитву Фингона. Манвэ, отец птиц небесных, восседающий на Таниквэтил, к подножию трона которого все птицы приносят вести из самых отдаленных уголков земли, задолго до появления в Средиземье Эльфов, выслал вперед племя Орлов, назначив им селиться на вершинах гор Севера. Жалость к изгнанникам не покидала сердца Владыки Манвэ, потому поручил он орлам присматривать за Мелькором и делами его. Часто приходили вести, - печально внимал им Манвэ. И вот, как только напряг Фингон свой тугой лук, с высоты небес спустился Торондор, Орлиный Царь, величественнейшая из птиц мира; тридцати фатомов достигал размах его крыльев. Легко поднял он Фингона и перенес к скале, где висел прикованный Маэдрос. Но как ни бился Финтон, не смог ни разнять вражий браслет на запястье друга, ни оборвать цепь, ни вырвать ее из скалы. Маэдрос, видя тщетность его усилий, снова просил положить конец непереносимой муке, и тогда Фингон мечом отсек кисть руки исстрадавшегося Эльфа, а Торондор быстро отнес их обоих в Хитлум.
Со временем поправился Маэдрос, ибо жарко пылал в нем огонь жизни и тело носило печать совершенства Благословенного края. Лишь легким следом перенесенных пыток осталась тень боли, временами сжимавшая его сердце. Зато меч в левой руке доблестного Эльфа стал еще более грозным, чем когда-то в правой.
Подвиг Фингона стяжал ему великую славу у Нолдоров; он же положил конец вражде между Домами Финголфина и Феанора. Перед всеми Нолдорами просил Маэдрос прощения за предательство в Амаране и
* фатом - прибл. равен морской сажени -1,82м. (Прим. пер.)
отказался от верховной власти, так сказав Финголфину:
- Если нет меж нами ныне обид, то прошу тебя, старейшего и самого мудрого из Дома Финвэ, принять бремя правления нашими народами.
Так сказал благородный Маэдрос, но братья в душе не согласились с ним.
Свершилось предсказание Мандоса. Отныне Дом Феанора стали называть Утратившим права, ибо власть перешла теперь к Дому Финголфина, а род Феанора потерял все: он лишился власти в Элендэ, не приобрел ее в Белерианде, утратил Сильмариллы - свое великое сокровище. Зато теперь снова единый народ Нолдоров установил неусыпный надзор за рубежами Дор Дэйделота и Ангбанд оказался осажден с запада, юга и востока. Только после этого Нолдоры разослали во все концы небольшие отряды, чтобы исследовать земли Белерианда и установить связь с народами, их населявшими.
Надо сказать, что Король Тингол не очень-то обрадовался неожиданному появлению в Средиземье многочисленных и сильных сородичей. Им ведь надо было где-то селиться. Он не спешил открывать свои владения пришельцам, а Магический Круг надежно оберегал Дориат от любых вторжений. Вслед за Мелиан не верил Тингол в то, что осада Врага будет сколь-нибудь продолжительной. Право на беспрепятственное посещение Дориата было даровано лишь сыновьям Финарфина - ведь их матерью была Эарвен из Альквалондэ, дочь Ольвэ, племянница Тингола.
Первым из изгнанников, переступившим порог Менегрота, стал Ангрод, сын Финарфина, посланный в Дориат старшим братом, Финродом. Это он поведал Владыке Среброманту о событиях на севере, о числе пришедших с Запада, о том, как организованы их боевые порядки. Но прямодушный Ангрод, полагая, что старые обиды прощены и забыты, ни словом не обмолвился ни о клятве Феанора, ни об изгнании, ни о братоубийственной стычке в Альквалондэ. Тингол внимательно выслушал Ангрода и так напутствовал его перед уходом:
- Передай пославшим тебя, что Нолдоры могут свободно селиться в Хитлуме и на плоскогорьях Дортониона, и в землях к востоку от Белерианда - они сейчас пустынны и дики. А в Белерианде живет мой народ, и я не хочу ни стеснять их свободы, ни лишать насиженных мест. Пусть задумаются вожди Пришедших с Запада, как им держать себя, ибо я повелевал и буду повелевать в этом краю. Ворота же Дориата закрыты для всех, кроме гостей, прибывших по моему приглашению, или тех, кто в крайней нужде ищет моей помощи.
Тем временем вожди Нолдоров в Митриме собрались на совет. Как раз к его началу и вернулся Ангрод с посланием Короля Тингола. Не очень то приветливым показалось оно Нолдорам, вспыльчивых сыновей Феанора просто привело в ярость. Но Маэдрос рассмеялся и сказал:
- Королем можно считать только того, кому есть чем править, иначе титул его - пустой звук. Тингол жалует нам земли, над которыми не властен, ну что ж, - это щедрый дар. Правда, думается мне, не сразись мы с вражьими силами, королю Тинголу пришлось бы сейчас числить своими владениями один лишь Дориат. Вот и пусть правит им и почитает за счастье, что в соседях у него сыновья Финвэ, а не орки Моргота. Я считаю, что для нас все складывается удачно.
Тут Карантир, самый грубый и вспыльчивый из сыновей Феанора, никогда не жаловавший наследников Финарфина, громко воскликнул:
- Еще чего! Если сыновьям Финарфина есть охота бегать с разговорами к этому Сумеречному Эльфу из пещер - пусть бегают. Да только никто их не просил вести переговоры от нашего имени! Но уж коли оказались они в Белерианде, то пусть хотя бы помнят, что отец их все-таки Правитель Нолдоров, хотя мать и из другого рода!
Возмущенный оскорблением Ангрод вскочил и выбежал вон. Маэдрос стал упрекать Карантира, а большинство Нолдоров, еще недавно разделенных враждой, не на шутку встревожились. Всем хорошо знаком был скандальный нрав сыновей Феанора, то и дело грозивший выплеснуться наружу необдуманным словом, а то и прямым оскорблением. Маэдросу удалось кое-как успокоить собравшихся. Однако, сразу после совета, на котором так ничего и не решили, братья покинули Митрим и ушли на восток. Они переправились через Арос и обосновались на обширных землях за горой Химринг. Цепь горных вершин, отделивших их от Белерианда, прозвали позже рубежом Маэдроса. Это была самая северная естественная преграда, защищавшая земли Средиземья от угрозы с севера. Там была застава Маэдроса с братьями, там собирали они вокруг себя всех, кто приходил к ним и мог понадобиться в будущем, а до оставшейся на западе родни им не было никакого дела. Говорили, что Маэдрос нарочно увел братьев так далеко, во-первых, чтобы не допустить новых распрей, а во-вторых, жаждал он принять на себя первый возможный удар Врага. Только он продолжал поддерживать отношения с Домами Финголфина и Финарфина и изредка даже посещал собрания совета. Но проклятья, павшего на Дом Феанора, не избежал и Маэдрос, хотя и не показывало оно себя до срока.
Карантир, со своим народом расположился на крайнем востоке, в верховьях Галиона, неподалеку от озера Гэлеворн. На юг от горы Реир лежали их владения. Временами, поднимаясь на Вершины Синих Гор, Эльфы с удивлением взирали на восток, на бескрайние, глухие и дикие, неизведанные просторы Средиземья. Именно здесь однажды и встретился народ Карантира с Гномами, прекратившими торговые связи с Белериандом сразу после прихода Нолдоров и сражений с Морготом. Поначалу, хотя оба народа были весьма искусны и всегда готовы учиться новым ремеслом, особой дружбы между ними не сложилось. Виной тому отчасти была скрытность и обидчивость Гномов, а отчасти - высокомерие Карантира и его Эльфов, не скрывавших презрительного отношения к неказистым Наугримам. Но вскоре, перед лицом постоянной угрозы с Севера, оба народа заключили союз, что очень быстро обернулось великой взаимной выгодой, ибо Наугримы в то время слыли отменными мастерами (особенно кузнецы и каменщики Нигрола и Белегоста). Теперь, когда возобновилась торговля с Белериандом, все изделия из копей Гномов проходили через руки Карантира. Так пришло к нему огромное богатство.
* * *
Двадцать солнечных лет минуло, и Финголфин, Правитель Нолдоров, устроил великий пир. Било это у источника, возле заводей Иврим, откуда берет начало быстрый Нарог. Светлы и зелены были эти края, защищенные с севера хребтами Сумрачных Гор. Когда на смену тем дням пришли другие, полные скорби и бед, пир этот часто вспоминали, как Меред Адертад - Пир Дружбы. Тогда собрались вместе рассеянные по всему Средиземью эльфийские народы во главе со своими предводителями. От Дома Феанора были Маэдрос и Мэглор, и с ними воины Восточного Рубежа; множество Серых Эльфов, по-прежнему бродивших по лесам Белерианда; пришли Эльфы из дальних Гаваней со своим правителем Сэрданом. Даже Зеленые Эльфы из Семиречья приняли приглашение. Но из Дориата с приветом от Короля Тингола прибыли лишь два посланца - Маблунг и Даэрон.
На пиру звучало множество клятв в вечной дружбе, заверений в искренних союзах, братских пожеланий и советов. Говорят, даже Нолдоры в тот день пользовались только языком Серых Эльфов. Язык Белерианда давался им куда легче, чем Синдарам наречие Валинора. Тогда благородны и преисполнены самых радужных надежд были сердца Нолдоров. Казалось, оправдались слова Феанора, призвавшего их когда-то на поиски счастья и свободы в далекое Средиземье. И вот свободны они, и мир царит на всей земле, потому что мечи Нолдоров берегут его, а Зло надежно заперто в стенах Ангбанда. И радостны привольные края под юными Луной и Солнцем... только где-то далеко на Севере не развеялся пока легкий сумрак...
И еще тридцать лет кануло после того. Однажды Тургон, сын Финголфина, покинул зеленый Неврест, чтобы посетить друга своего Финрода, жившего на острове Тол Сирион в верховьях Сириона. Они решили вместе спуститься на юг по течению, потому что обоим прискучили северные предгорья. И вот ночь застала их в пути, и они уснули у заводей Сириона, под крупными летними звездами. Тогда поднялся по реке Владыка Ульмо и глубокий сон, наполненный тревожными видениями, сомкнулся чад Эльфами. С тяжелым чувством проснулись они поутру, но не обмолвились ни словом о ночных ведениях. Ведь в памяти у них сумрачными пятнами все еще лежали предательства и раздоры и теперь каждый считал посланную Ульмо весть предназначенной только ему. С тех пор глухое беспокойство и тревога за будущее не покидали их. Уже поодиночке бродили они по самым исхоженным краям, искали места, отличающиеся скрытой силой, и каждый думал о том, как и где придется встретить страшный день, когда Моргот вырвется из осажденного Ангбанда, сметя заслон на Севере.
Некоторое время Финрод со своей сестрой Галадриэль гостили у короля в Дориате. Финрод был восхищен мощью и величием Менегрота, его многоколонными каменными залами, сокровищницами, и твердо решил построить себе такие же обширные подземные владения, неусыпно охраняемые, но вдобавок расположенные в каком-нибудь тайном месте под горами. Рассказал он владыке Среброманту о своих сновидениях, поделился с ним замыслами, и Тингол поведал ему о пещерах, скрытых в глубоком ущелье на правом берегу реки Нарог, под горой Фарот. И дал ему Тингол проводников, знавших дорогу к тайному месту. Так обосновался Финрод в пещерах Нарога и сразу начал строить глубокие залы, галереи и арсеналы, подобные восхитившим его в Менегроте. Глубоко в недрах гор скрылась крепость Финрода и получила имя Нарготронда. Гномы Синегорья помогали Финроду в его трудах. Щедро вознаградил их Финрод, ибо много сокровищ принес он в свое время из Тириона, больше, чем кто-либо из предводителей Нолдоров. Примерно тогда же родилось одно из прекраснейших творений Стародавних Дней - Наугламир - Ожерелье Гномов, подаренное ими Финроду. В золотой оправе дивной работы горели огнем самоцветы Валинора. Массивным было ожерелье, но кто бы не надел его, - мягко, словно льняное кружево, ложилось оно на плечи, и уже нельзя было оторвать глаз от этого великолепия.
Вот здесь, в Нарготронде, и обосновался Финрод со своим народом. Гномы прозвали Финрода Фелагундом - Пещерным Ваятелем; так это имя и осталось с ним до самого конца. Да только Финрод Фелагунд не был первым, обжившим пещеры Нарога.
Сестра Финрода, Галадриэль, осталась у Тингола в Дориате. Там повстречала она родича короля - Кэлерберна, и вспыхнула меж ними великая любовь. Теперь она жила рядом с Мелиан и постепенно перенимала от высокой Майя могущественные знания и глубокую мудрость.
А Тургону на давала покоя память о светлом Тирионе на высоком холме в давно оставленном Благословенном Краю. Долго ходил он по земле, но не найдя того, что искал, вернулся в Невраст и опять зажил в Ваниамаре, на морском побережье. Прошел год и снова во сне явился к нему Ульмо и повелел отправиться в долину Сириона. Быстро собрался Тургон и тронулся в путь. По указаниям Ульмо достиг он уединенной долины Тумладан. Странные горы - имя им было Каменный Пояс - со всех сторон окружали долину, а в центре возвышался большой скальный выступ. Вернувшись в Невраст, Тургон, осторожно советуясь только с самыми близкими друзьями, стал создавать план города, напоминавшего Тирион на Туне, тоска по которому сжимала сердце не единого изгнанника.
* * *
Соглядатаи доносили Морготу, что предводители Нолдоров бродят по всему Средиземью и, видимо, думать забыли о всякой войне. Тогда Враг решил испытать, не ослабла ли в самом деле бдительность Эльфов. Скрытно пробуждалась его мощь, но вот однажды содрогнулась земля, полыхнули огнем Железные Горы и орды Орков внезапно хлынули на равнины Ард Галена. Одновременно они прорвались сквозь западное ущелье Сириона, затопили земли Мэглора и протиснулись между горами Маэдроса и дальними отрогами Синих Гор. Но Финголфин и Маэдрос были начеку. Пока крупные отряды Нолдоров выслеживали и уничтожали разрозненные орочьи банды, лиходействовавшие по всему Белерианду, они с двух сторон ударили по основной силе Врага, напавшей на Дортонион. Сражение было ожесточенным, но кратким. Орки потерпели сокрушительное поражение, а славные Нолдоры гнали их по всему Ард Галену, уничтожая безжалостно до самых ворот Ангбанда. Дагор Аглареб - Победоносная Битва - стали называть это Третье великое сражение из Битв Белерианда.
Да, сражение принесло победу Нолдорам, но оно же послужило им грозным предупреждением, заставило теснее сплотить ряды, учредить новые посты и укрепить осаду Ангбанда. Почти четыреста солнечных лет длилась она. Вожди Нолдоров нагнали такого страху на приспешников Моргота, что еще очень долго после Победоносной Битвы ни один из них не смел показываться за воротами мрачной твердыни Севера. Финголфин надеялся тогда, что если не допустят Эльдары в своих рядах измены, то Врагу никогда не удастся разрушить эльфийский союз и застать их врасплох. Правда Ангбанд стоял нерушимо и Сильмариллы вернуть не удалось, да и война, по сути дела, не затихала во все время осады, потому что Моргот постоянно затевал новые злодейства и не уставал испытывать силы Нолдоров. Да и окружение нельзя было считать полным, если вообще считать окружением. Ведь Ангбанд со всех сторон защищали Железные Горы, на склонах и вершинах которых вздымались к небу башни Тонгородрима. Непроходимы были горные перевалы, снег и лед лежали перед Нолдорами неодолимой преградой. Так что с севера выход для Моргота всегда оставался свободным; им-то время от времени и пользовались его лазутчики, пробиравшиеся в Белерианд. Всеми силами стремился Враг посеять страх и рознь среди Эльдаров. Орки его имели строгий приказ захватывать живыми и доставлять в Ангбанд всех, кого только удастся. Многие пленники не смогли вынести ужасного взгляда Врага, - воля их была сломлена и теперь уже без принуждения, из одного только ужаса перед Темным Владыкой, выполняли они его приказы. От пленников узнал Моргот обо всем случившимся после бунта Феанора, узнал и возрадовался, ибо провидел в этом корень многих будущих раздоров среди своих противников.
* * *
Спустя еще сотню лет после Победоносной Битвы, Моргот, опасливо сторонившийся Маэдроса, попытался застать врасплох Финголфина. К белым снегам Севера выслал он немалое войско, повернул его потом на запад, а затем на юг. Оно прошло вдоль побережья к заливу Дрэнгист, почти тем же путем, которым шел в свое время Финголфин по Вздыбленным Льдам. Отряд пробирался в Хитлум, но был вовремя обнаружен Фингоном. Он атаковал на севере залива и сбросил в море большую часть орков. Битва не вошла в летопись великих сражений: и орков было не очень много, и Нолдоры Хитлума обошлись малыми силами. Только после этого Моргот наконец понял, что орки, сами по себе, - не соперники Нолдорам. Надо было искать другие пути, а пока в Белерианде надолго установился мир.
И еще сто лет прошло, и однажды, под покровом ночи из ворот Ангбанда вырвался Глаурунг. Это был первый из породы северных огнедыщащих драконов. Хоть и был он молод и не очень велик (драконы живут медленно и долго, и все время растут), но бед принес немало. Эльфы в ужасе бежали от него к Эред Ветрин и в Дортонион, так что он успел основательно разрушить и загадить Ард Гален. Но Фингон собрал своих конных стрелков, вооруженных тяжелыми луками, окружил дракона живым кольцом всадников и засыпал стрелами. Броня Глаурунга еще не окрепла как следует, стрелы больно ранили его, он бежал и на долгие годы пропал за воротами Ангбанда. Нолдоры ликовали и превозносили отважного Фингона. Мало кто из них осознал подлинную опасность этих новых исчадий Врага. Сам же Моргот был очень раздосадован, что дракон полез на рожон раньше времени; у него были другие планы. И снова долгий, почти двухсотлетний мир снизошел на земли Белерианда. Мелкие пограничные стычки можно было не считать. Край богател и процветал. Под надежной охраной Нолдоры много строили в северных пределах. Удивленные творения украшали землю. Рождались прекрасные песни, баллады, составлялись книги знаний. Во многих областях Нолдоры и Синдары снова слились в один народ, как это было когда-то на одном языке и только искушенный глаз примечал, что есть среди них одни, покрепче телом, более сообразительные и умелые, предпочитающие селиться по склонам гор и в открытых долинах, ведущие происхождение от Нолдоров, а есть звонкоголосые, музыкальные, менее расположенные к воинским делам, обживавшие леса и речные долины - так те были из Синдаров. Ну и еще Серые Эльфы по-прежнему бродили с песнями по всему Средиземью, нигде подолгу не задерживаясь.

ГЛАВА 15. НОЛДОРЫ В БЕЛЕРИАНДЕ

Мы уже рассказывали, как по настоянию Ульмо Тургон из Невраста нашел скрытую долину Тумладен, расположенную у истоков Сириона в кольце гор, таких крутых и высоких, что ни одно живое существо, кроме Орлов Торондора, не подозревало о ее существовании.
Глубоко под горами воды Ульмо проложили путь, им-то и воспользовался Тургон. Выйдя снова на яркий свет, он оказался в прекрасной долине, посреди которой возвышался скальный массив. Стены его были словно отполированы, ибо когда-то, в древние времена, долина была огромным озером, вот вода и поработала над камнем. Тургон нашел то, что искал, и решил основать здесь прекрасный город в память Тириона на Туне, однако принялся за дело не сразу. Сперва он вернулся в Невраст и долго пребывал там в бездействии, обдумывая, как лучше осуществить свой замысел.
Но после победоносной Битвы Тургон с новой силой ощутил беспокойство, навеянное вещим сном Ульмо. Тогда отобрал он самых сильных и искусных из своего народа и тайно увел в скрытую долину. Так началось строительство задуманного им города. Кругом были расставлены дозоры и никто не ведал об их трудах, а могущество Ульмо, разлитое в водах Сириона, хранило строителей ото всех бед. Сам же Тургон большей частью жил в Неврасте, пока в упорном труде не минуло пятьдесят лет и еще два года и город, наконец, был построен. Говорят, что сначала Тургон назвал город Ондолиндэ - на языке Ваниаров это означало Скала Поющей Воды, ибо дивной музыкой звучали фонтаны, бившие из скалы. Но язык Синдаров исказил первоначальное звучание и смысл, так что город стал зваться Гондолин - Тайная Скала.
Тургон уже готовился покинуть Ваниамар, когда Ульмо снова посетил его. Могучий Валар сказал: "Тебе пора уходить в Гондолин. Своей властью я охраню путь, и впредь никто без твоей воли не проникнет в скрытую долину. Дольше всех оплотов Эльфов стоять Гондолину против злобы Мелькора, но не обольщайся неприступностью своих новых владений и не давай им занять слишком много места в твоем сердце. Помни: истинная надежда Нолдоров - на Западе, и прихода ее надо ждать с моря".
Напомнил Ульмо Тургону, что и на нем лежит Проклятье Мандоса, отменить которое бессилен даже он, Владыка Вод. И еще сказал он так: "Может статься, рок настигнет тебя задолго до конца и измена поднимет голову в самом Гондолине. Огонь будет грозить его стенам. Но знай, что в самый трудный час сквозь огонь и прах придет из Невраста Человек, чтобы предостеречь тебя, и в нем одном будет надежда и для Эльфов, и для Людей. Поэтому, покидая Невраст, оставь здесь меч и доспехи для того, кому понадобятся они в грядущие годы. По ним сможешь узнать посланца, не боясь ошибки". Подробно объяснил Ульмо, каковы должны быть и шлем, и доспехи, и меч, оставленные в Неврасте. Валар вернулся в свою стихию, а Тургон собрал народ - добрую треть Нолдоров, пришедших с Финголфином и еще больше Синдаров, и тайно отправил в Гондолин. Группа за группой уходили они и навсегда исчезали в тени Эред Ветрин, чтобы так никем и не замеченными прийти в скрытую долину. Никто не нарушил тайны и не раскрыл конечной цели переселения, ибо и сами они не ведали о ней. Последним с близкими и домочадцами двинулся Тургон. Он миновал холмы, прошел сквозь горные врата и они закрылись за его спиной.
Потянулась длинная вереница лет, на протяжении которой кроме Хурина и Хуора не проходил никто. Ни один отряд не выходил из Гондолина вплоть до Горестного Года, но до него оставалось еще триста пятьдесят лет. В кольце гор народ Тургона рос и процветал, дивно возросло его мастерство и скоро Гондолин действительно мог сравниться с Тирионом на Туне. Высокие белые стены, прекрасные лестницы, гордая Башня Правителя услаждали взор. Искрясь и сверкая, повсюду били фонтаны, а во дворце стояли необычайно искусно изваянные самим Тургоном подобия Дерев Амана. Из золота было сделано одно и звалось Глингэл, другое, с серебряными цветами - Бэлфил. Но самым большим чудом Гондолина по праву считали Идриль, дочь Тургона. Ее еще звали Кэлебриндель - Среброножка, и волосы у нее были, как золото Лаурелина до прихода Моргота.
Вот так, в блаженстве и покое, жил Тургон в Гондолине, а покинутый Невраст стоял пустым и заброшенным на берегу Моря.
* * *
Пока строился Гондолин, пока Финрод Фелагунд создавал Нарготронд, его сестра Галадриэль жила в Дориате у Короля Тингола. Иногда она подолгу разговаривали с Мелиан, вспоминая блаженный Валинор, но Галадриэль тут же замолкала, как только разговор их приближался к часу гибели Дерев. Подметив это, сказала однажды Мелиан:
- Я хорошо вижу, что тебя и твоих родичей постигло какое-то несчастье. Но суть его скрыта от меня. Я не знаю, что происходит на Западе. Уже давно Аман застилает от моего взора непроницаемая тень. Почему ты не хочешь рассказать мне о том, что там произошло?
- Горе и несчастье - в прошлом, - вздохнула Галадриэль. - Здесь кругом -пока одна только радость, так стоит ли омрачать ее памятью? То горе было так велико, что может прийти и сюда, даже если сейчас в это не верится.
Мелиан долго смотрела ей в глаза, после чего произнесла:
- Я не верю, что Нолдоры были посланы Валарами нам на помощь. Они никогда не упоминали Владык Арды, ни один из князей Нолдоров не принес нам хотя бы слово привета ни от Манвэ, ни от Ульмо, ни даже от Ольвэ, брата нашего Короля, уведшего народ за Море. Скажи мне, Галадриэль, за что Нолдоры были изгнаны из Амана на самом деле? Какое зло так ожесточило сыновей Феанора? Разве я не права?
- Почти права, - отвечала Галадриэль. - Только Нолдоров никто не изгонял из Амана. Мы ушли по собственной воле, хотя и вопреки воле Валаров. Ради единственной цели нарушили мы запрет Владык Арды, претерпели жесточайшие лишения и преодолели великие опасности на пути сюда. Мы пришли отомстить Морготу и вернуть то, что было им похищено.
И Галадриэль рассказала Мелиан о Сильмариллах и об убийстве Финвэ, но ни словом ни обмолвилась ни о Проклятье Мандоса, ни о братоубийственной стычке в Альквалондэ, ни о сожжении кораблей в Лосгаре.
- Теперь я многое понимаю, - промолвила Мелиан, - и о многом догадываюсь. Хоть ты и постаралась окутать тайной долгий путь из Тириона, но он слишком явно отмечен злом. Тингол должен узнать об этом.
- Наверное, должен, - опустив голову, ответила Галадриэль, - только я ничего не буду ему рассказывать.
Больше они не говорили об этом, но Мелиан, конечно, рассказала Тинголу о Сильмариллах.
- Они - самое важное здесь, - говорила она Королю. - Это важнее, чем полагают сами Нолдоры, важнее всего. В них сплелись Свет Амана и судьба Арды. А теперь эти творения Феанора утрачены, Самого Феанора тоже нет и Эльдарам никогда не суждено вернуть Камни. Мир будет разрушен в грядущих битвах прежде, чем удастся вырвать их из рук Моргота. Вглядясь в знаки Судьбы: Феанор пал и многие другие тоже, но первой жертвой был твой старый друг Финвэ. Моргот убил его, покидая Аман.
Томимый скорбью и дурными предчувствиями долго молчал Король Тингол. Наконец, он произнес:
- Теперь не удивляет меня больше возвращение Нолдоров. Не на помощь к нам спешили они с Запада, и если оказали ее, то по чистой случайности. Валары решили дать оставшимся в Средиземье самим пройти свой путь, каким бы он ни был. Нолдоры пришли мстить и возвращать утраченное. Ну что ж... Тем более надежными союзниками будут они нам против Моргота. Вряд ли они захотят вступать с ним в переговоры.
На это отвечала Медиан:
- Да, ты прав, когда называешь причины их возвращения. Но есть и другие. Остерегайся сыновей Феанора. На них - печать гнева Валаров. Теперь нигде и никому не будет от них добра. Большая беда, хоть и спящая сейчас, разделила князей Нолдоров.
- Что мне до того! - воскликнул Тингол. - Я кое-что слыхал о Феаноре, видимо, он действительно был велик. Что же до его сыновей, то я, к своему удовольствию, ничего не слышал и не слышу о них. Знаю только, что они показали себя заклятыми врагами нашего общего Врага.
- И их мечи, и их намерения могут стать обоюдоострыми, - задумчиво произнесла Мелиан, и больше они об этом не говорили.
* * *
Прошло не так уж много времени и среди Синдаров поползли темные слухи. Говорили о том, почему и как Нолдоры покинули Благословенный Край. Достоверно известно, кто распускал эти слухи. Горькая правда была в них преувеличена и обильно приправлена ложью. Однако, Синдары были еще очень простодушны, верили любым словам, Моргота не знали совсем, вот он и избрал их для своего нового нападения.
Сэрдан Корабел был очень обеспокоен дошедшими до него разговорами. Мудрость помогла ему за правдой и ложью увидеть тень зла, но он ошибся, полагая, что причина его кроется в соперничестве между Домами Нолдоров. Как бы то ни было, Сэрдан сразу послал известить обо всем Владыку Тингола.
Так случилось, что когда прибыл вестник, в Менегроте гостили сыновья Финарфина, приехавшие навестить сестру. Тингол выслушал посланца Сэрдана и в гневе обратился к Финроду:
- Как больно обидели вы меня, родичи, скрыв столь важные дела! Но теперь, я знаю, какое зло пришло в наши края вместе с вами.
На это Финрод с достоинством отвечал:
- Чем же обидел я тебя, повелитель? Скажи, какое зло претерпели твои владения от Нолдоров? Что так огорчило тебя? Ни твоей королевской власти, ни подданным твоим не было никакого ущерба от Нолдоров.
- Странно мне слушать тебя, сын Эарвен, - горестно воскликнул Тингол. - Ты пришел в землю своих предков с руками, обагренными кровью родичей твоей матери, и, похоже, совсем не раскаиваешься!
Сильно встревожили Финрода слова Владыки Тингола, но молчал он покуда, ибо нечего ему было сказать в оправдание: не мог же он сваливать вину на других князей Нолдоров, да еще перед Тинголом.
Ангрод же, вспомнив слова Карантира, вскочил и воскликнул с обидой:
- Я не знаю, правитель, что за ложь услышал ты и откуда она пришла. Но наши руки не запятнаны ничем, кроме крови орков! Нет на нас и другой вины, разве что в глупости и поспешности, с какой покинули мы Благословенный Край, можешь ты винить нас. Да, это было, и причиной тому - речи гордого Феанора. Словно вино, пьянили они нас, но хмель быстро прошел. Никакого зла не совершили мы и в пути, зато сами испытали великое предательство и простили его. И за все это твои наушники называют нас предателями! Несправедливо это! Да, мы не хотим раздоров среди Нолдоров, и поэтому молчали перед тобой - за это можешь гневаться на нас. Но хватит нам нести груз чужих прегрешений, - ты узнаешь правду!
Долго говорил Ангрод. Он обвинял сыновей Феанора, рассказал о кровопролитии в Альквалондэ, и о Проклятии Мандоса, и том, как были сожжены белые корабли Тэлери.
- До каких же пор мы, вынесшие ужасы Ледового Пути, должны носить имя предателей и братоубийц?! - горько воскликнул он. В наступившей тишине отчетливо прозвучали слова Мелиан:
- Знак Мандоса пометил ваши судьбы.
И снова все долго молчали. Наконец, вздохнул Король Тингол и сказал:
- Сейчас я могу слушать только голос своего сердца, поэтому вам лучше уйти. Потом вернетесь, если пожелаете. Вы - родня мне, для вас двери будут по-прежнему открыты. Хоть и попались вы в сети Зла, но сами к нему не причастны. Финголфин со своим народом тоже останутся нам друзьями, они искупили прошлые ошибки. Наши мелкие размолвки - пустяк по сравнению с ненавистью к подлинному источнику всех этих бед и зол. Но слушайте, что я скажу еще. Отныне да не услышат уши мои звуков языка тех, кто пролил кровь наших братьев в Альквалондэ. Покуда я правитель этого края, не будет он звучать в моих землях! Это - приказ, и завтра же о нем будут знать все Синдары. С этих пор каждый, кто заговорит на нем, каждый, кто ответит на нем, будет причислен к убийцам и предателям.
С тяжелым сердцем покинули Менегрот сыновья Финарфина. Сбывались слова Мандоса о тени, что падет на всех, последовавших за Феанором. Синдары выслушали приказ своего Короля и в тот же день язык Нолдоров перестал звучать во всем Белерианде. Но к этому времени Изгнанники уже хорошо владели языком Синдаров и вскоре высоким наречием Запада пользовались только князья Нолдоров в общении между собой. С тех пор, и пока живут на свете Нолдоры, язык их был и останется в мире, как язык знания, принесенного из Благословенного Края.
* * *
Когда заканчивалась постройка Нарготронда (а Тургон еще не покидал Ваниамара) сыновья Финарфина собрались там на пир. Галадриэль вернулась из Дориата и жила тогда в Нарготронде.
Надо сказать, что у Государя Финрода Фелагунда не было жены и однажды Галадриэль спросила его, почему он не женится? Пока говорила она, вещее видение посетило Фелагунда. И ответил он:
- Когда-нибудь и мне придется дать клятву. Я должен быть свободен, чтобы суметь сдержать ее и уйти во тьму. К тому же, время не сохранит в моей земле ничего такого, что мог бы унаследовать мой сын.
До этого случая подобные мысли не посещали Финрода, ибо на самом деле любил он сильно Амарие из Ваниаров, но она не захотела отправиться с ним в изгнание.

ГЛАВА 17. О ТОМ, КАК ЛЮДИ ПРИШЛИ НА ЗАПАД

Однажды, во Дни Долгого Мира, спустя триста лет после возвращения Нолдоров, Финрод Фелагунд, правитель Нарготронда, отправился на охоту вместе с сыновьями Феанора, Мэглором и Маэдросом, Устав от долгой скачки, правитель отстал и направил коня к сверкающим вдали вершинам Эред Линдон. Проехав по Гномьему Тракту, он возле Сарн Атрад переправился через Гелион и вскоре оказался в северных областях Оссирианда. Вокруг звенели и искрились ручейки и родники, питавшие Талос, и вдруг, под вечер, ветерок донес до правителя звуки далекой песни. Повернув на голос, Финрод заметил вдали огонек. Это удивило его, ибо не в обычаях Зеленых Эльфов, исстари обитавших в Оссирианде, было жечь костры и распевать возле них по ночам песни. Сначала правитель встревожился: не прорвались ли орки через Северный Рубеж, но, приблизившись, Финорд с изумлением понял, что язык, не котором пели сидевшие у огня, ему незнаком. Осторожно подкравшись, Финрод из-за деревьев принялся разглядывать чудной народ, никогда прежде невиданный в этих краях.
То были родичи Старого Беора, как потом стали называть среди Людей Патриарха первого из Домов Аданов. Он долго странствовал на востоке и вот теперь, благополучно перевалив через Синие Горы, привел первых Людей в Белерианд. Песня была радостной; в ней говорилось о надеждах после трудного пути обрести край, не знающий страха и бед.
Долго наблюдал за ними Финрод - пришельцы нравились ему, и когда уснул последний, он подошел к костру, удивляясь беспечности этих непонятных странников, не выставивших даже дозора на ночь. Присев возле угольев, Финрод поднял и с любопытством принялся разглядывать грубо сработанную арфу, осторожно тронул струны и вдруг заиграл. Люди, получавшие отдаленное представление о музыке от Ночных Эльфов, встреченных ими в Диких Краях, никогда не слышали ничего подобного. Они проснулись и, затаив дыхание, слушали игру и пение Фелагунда; при этом каждый считал, что видит волшебный сон, пока не замечал рядом своего восторженно слушающего товарища. Дивные звуки музыки и песня эльфийского правителя очаровали Людей, умудрили их сердца. Финрод пел о Днях Творения Арды, о Благословенном Амане там, далеко за морем, - и яркие, отчетливые видения вставали перед взором слушателей, а слова эльфийского языка каждому говорили что-то свое, сокровенное...
Понятно, почему имя, которое дали Люди правителю Фелагунду - Ном -Мудрость, а по нему и всех Нолдоров стали звать Номин - Мудрые. Сначала Люди решили, что сподобили лицезреть одного из Владык Валаров, о которых слышали только, что эти могущественные существа обитают где-то далеко на западе (некоторые говорят, что именно в надежде на встречу с ними Люди и предприняли столь длительное путешествие). Но Финрод остался жить среди них и учил их истинному знанию, так что теперь и Люди считали его своим правителем, и с тех пор всегда были верны Дому Финарфина.
Сказано, что Эльдары изначально были весьма способны к языкам. Уже очень скоро Фелагунд свободно читал в сознании Людей мысли, которые они еще только собирались облечь в слова. К тому же Люди, общаясь с Ночными Эльфами по ту сторону гор, многое переняли из их языка, а корни всех эльфийских наречий были едиными, - так что язык народа Беора во многом напоминал эльфийский и Фелагунд легко понимал их. Теперь они часто и подолгу говорили с Беором и только одно никак не мог выяснить Финрод: откуда взялись Люди в Средиземье и каковы были их первые дни на этой земле. Ничего не смог - сказать по этому поводу Беор и впоследствии не любил вспоминать прошлое.
- У нас за спиной - тьма, - отвечал он на расспросы Финрода, - и мы не хотим оборачиваться назад даже в мыслях, потому что теперь наши сердца стремятся на Запад, мы верим, что там - Свет.
Среди Эльдаров говорили все же, что когда первый восход Солнца разбудил в Хилдориене Людей, Моргот сразу же узнал об этом. Дело показалось ему столь важным, что Темный Владыка, оставив войну с Нолдорами, тайно покинул Ангабанд и отправился вглубь Средиземья, оставив наместником Саурона. Эльдары не знали, что происходило дальше, но ясно различали отпечаток тьмы и страха, которым отмечены были сердца Людей (подобно тому, как тень братоубийства и Проклятья Мандоса отмечала самих Нолдоров). Таковы были даже Друзья Эльфов.
Да, Моргот всегда стремился исказить или уничтожить все прекрасное, что бы ни возникало на земле. Видно и здесь хотел он страхом и ложью отвратить Людей от Эльфов и со временем повести их на Белерианд. Моргот немало страшился возрастающей мощи Нолдоров и ни в коем случае не хотел допустить их союза с другими народами. Но вначале Людей было слишком мало и вскоре Враг, решив не тратить на них времени, вернулся в Ангбанд, оставив в Средиземье несколько своих приспешников из тех, что послабее.
* * *
Именно от Беора узнал Фелагунд о существовании других людских народов, также имевших намерение кочевать на запад.
- Весь мой род уже перешел через горы, - сказал Беор, - и скоро придет сюда. Но есть еще Халадины, - они говорят на другом наречии и пока остаются на востоке, за горами, ожидая вестей. Есть и другие, - их язык совсем не похож на наш, - с ними мы тоже изредка поддерживаем связь. И они шли на запад, и даже опередили нас поначалу, но их очень много, идут они медленно, а ведет их предводитель по имени Марах.
Такие известия не могли не встревожить Зеленых Эльфов. Скоро они отправили к Фелагунду посланцев с такими словами: "Повелитель! Если властен ты над новыми народами, пришедшими в Оссирианд, вели им возвращаться туда, откуда пришли, или идти дальше. Мы не хотим, чтобы чужаки нарушали покой нашего края, а эти к тому же еще и рубят деревья. Если они не уйдут, мы их выживем отсюда".
После такого предупреждения Беор, по совету Фелагунда, собрал свой разрозненный народ и, переправившись через Гелион, осел на восточном берегу Келона (это были земли Анрода и Амроса), к югу от Нан Эльмута, неподалеку от границ Дориата. Позже эти места получили название Эстолад.
Прошел год и Фелагунд решил возвращаться в Нарготронд. Беор просил позволения отправиться с ним. С той поры он остался на добровольной службе у правителя и был верен ему всю жизнь. Беором его стали звать именно в этот период: на языке Людей слово это означает "слуга", а до этого имя его было Балан. Правление народом он поручил своему сыну Борану и больше никогда не возвращался в Эстолад.
* * *
Немного времени прошло после ухода Финрода, и в Белерианде появились те, о ком говорил Беор. Первыми пришли Халадины. Неприветливо встретили их Зеленые Эльфы и пришельцы, повернув на север, мирно расселились в Таргелионе, на землях Карантира, который, впрочем, не обратил на них особого внимания. На следующий год с гор спустился народ под предводительством Мараха. Его Люди были высоки и воинственны, шли в боевых порядках, поэтому Эльфы Оссирианда почли за благо не препятствовать им. Марах, прослышав о соотечественниках, облюбовавших для жизни зеленый, изобильный край, провел свои отряды по Гномьему Тракту и остановился неподалеку от Борана. Их народы с первых дней связала крепкая дружба.
Фелагунд часто возвращался проведать своих новых подопечных. Приходили и другие Эльфы из западных земель, и Нолдоры, и Синдары. Всем хотелось взглянуть на племя Аданов, чей приход был предсказан еще на заре мира. Имя "Аданы" впервые возникло в преданиях Валинора, но там звучало, как "Атани" - Второй Народ. В Белерианде так называли только три народа, носивших общее прозванье Друзей Эльфов.
Сам Король Нолдоров Финголфин отправил послов с приветствием к Людям. Этот дружественный знак был оценен по достоинству. Впоследствии многие доблестные Аданы уходили служить к королям и правителям Эльдаров. Одним из первых был Малах, сын Мараха. Он четырнадцать лет прожил в Хитлуме, говорил на языке Эльдаров, как Эльф, и получил среди них имя Арадан.
Аданы не успокоились, достигнув Эстолада, многие все еще были намерены идти дальше на запад. Но никто не знал пути: впереди лежал Пояс Мелиан, южнее раскинулась обширная заболоченная низина Сириона... Правители Трех Домов Нолдоров, оценив силу и доблесть сынов человеческих и заботясь об укреплении обороны от Врага, предоставили Аданам возможность свободно переселиться и жить среди Эльфов. И началось переселение: сначала семьями, потом небольшими группами, родами Люди покидали Эстолад и уже через пятьдесят лет многие расселились на землях эльфийских правителей. Народ Беора осел в Дортонионе, под рукой Дома Финарфина. Отец Арадана Марах так и прожил всю жизнь в Эстоладе, но народ его продвинулся далеко на запад, а некоторые добрались даже до Хитлума. Сын Арадана, Мэагор, увел часть Людей вниз по течению Сириона и какое-то время они обитали на южных склонах Эред Ветрин.
Обо всех этих перемещениях людских множеств никто не поставил в известность Короля Тингола. А ведь именно он видел тревожные сны о пришествии Людей, когда о них еще и слыхом не слыхали в Белерианде. В великой досаде Король Дориата отвел Людям для поселения самые северные области и повелел эльфийским правителям нести ответ за дела их новых подданных. Его приказом Дориат был закрыт для всех Людей, даже для тех из Дома Беора, кто служил его родичу Финроду. Узнав о приказе Короля, Мелиан сказала однажды Галадриэль: "Теперь уже недолго ждать великих событий. Скоро придет Человек из Дома Беора и его не остановит мой Пояс. Я не могу и не буду противостоять Судьбе, направляющей его шаги. Память об этом Человеке переживет века и песни о нем будут звучать даже под небом другого Средиземья".
* * *
Среди оставшихся в Эстоладе скоро уже нельзя было различить отдельных народов, и так жили они долгие годы, пока беды, обрушившиеся на Белерианд, не заставили их в страхе бежать назад, на восток. Были такие, кто считал Белерианд землей обетованной и не хотел ничего больше, но немало было и таких, особенно среди молодежи, кто стремился идти дальше. Сияющие глаза Эльфов пугали их, и постепенно единство Аданов дало трещину, а затем и вовсе сменилось взаимными упреками и раздорами. Вряд ли здесь обошлось без Моргота. Недаром он был так озабочен приходом Людей в Белерианд и их растущей дружбой с Эльфами.
Во главе недовольных встали Берег из Дома Беора и Амлах, один из внуков Малаха. Они открыто говорили: "Мы променяли опасное Средиземье на трудные дороги; мы ушли из земель населенных сплошь темными, злобными тварями, потому что на Западе был Свет. Мы пришли сюда. Теперь нам говорят: Свет за Морем, а туда нам нельзя. По слухам, там обитают благие боги, а здесь только один из них, а уж он-то никак не благ. Здесь еще и Эльдары, мудрые, конечно, но жестокие. Они ведут бесконечную войну с Врагом, живущим где-то на Севере. Там - смерть и горе, такие же, от которых мы ушли. Что нам делать на Севере?"
Люди созвали Совет. Многие пришли на него. Друзья Эльфов говорили Берегу и его сторонникам. "Все зло идет от князя тьмы. Он хочет стать владыкой над всем Средиземьем. Так куда же уйдем мы из-под его тени? Здесь он, по крайней мере, в осаде, и сдерживает его только доблесть Эльдаров. Может быть, для того мы и пришли сюда, чтобы помочь им!"
Но это отвечал Берег: "Вот пусть Эльдары и стерегут его - они живут долго. А наши жизни и без того коротки!"
Тут встал Человек, который всем показался Амлахом, сыном Имлаха. Он громко воскликнул:
- Все это сплошные эльфийские россказни! Они для того и выдуманы, чтобы обмануть нас. Море безбрежно и нет на Западе никакого Света. Вы готовы гнаться за этим дурацким огнем до края земли, а кто-нибудь из вас видел хоть каких-нибудь богов? Может, кто-то видел князя тьмы с севера? Так вот: если кто и добивается власти над Средиземьем - так это Эльдары. Жадность и корысть заставила их искать подземных богатств, вот они и прогневили тамошних жителей. Они всегда так делали и дальше не успокоятся. А по мне так: пусть орки живут на своих землях, а мы - на своих. На земле всем хватит места, если только Эльдары соизволят потесниться!"
Словно громом поразили всех эти слова. Тень страха пала на сердца и многие решили немедля уходить из владений Эльдаров. Но уже очень скоро выяснилось, что Амлах не говорил на Совете ничего подобного. Во всяком случае, он горячо отрицал это. И тогда замешательство и сомнения охватили Людей. Только Друзья Эльфов доказывали всем: "Ну, вот видите теперь, что князь тьмы есть на самом деле? Это его лазутчик смущал нас на Совете. А почему? Он нас боится, боится нашей силы, если мы будем вместе с его врагами". Другие отвечали им: "Нет, он нас ненавидит, конечно, но это потому, что мы поселились тут и вмешиваемся в его счеты с Королями Эльдаров. А нам-то с этого никакого толку!".
Но, как бы там ни было, многие собрались уходить. Около тысячи человек из Дома Беора ушли с Берегом на юг, и с этого момента пропали бесследно; даже в песнях тех дней не сохранилось памяти о них. Но Амлах не пошел с ними. Слышали Люди, как он процедил сквозь зубы, глядя на север: "У меня теперь свои счеты с этим мастером лжи, и пока я жив, ему со мной не рассчитаться". Амлах отправился в земли Маэдроса и поступил к нему на службу. Многие из его народа, те, кто не ушел вместе с Берегом, но настроены были так же, как он, избрали себе нового правителя и вернулись назад, в Эриаор. Никто не помнит о них.
* * *
Пока в Эстоладе кипели страсти, Халадины жили себе спокойно в Таргелионе. Моргот видел теперь, что одним обманом не вобьешь надежного клина между Людьми и Эльфами. Он был очень зол и вредил Людям, как мог. По его приказу орки отправились в набег. На востоке они просочились через дозоры Эльфов, скрытно переправились через Эред Линдон, прошли Гномьим Трактом и неожиданно напали на Халадинов на южной окраине владений Карантира.
Халадинами никто не управлял. Жили они семьями или небольшими родами и объединяться не спешили. Но был среди них один, умный и бесстрашный, по имени Хэлдад - прирожденный правитель. Он сумел собрать всех, способных носить оружие и, отступив в узкую долину между Аскаром и Гелионом, укрепил ее, перегородив от реки до реки крепким частоколом. Форт помог укрыть уцелевших детей и женщин и организовать хоть какую-то оборону. Но вскоре подошли к концу запасы пищи.
Дети Хэлдада, близнецы: дочь Хэйлифь и сын Хэлдор, не уступали отцу в ратном деле. Хэйлифь, хоть и родилась женщиной, обладала мужественным сердцем и была сильным воином. Ей и пришлось возглавить оборону после того, как в одной из вылазок был убит Хэлдад вместе с сыном, бросившимся на выручку отцу. Положение осажденных было безнадежным. Некоторые, отчаявшись, бросались в воды реки и тонули. Неделю держались несчастные, но силы быстро таяли. Орки в очередной раз пошли в атаку и, не встретив отпора, принялись уже разрушать частокол, но в это время запели близкие трубы. С севера подошел во главе отряда князь Карантир. Ему не потребовалось много времени, чтобы истребить орков. Большинство пало под мечами Нолдоров, остальным могилой стала река.
Карантир с жалостью оглядел оставшихся в живых осажденных. Присмотревшись к полю боя он не мог не признать мужества защитников форта, а узнав, что командовала ими женщина, великодушно предложил Хэйлифь заменить ей павших родных. Князь посоветовал Людям переселиться подальше к северу, где они могли бы жить под его защитой. Но гордая Хэйлифь слишком дорожила свободой и независимостью, да и остальные из ее народа не пришли в восторг от предложений Карантира. Дочь Хэлдада поблагодарила князя за помощь, а потом объявила о своем намерении вести оставшихся на запад, вослед ушедшим родичам. Карантир не стал им препятствовать. Халадинам удалось собрать тех, кто в панике бежал в леса после орочьего налета, но когда увидели они, что стало с их достоянием, разграбленным и загубленным, посмотрели на пепелища сожженных усадеб, все в один голос стали просить Хэйлифь стать их правительницей и увести остатки народа куда-нибудь из этих горестных земель. Так Хэйлифь по праву стала предводительницей Халадинов. Они покинули земли Карантира и какое-то время жили в Эстоладе. Сохранить свой народ свободным и независимым предводительнице удалось, хотя Халадинов так никогда и не стало намного больше. И для Эльфов и для Людей они остались в памяти, как Народ Хэйлифь. Она правила бессменно до самой смерти, замуж так и не вышла, и не задолго до конца передала правление сыну своего брата Хэлдора - Хэлдану. Но задолго до этого Халадины, по настоянию Хэйлифь, предприняли еще одно путешествие на запад. Никто из Эльдаров не покровительствовал и не помогал им, никто не предостерег советом, поэтому вскоре оказались они в опасных местах между Горами Ужаса и Поясом Мелиан. Конечно, потом этот край стал куда страшнее, но и в те времена дорога, выбранная ими, была не для смертных. Однако, Хэйлифь сумела провести по ней целый народ без особых потерь. Воистину, силой духа она не уступала нолдорским витязям. Надо сказать, что инициатива похода принадлежала полностью правительнице - народ не очень-то стремился к перемене мест. Тем больше силы воли и твердости духа понадобилось Хэйлифь, особенно когда после Бретиаха многие стали роптать, но теперь было уже поздно. Они пришли в новые земли и свободно расселились в лесах Талах Динена, ничуть не изменив прежнего своего уклада и образа жизни, а некоторые и вовсе кочевали с места на место, добираясь даже до Нарготронда. Наиболее преданных и стойких Хэйлифь привела в лесные дебри Бретиля, раскинувшиеся между Тэйглином и Сирионом. Позже, когда наступили злые времена, под зелеными сводами Бретиля собрались многие из Халадинов.
На первых порах возникли у них недоразумения с Владыкой Дориата. Несмотря на то, что Лес Бретиль лежал за поясом Мелиан, Тингол Сребромант считал эти земли своими и не очень-то был расположен делить их с какими-то пришельцами. Однако, Финрод Фелагунд, бывший в большой дружбе с Королем Дориата, заступился за маленький стойкий народ, на долю которого выпало немало испытаний. Он выхлопотал для Хэйлифь право свободно жить в Лесу Бретиль с одним единственным условием. Халадины должны были взять на себя охрану Перекрестка на Тэйглине от любых врагов Эльдаров, и не пускать орков в Свои леса. Выслушав условие, Хэйлифь сказала:
- Где сейчас отец мой Хэлдад? Где мой брат Хэлдар? Если Владыка Дориата опасается, не заключу ли я союз с убийцами моих родных, то ход его мыслей мне понять не под силу.
Хэйлифь так и жила до самой смерти в Брестильском лесу, а когда Правительницы не стало, Халадины насыпали над местом ее упокоения, в самом сердце леса, курган. Позже его стали называть Тур Хэйлифь, а на языке Синдаров - Хаун-эн-Арвен - Могильник Владычицы.
Вот так и рассеялись Аданы в землях Эльдаров: кто здесь, кто там; кто странствуя, кто ведя оседлый образ жизни, и скоро все уже говорили на одном языке, родном для Серых Эльфов. Язык нужен был Аданам, ибо они стремились перенять знания Эльфов и многому учились у них. Правители Эльфов, следя за порядком в своих землях, считали необходимым провести границу между Квэнди и Аданами. Они отвели Людям земли и предоставили возможность жить по своему усмотрению, свободно выбирая правителей и устанавливая в своих владениях те законы, которые считали справедливыми.
В войнах Люди принимали участие на стороне Эльфов, но сражались под началом своих командиров. Аданы гордились дружбой с Эльфами, к тому же она была весьма полезной - ведь Аданы многому научились от своих соседей, поэтому молодые Люди часто уходили на службу к эльфийским правителям и подолгу жили среди Эльфов. Так, например, Хадор Лориндол, сын Хафола, внук Магора и правнук Малаха Арадана, с детства жил при дворе Финголфина и пользовался любовью правителя. Финголфин даровал ему немалый надел в Дор Ломине, где Хадор собрал множество сородичей и со временем стал сильнейшим из вождей Аданов. В его доме говорили только по-эльфийски, хотя не забывали и родного языка. Позднее из этого сочетания образовалось наречие Нуменора.
В Дортонионе, где жил народ Беора, правил Боромир, сын Борана, внука старого Беора.
У Хадора Лориндона было два сына: Хэлдор и Хундор, а сыновьями Хэлдора были Хурин и Хуор; у Хурина, в свою очередь, был сын Турин, прозванный потом Победителем Глаурунга, а сыном Хуора был Туор, отец Эарендила Благословенного.
У Боромира был сын Брегор, а у того - сыновья: Бреголас и Барахир. Сыновьями Бреголаса были Берегунд и Белегунд. У Берегунда была дочь Морвен, ставшая матерью Турина, а дочь Белегунда - Риан, приходилась матерью Туору.
Сыном Барахира был Берен Однорукий, завоевавший любовь Лучиэнь, дочери Короля Тингола, тот самый Берен, кому удалось вернуться из Царства Мертвых и кто дал жизнь Эльвинг, будущей жене Эарендила, тот самый Берен, который стал родоначальником всех Королей Нуменора.
Жизнь всех этих Людей, многие из которых прославились воинскими подвигами, так тесно переплетались с жизнью эльфийского народа, что и на них со временем пала тень Проклятья Ноллоров, Но тогда, давным-давно, отвага и доблесть Аданов, умножая силы Эльдаров, питала высокие надежды обоих народов, а вот Морготу приходилось совсем туго. Воины Хадора, легко переносившие стужу, время от времени наведывались далеко на север и бдительно следили за всеми действиями Врага.
Все три Дома Аданов процветали и множились. Но особенным почетом пользовался Дом Хадора Золотоволосого, а сам Хадор мало чем отличался от князей Нолдоров. Его Люди, рослые, сильные, отважные, стойкие, обладали подвижным, восприимчивым умом, скоры были на гнев и милость, и тогда на заре рода человеческого, без сомнения были достойнейшими среди Детей Илуватара. Большинство из них были синеглазы и светловолосы, только Турин, сын Морвен и рода Беора, был не таков. Народ Беора, наоборот, был темноволос и сероглаз, и потому очень походил на Нолдоров, за что и пользовался их особым расположением. Конечно, дело было не столько во внешнем облике, в пытливом уме и искусных руках. Люди Беора были прекрасными ученикам, схватывали на лету и запоминали надолго, но по характеру имели склонность скорее к печали, чем к веселью. Походил на них и лесной народ Хэйлифь, только ростом лесовики были пониже и соображали медленнее. И те, и другие были неразговорчивы, многолюдью предпочитали уединение и свободно бродили по зеленым лесам, не уставая удивляться землям Эльдаров. Но короток был их век, и жизнь на западе не принесла им особого счастья.
После прихода Аданов в Белерианд, жизнь их по человеческой мерке была очень длинной. Старый Беор умер, прожив девяносто лет и три года; сорок четыре из них он верой и правдой прослужил Правителю Фелагунду. Пал он не от ран или горя, а сраженный временем. Так Эльфы впервые узрели, сколь короток людской век, как быстро гаснет в Людях огонь жизни и какова бывает смерть от старости, неведомая им самим. Сильно горевали Эльфы, теряя преданного друга, однако сам Беор расстался с жизнью достойно и почил с миром. Его смерть и вообще судьба людского рода сильно озадачили Эльфов. Ни мудрость, ни обширные знания не помогали разгадать эту тайну, и никто не знал, каков же истинный конец человеческой жизни.
Благодаря своим старшим наставникам Люди, жившие в Белерианде, вполне овладели знаниями Эльфов; их дети, умножая достояние родителей, становились все искуснее и умнее, и очень скоро далеко превзошли своих соплеменников, все еще живших на востоке, по ту сторону гор, и в глаза не видавших ни Эльдаров, ни отсвета Благословенного Края на их лицах.

ГЛАВА 19. ПОВЕСТЬ О БЕРЕНЕ И ЛУЧИЭНЬ

Среди печальных преданий, дошедших до нас из тех скорбных дней, есть некоторые, которым радуется сердце и где из-под мрака беды и смерти пробивается свет. Из них наиболее любима Эльфами повесть о Берене и Лучиэнь. Это длинная история, пожалуй, одно из самых длинных преданий Стародавних Дней. Она красива для слуха, но мы перескажем ее вкратце, и не в стихах, как любят Эльфы, а прозой.
Сказано было, о несчастном Барахире, оставшемся с двенадцатью товарищами в захваченным Врагом Дортонионе. Здешние леса к югу постепенно поднимаются, переходя в нагорье, на склонах которого часто встречаются болота, густо заросшие вереском; здесь же расположено и озеро Тан Айлуин. Даже в пору расцвета край этот оставался диким и совершенно безлюдным; однако редкие прохожие чтили чистейшие воды озера - прозрачно-голубые днем и полные отражений звезд ночью - о них говорят, будто сама Мелиан благословила озеро когда-то давным-давно. На его берегах и нашли укрытие Барахир и его маленький отряд. Моргот на время потерял их из виду. Но молва о подвигах и доблести Барахира успела разнестись далеко, и раздраженный этим Враг приказал Саурону отыскать и уничтожить горстку воинов.
Среди соратников Барахира был Горлим, сын Ангрима. Была у Горлима жена, Эйлинель. Они очень любили друг друга и были счастливы, покуда война не погасила и этот огонек радости. Горлим сражался на границе, а когда вернулся, нашел свой дом разоренным и пустым. Что сталось с его женой - никто не знал. Горлим ушел в дружину Барахира и дрался храбро. Но днем и ночью терзали его мысли о жене: где она? что с ней? жива ли? Иногда, в тайне ото всех, приходил он к своему дому, надеясь, что Эйлинель вдруг да вернется... Вот об этом-то и прознали слуги Врага.
Однажды осенью, уже в глубоких сумерках, Горлим снова подходил к лесной поляне, на которой когда-то построил свой дом, и вдруг ему показалось, что в окошке горит свет. Осторожно подкравшись, с бьющимся сердцем он заглянул внутрь. Там у стола сидела Эйлинель! Но как же изменилось ее лицо! Страдания и голод оставили на нем неизгладимые следы. Горлиму показалось даже, что он слышит ее голос, сетующий на злую судьбу и тоскующий о пропавшем муже. Но лишь позвал он ее - свет будто задуло ветром, где-то рядом взвыли волки и сауроновы охотники схватили беднягу. Это была засада. Горлима привели в лагерь и пытали, надеясь вызнать, где скрывается Барахир и как пройти к его убежищу. Но молчал воин и под пыткой не проронил ни слова. Тогда Саурон изменил тактику. Он пообещал не только освободить Горлима, но и отправить его к Эйлинель в обмен на кое-какие сведения. Уловка, похоже, удалась. Измученный болью и тоской по жене, Горлим заколебался. Саурон сказал:
- Я вижу, ты задумался. Смелее! Назови цену и ты получишь ее!
Горлим глухо ответил, что свобода нужна ему только вместе с женой. Несчастный был уверен, что Эйлинель тоже в лапах Врага и не мог представить, чтобы она могла испытывать такие мучения.
Ухмыльнулся Саурон.
- Мало ты просишь за столь великое предательство. Но мне-то что! Будь по твоему. Говори же!
Был момент, когда Горлим ужаснулся тому, что едва не совершил, и совсем решил отказаться от любых сговоров с Врагом, но было поздно. Глаза Саурона уже вцепились в его душу, подавили волю и скоро он рассказал все, что знал. Расхохотался Саурон и открыл Горлиму, что на самом деле видел он только призрак своей жены, созданный чарами специально, чтобы заманить простака в ловушку. На самом-то деле Эйлинель давно нет в живых.
- Но я выполню наш уговор и отправлю тебя к жене. Свободу ты тоже получишь, жалкий глупец! - и Саурон предал воина ужасной смерти.
Вот как удалось Морготу обнаружить убежище Барахира. В тихий предрассветный час орки неожиданно напали на лагерь и перебили всех, кто там находился. Спастись удалось лишь Берену. Еще несколько дней назад отец послал его следить за отрядами Врага. Поэтому в ночь нападения на лагерь он был далеко в лесу и спал. Во сне привиделись ему стаи грифов-стервятников, плотно обсевших ветви деревьев по берегам озера; с их клювов капали кровь. Видение открыло озерную гладь и по воде, навстречу Берену, шел призрак несчастного Горлима. Он заговорил с сыном Барахира и поведал о своем предательстве и мученической смерти. Дух заклинал Берена поспешить и предупредить отца.
Очнувшись, Берен, не раздумывая ни секунды, бросился сквозь заросли к озеру и на второе утро добрался до берега. При его приближении стаи грифов тяжело поднялись с земли и расселись по кряжистым осокорям. Воздух наполнился хриплым карканьем, в котором слышалась Берену гнусная издевка.
Берен схоронил кости отца и его товарищей, воздвиг на могиле надгробие из валунов и произнес над ним клятву мести. Орков, напавших на лагерь, легко было найти по свежим еще следам. Он настиг их на стоянке у родника Ривил посреди болот Сереха. Всю жизнь прожив в лесу, Берен по-охотничьи незаметно подкрался почти к самому костру, так что слышал каждое слово, когда вожак орков стал хвастаться своими подвигами, подбрасывая в воздух отрубленную руку Барахира. Он прихватил ее, чтобы отчитаться перед Сауроном в выполнении приказа, Свет костра вспыхивал в кольце Фелагунда, сверкавшем на пальце руки. Берен неожиданно вырос перед вожаком, сразил его ударом меча, схватил руку отца и исчез во тьме, прежде чем опомнившиеся орки начали осыпать стрелами молчаливые болотные заросли.
* * *
Четыре года сражался Берен с Врагом в лесах Дортониона. За это время он подружился со многими зверями и птицами, немало помогавшими ему переносить участь одинокого скитальца и скрываться от глаз врага. Берен не ел мяса, не убивал ни одного существа, если оно не предалось Морготу. Страх смерти был незнаком отважному, дерзкому до отчаяния воину, и скоро о его подвигах заговорили не только в Белерианде, но даже в Дориате. Дошло до того, что Моргот назначил за его голову такую же награду, как и за голову Верховного Короля Нолдоров Фингона; однако орки куда охотнее разбегались при одних только слухах о его появлении, чем искали с ним встречи. Наконец Саурон выступил против одного Человека с целой армией, во главе которой шли волки-оборотни - жуткие твари, в чьи тела ближайший подручный Врага вселил наиболее злобные и ужасные души. Они наводнили леса и долины и скоро все чистые существа ушли оттуда. Пришлось уходить из Дортониона и Берену.
В начале снежной зимы он покинул могилу отца и ушел в горы Горгората. Поднявшись на один из перевалов, увидел он далеко на юге земли Зачарованного Королевства и ощутил неожиданное желание отправиться туда, хотя и слышал, что ни один Смертный еще не ступал на землю Дориата.
Непросто было Берену выполнить такое намерение. Страшно заглядывать в пропасти Эред Горгората. Мрак укрыл их задолго до прихода в мир Солнца и Луны. А дальше простираются пустыни земли Дунгофаба, где столкнулись колдовство Моргота и чары Мелиан. Здесь ум и сердце Человека или Эльфа испытывают безотчетный ужас и смертную муку. Здесь в жутких щелях еще притаились потомки Унголианты, плетущие паутину, незримую для глаз, но смертельно опасную всему живому; здесь еще бродят твари, порожденные довременным мраком: каждое утыкано десятками глаз, под взглядом которых цепенеют и засыпают навсегда Люди, звери и птицы. Здесь нет еды и питья для случайного путника; здесь только смерть раскинула сети на каждом шагу. Неудивительно поэтому, что путь Берена по таким страшным местам прослыл среди живущих подвигом великим. Сам он не любил вспоминать о своем путешествии, и никто не знает, как отыскал дорогу сын Барахира. Но не только ужасы Горгората остались позади. Берена не смог остановить и Пояс Мелиан. Впрочем, сама супруга Короля Тингола так и предсказала когда-то, провидя судьбу, направлявшую отважного воина.
Что встретил в пути Берен, с какими трудностями столкнулся - неизвестно. Ведомо лишь, что в Дориат он добрался поседевший и согбенный, словно провел в дороге многие годы. Но вот однажды летом, бродя как-то светлой лунной ночью в лесах Нэлдората, он повстречал дочь Короля, Лучиэнь. Стоило ему увидеть дивный силуэт, танцующий на вечно-зеленом холме возле Эсгалдуина, как разом забылись усталость и муки, перенесенные в пути, отступили перед очарованием волшебного видения, ибо волшебно-прекрасна была Лучиэнь, прекраснее всех Детей Илуватара в этом мире. Синий, как вечернее небо, плащ струился за спиной Лучиэнь, мерцая золотым шитьем; темные волосы, словно сгустившийся сумрак, волной ниспадали на плечи и искрились серые глаза, словно сумерки, пронизанные светом звезд. И вся она была волнующимся бликом в листве, голосом чистых звенящих струй, жемчужным сиянием туманов вечерней земли; нездешним светом, мягким и таинственным, озарено было лицо Лучиэнь.
И вдруг она пропала, исчезла меж ветвей, растаяла в сумерках, оставив очарованного Берена в полной неподвижности. Придя в себя, долго искал он ее, бродил в лесах, крался осторожно к полянам, залитым лунным светом, и не заметил, как пришла осень, а за ней - зима. Не зная имени девушки, он звал ее про себя - Тинувиэль - Ночной Соловей - Дочь Сумерек на языке Серых Эльфов. Несколько раз ему казалось, что он видит ее то в летящих по ветру листьях, то звездой, сверкающей сквозь траву на вершине холма, но каждый раз нападало на него странное оцепенение и тело отказывалось повиноваться своему хозяину.
В канун весны, перед рассветом, танцевала Лучиэнь на зеленом холме. На душе у нее было так хорошо, что из радости и счастья невольно родилась песня - такая же трогательная и естественная, как песня жаворонка, когда от ворот ночи взмывает он ввысь и видит солнце, а мир внизу еще дремлет под меркнущими звездами. Песня Лучиэнь звенела, как сама весна, она разбила последние оковы зимы и окрест просыпались говорливые ручейки, а по следам дочки Короля поднимались из стылой еще земли первые подснежники.
И Берен, наконец, обрел голос и позвал ее тем именем, которым давно привык называть в мыслях.
- Тинувиэль! - воскликнул он и, подхваченное эхом, нежное слово разнеслось далеко по пробуждающимся лесам.
Удивленная, остановилась Лучиэнь и не исчезла на этот раз мимолетным видением, а молча ждала подходящего Берена. Глаза их встретились и в этот миг свершилось то, чему суждено было свершиться. Любовь осенила их своим крылом и, не чувствуя времени, стояли молодые на вершине холма, держась за руки. Но с первым лучом солнца Лучиэнь встрепенулась, - и во уже нет ее, словно и не было никогда. Сраженный одновременно блаженством и скорбью, рухнул Берен на землю без чувств и провалился в темное забытье. Очнулся он холодным, как камень, чувствуя в сердце только пустоту и одиночество. Словно слепец, шарил он руками по воздуху, стремясь снова ощутить свет, бывший с ним, и несказанная мука стала первым подарком Предначертания, соединившего их судьбы. Ибо на Небесах уже слились дороги бессмертной эльфийской девушки и смертного воина.
Надежда готова была покинуть Берена, когда вернулась его возлюбленная, и с тех пор приходила часто. Не помня себя от любви, блуждали они всю весну и лето по лесам Зачарованного Королевства. Не было среди Детей Илуватара никого, кто мог бы сравниться с ними счастьем; а о том, что будет оно коротким - не ведали они.
Жил в Дориате менестрель Даэрон. давно уже воспылавший чувством к дочке Короля. Он-то и выследил влюбленных и выдал их Тинголу. Разгневался государь, ибо дороже всех сокровищ мира была ему Лучиэнь; он старался окружить ее князьями и знатными Эльфами, а Людей даже не допускал ко двору. Гневные упреки обрушил он на дочь, но Лучиэнь ничего не рассказывала, пока не вымолила у Тингола клятвы в том, что Берену не грозит опасность. Слуг Король все-таки послал, наказав им схватить дерзкого и доставить во дворец. Но Лучиэнь опередила их; она сама привела возлюбленного и встала с ним перед троном Короля.
Негодующим взглядом окинул Тингол воина. Мелиан сидела рядом с супругом молча. Грозно вопросил Король:
- Кто ты, посмевший явиться сюда, как вор? Как осмелился ты посягнуть на мой трон?
Оробел Берен. Великолепие Менегрота и величие Короля потрясли его, и не нашел он сразу достойного ответа. Но тут раздался звонкий голос Лучиэнь:
- Отец! Перед тобой - Берен, сын Барахира. Великий вождь Людей и злейший враг Моргота. О его подвигах Эльфы слагают песни!
- Что он, сам за себя говорить не может? - остановил ее Король, и обратившись к воину, опять сурово спросил:
- Чего ты ищешь здесь, несчастный Смертный? Почему покинул свою страну и как попал в мою, куда твоим родичам дорога заказана? Может быть, есть причина, почему должен ты избежать наказания за дерзость и глупость?
Поднял, наконец, глаза Берен и встретился взглядом с Лучиэнь, потом посмотрел на Мелиан и почувствовал, как дар речи вернулся к нему. Не было больше страха; достоинство и гордость представителя старейшего среди Людей рода проснулись в нем и помогли ответить Королю твердым голосом:
- Мне ничего не нужно было в твоих землях, Правитель. Я просто шел, куда вела меня судьба, а вела она сквозь такие опасности и испытания, с которыми мало кому из Эльфов довелось встречаться, и только теперь понял - зачем. Здесь ждала меня величайшая драгоценность этого мира; я нашел ее и терять не намерен. Ни огонь Моргота, ни скала, ни могущество эльфийских королей не отнимут у меня это сокровище - твою дочь, Правитель, ибо нет ей равных под небом среди Детей Единого!
Мертвая тишина настала в тронном зале после этих слов. Все, кто собрался там, не сомневались, что дерзкому Смертному осталось жить считанные минуты. И в этой напряженной тишине медленно и тяжко упали слова Короля Тингола:
- Смерти достоин любой за такие слова. И она не заставила бы ждать себя, не произнеси я клятву, в чем горько раскаиваюсь теперь. Это говорю я тебе, презренный Смертный, хоть ты и научился в окаянной земле прокрадываться куда не надо, как тать и раб Врага!
Вскинул голову Берен и гордо ответил:
- Заслужил я смерть или нет - сейчас ты волен распорядиться моей жизнью. Это так. Однако оскорблений твоих я не приму. Вот кольцо - дар Короля Фелагунда отцу моему Барахиру после битвы на Севере. Я не безродный, не лазутчик и не раб. Ни один Эльф, будь он хоть трижды королем, не вправе бросать моему Дому такие упреки!
Говоря это, Берен высоко поднял кольцо, и глаза всех присутствующих невольно обратились к горящим зелеными огнями самоцветам Валинора. Все тотчас признали работу Нолдоров: тела двух змеек с огромными изумрудными глазами причудливо сплетались в кольцо, причем одни из них защищала, а другая стремилась поглотить венец из золотых цветов и листьев. Таков был древний знак Дома Финарфина. Наклонилась Мелиан и шепнула на ухо Тинголу:
- Не тебе посягать на жизнь героя. Дорога его далеко и конец не близок. Остерегись задевать честь избранника Судьбы!
Но Король словно и не слышал ее слов. Он смотрел на любимую дочь и думал: "Какой-то ничтожный Человек… сын мелких, недолговечных правителей! Мыслимо ли, чтобы такие посягали на мою дочь и оставались в живых?" Вслух же он произнес:
- Я вижу кольцо, сын Барахира. Вижу я и гордость твою, и если ты считаешь высоким род свой, - не стану спорить. Но подвиги отца еще не дают сыну права на нашу дочь. Ты говоришь, что нашел свое сокровище, а я еще нет. Оно спрятано за огнем Моргота, скалой и сталью, которые, по твоим словам, тебе не страшны. Без этого сокровища могущество эльфийских королей не полно. Говоришь, судьба вела тебя? Вот пусть и дальше ведет. Ступай и добудь мне то, что выше могущества всех эльфийских королей. А когда ты вложишь мне в руку Сильмарилл из Короны Моргота, тогда, если дочь моя пожелает, можешь взять ее в жены. Ты говорил о величайшем сокровище мира - ты получишь его. Но сначала — Сильмарилл. Говорят, в нем заключена судьба Арды, но ты, я думаю, не будешь считать себя в накладе.
Нет, гром не грянул, не разверзлись Небеса, но судьба Дориата была решена этими словами, а Тингол прикоснулся к проклятью Мандоса.
Все, кто был в зале, поняли, что Король не собирается нарушать данной клятвы и все-таки посылает Берена на верную смерть. Даже во время Осады вся мощь Нолдоров не помогла им хотя бы издали увидеть хоть луч сияния дивных Камней Феанора. Враг вделал Камни в свою Железную Корону и не расставался с ней. В глубинах Ангбанда стерегли ее бессонные барлоги, мечи бесчисленных орков, неприступные стены, неодолимые запоры и вся темная власть Моргота.
Беспечно рассмеялся Берен.
- Недорого ценят короли Эльдаров своих дочерей. Если они отдают их за самоцветы, созданные их же руками, и если такова вол твоя - я добуду тебе Сильмарилл. И когда мы встретимся снова, он будет у меня в руке. Мы не в последний раз встречаемся с тобой.
Он взглянул на Мелиан - она по-прежнему молчала, - простился с Лучиюнь, низко поклонился Королю и Королеве, отстранил стражу и покинул Менегрот.
Только когда закрылись за ним резные двери, заговорила Мелиан:
- Коварен твой замысел, супруг мой Король. Но вот что я скажу тебе. Если сила не покинула меня и не обманывает предвидение, то - исполнит Берен задание или сгинет, скитаясь, - все одно, добра не жди. Сегодня ты обрек либо себя, либо нашу дочь. Теперь судьба Дориата навеки связана с участью другого, более сильного королевства.
И опять не внял Тингол жене своей.
- Ни Эльфам, ни Людям, - ответил он, - не продаю я своих сокровищ. Даже если вернется когда-нибудь Берен живым в Менегрот, не видать ему больше белого света, хоть и клялся я не причинять ему зла.
С этого дня молчаливой стала дочь Короля. Теперь никто не слышал ее звонких песен. Тревожная тишина пала на леса, и длиннее стали тени в королевстве Тингола.
* * *
В балладе сказано о том, как Берен без приключений подошел к границам Дориата, миновал Сумеречные Озера и Топи, покинул страну Тингола и поднялся к верхнему порогу Водопадов Сириона. Далеко внизу вода с грохотом падала в каменную расселину и уходила под землю. Берен огляделся. Здесь над скалами всегда висела кисея водной пыли, часто шел дождь, но все же различил он простиравшуюся на востоке до самого Нарога Охранную Равнину - Талах Дирнен, а за ней, едва видимые вдали, вставали вершины, защищавшие Нарготронд. Помощи ждать было не от кого, некому было дать добрый совет, и Берен пошел на запад.
Равнину Талах Дирнен держали под неусыпным надзором Эльфы Нарготронда. Здесь каждый холм скрывал замаскированный наблюдательный пост, а по лесам и лугам пролегали тропы тайных дозоров лучников. Глаз их был верен, а рука тверда, - без их ведома даже зверь не прошмыгнул бы незамеченным. Берен к тому же шел не скрываясь. Но он был прекрасно осведомлен об опасности, и хотя поблизости не было ничего подозрительного, сразу почувствовал внимательные глаза, наблюдавшие за каждым его шагом. Теперь он время от времени поднимал вверх свое кольцо и кричал: "Я - Берен, сын Барахира, друг Фелагунда! Мне нужно попасть к Правителю!"
Наверное, это и спасло ему жизнь. Лучники не стали стрелять, но вскоре, собравшись вместе, остановили его. Перед ними стоял изможденный дальней дорогой путник, одичавший в глуши, но на пальце у него действительно сверкало кольцо Короля. Низко поклонились стражи, и предложив свою помощь, отправились с ним на северо-запад. Шли преимущественно по ночам, избегая открытых мест. В эти годы к воротам Нарготронда не вело ни одного моста, и только дальше к северу, у слияния Нарога с Гинглитом был брод. Перейдя поток, отряд вернулся и на закате Луны достиг неосвещенных ворот, ведущих в подземный город.
И вот Берен предстал перед Финродом Фелагундом. Королю не нужно было напоминать ни о каких кольцах, он и так сразу узнал сына Барахира из Дома Беора. Наедине Берен поведал Правителю о гибели отца, и о том, что было с ним в Дориате. Рассказывая о Лучиэнь и о том, как счастливы они были, Берен не смог сдержать слез, поэтому и не заметил, что Король всерьез озабочен его рассказом. А Фелагунд вспомнил слова, сказанные им когда-то Галадриэль; теперь он понял, что его предвидение начинает сбываться. Тень гибели маячила впереди. С тяжелым сердцем проговорил Фелагунд:
- Проклятье Феанора опять напоминает о себе. Понятно, что Тингол хочет погубить тебя, но не его намерения важны здесь, а пути Провидения. Упомянуть Сильмариллы - значит прикоснуться к Проклятью, пожелать обладать ими - значит пробудить к жизни могучие силы. Ты должен знать, что сыновья Феанора скорее пожертвуют всеми эльфийскими землями, чем отпустят Камни в чужие руки. Проклятье тяжким роком лежит на их Доме. Сейчас Келегорм и Карафин живут у меня, и хоть я - сын Финарфина и Король, они забрали большую власть и продолжают править своими народами. Мне они помогут, если попросить о какой-нибудь услуге, да и то через силу, но к твоей нужде вряд ли отнесутся сочувственно. Я не отказываюсь от своей клятвы, но должен признать, что мы в ловушке.
На следующий день Король обратился к своему народу. Он напомнил о подвигах Барахира, о своей клятве, связавшей Нарготронд с домом Беора, рассказал о просьбе, с которой обратился к нему сын Барахира, и просил князей подумать, как здесь можно помочь. Едва он договори, вскочил Келегорм. Потрясая обнаженным мечом, он вскричал:
- Мне наплевать, друг он Морготу или враг, Эльф или Человек, или какая другая живая тварь! Ни закон, ни сами Валары и никакое колдовство не спасут этого бродягу от нашего Гнева, если он попробует присвоить Сильмарилл. Пока стоит мир, никто, кроме нас, не смеет посягать на Камни Феанора!
Много еще говорил Келегорм, и собравшимся казалось, что сидят они на склонах Туны в Тирионе и слышат зажигательные речи самого Феанора. Потом встал Карафин. Говорил он помягче, но нарисовал в воображении слушателей такую красочную картину гибели Нарготронда и так запугал их, что до самых дней Турина ни один местный житель не сошелся с врагом в открытом бою, а предпочитал действовать тайком, из засады, пуская в ход магию и отравленные стрелы. С тех пор забыли в Нарготронде об узах родства и жестоко стали преследовать всех пришлых, кто бы они ни были. Забыта была древняя честь и доблесть эльфийского народа и потемнело в подгорном королевстве.
А тогда, после речей Келегорма и Карафина, возроптал народ. Стали кричать, что Фелагунд не Валар и не указ им, и многие отвернулись от Короля.
Проклятье Мандоса снова словно ослепило сыновей Феанора; решили они избавиться от Финрода и захватить власть в Нарготронде по праву старейшего рода князей Нолдоров.
Владыка Фелагунд, видя, что не повинуется ему народ его, снял серебряную корону и швырнул под ноги толпе со словами: - Дешево стоят ваши клятвы верности королю. Но свою клятву я ценю дороже и ухожу, чтобы сдержать слово, данное другу. Неужели тень Проклятья накрыла всех и никто не пойдет со мной? Или мне уйти, как бродяге, которого выставили за дверь?
Десять Эльфов встали рядом с Королем. Старший из них, Эдрахил, поднял корону и сказал государю:
- Лучше бы до нашего возвращения передать ее наместнику. Пусть правит от твоего имени. Ты был королем и останешься им для меня и для своего народа, что бы ни случилось.
Внял Фелагунд и передал правление брату своему, Ородрефу. Карафин с Келегормом переглянулись с усмешкой и, не сказав ни слова, вышли из зала.
* * *
Был осенний вечер, когда Фелагунд, Берен и десять их спутников покинули Нарготронд. Вдоль берега Нарога они дошли до Водопадов Иврина. В Сумеречных Горах наткнулись на стоянку орков и ночью перебили их, забрав оружие и одежду. После этого Фелагунд искусно загримировал свой отряд под банду орков. Это помогло им продвинуться очень далеко на север, держа путь к западному проходу между хребтом Эред Ветрин и плоскогорьем Таур-ку-Фуин. Уже некоторое время за ними наблюдал из своей башни Саурон. Сомнения одолевали подручного Врага. С одной стороны - ничтожная ватага орков спешила на север, возможно, по воле Темного Владыки; с другой - всем слугам - Моргота, идущим этой дорогой, велено было давать отчет Саурону о своих делах и новостях, собранных в пути. В конце концов, Саурон решил не рисковать и послал слуг, наказав доставить непонятных орков пред свои очи.
Теперь поединок Саурона и Фелагунда, прославленный потом в песнях, стал предрешен. И он состоялся, причем оружием в нем были заклинательные песни. В старой балладе рассказано, как сила Короля Фелагунда скрестилась с темным знанием Саурона.
Первым начал Саурон.

Он запел песню о древнем ведовстве,
О незримых ударах, о вероломных ранах,
О предательстве и хитрости,
Открывающих замыслы врага.

Только чуть заметно покачнулся Король Фелагунд.

И запел в ответ песню о нерушимой стойкости,
Об отпоре, о сражении с превосходящими силами,
О тайне, что помогает выстоять,
О верности союзу, свободе и освобождении из плена.

О том, как меняется облик, звучала песня,
О ловушках, которых удается избежать,
И о темницах, из которых находится выход,
Об оковах, распадающихся с лязгом и треском...

Сила заклинаний раскачивала соперников; пошатываясь и сутулясь под непомерной тяжестью вздымаемого речитативом заклятья, Фелагунд боролся, вкладывая в свои слова все могущество эльфийской магии. Вот в его напеве послышались

Птичьи трели на рассвете в Нарготронде;
Где-то далеко, за западным окоемом,
Шелест морских волн,
Ласкающих жемчужный песок Благословенного Края;

Тогда сгустился мрак и тень покрыла Валинор.
Пролилась алая кровь у моря,
Где Нолдоры подняли меч на братьев,
Где воровством увели из прекрасных светлых гаваней
Гордые корабли с белыми парусами.
И вот завыл ветер, воют волны, летят вороны.
Дыбятся с грохотом ледяные торосы на севере.
Стонут пленники в темницах Ангбанда.
Грохочет гром и полыхают багровые костры...

... упал Король Фелагунд у подножия трона.
Саурон сорвал с них орочьи обличья, но хоть и видел теперь, с кем имеет дело, большего узнать не мог. Кто они? Куда и зачем шли? Эти вопросы не давали ему покоя. Он бросил пленников в подземелье и угрожал безжалостной расправой, если ему не скажут правду. Время от времени во тьме вспыхивали страшные глаза, и волк-оборотень пожирал одного из несчастных, но никто не дрогнул и не выдал тайны.
* * *
В далеком Дориате страх сжал сердце Лучиэнь. Она пришла посоветоваться к матери и узнала, что Берен заточен в темнице Саурона и бежать оттуда невозможно. Подумала Лучиэнь и увидела, что в целом свете никто не поможет ей спасти возлюбленного. И тогда решила она сама отправиться на выручку. Не ведая прошлого, обратилась она за помощью к Даэрону, но он тут же опять выдал ее планы Королю.
Удивился Тингол. Не по себе ему стало. Но нельзя же было собственную дочь посадить в темницу. Без света Небесных Огней быстро истаяла бы она и превратилась бы в тень. Но и на свободе оставлять дочь нельзя было. Тогда приказал он построить такой дом, который не повредил бы Лучиэнь, но и убежать из которого было бы невозможно. На севере Дориата росли могучие буковые леса. Среди деревьев особенно выделялось одно, росшее неподалеку от ворот Менегрота. Этот лесной исполин имел собственное имя - Хирилорн. Три его огромных ствола с гладкой корой давали ветви высоко над землей. По приказу Короля между ветвями Хирилорна построен был деревянный домик, там должна была жить Лучиэнь. Лестницы охрана спускала только для слуг, приносивших необходимое.
Дальше баллада рассказывает, как бежала Лучиэнь из своей древесной тюрьмы. Дочь Мелиан, конечно, владела искусством магии. Пустив в ход чары, она отрастила себе такие длинные волосы, что их вполне хватило сплести не только плащ, скрывавший ее с головы до пят, да еще с наложенным на него сонным заклятьем, но и длинную веревку; опустив ее к подножию дерева, она погрузила стражу в глубокий сон. По ней же спустилась она из своего гнезда и незамеченная никем в своем призрачном плаще исчезла из Дориата.
Случилось так, что Келегорм с Карафином отправились на охоту. Они специально выбрали дорогу через Охранную равнину - в последнее время Саурон наводнил ее волками. Вот братья взяли с собой гончих и поехали поразмяться. Была у них и еще одна работа - разузнать, что слышно о короле Фелагунде.
Возле стремени Келегорма ровно бежал огромный волкодав Ган. Он, как и Нолдоры, был пришельцем в Средиземье. Давным-давно в Благословенном Краю Оромэ подарил его Келегорму, и там, в беспечальном еще мире, пес учился служить хозяину верой и правдой. Не изменил он ему и в долгом путешествии за море, разделил с ним бремя Проклятья, легшего на плечи Нолдоров, и нес его безропотно, не думая о предсказании, давно предопределившем его собственную судьбу: суждена ему была долгая жизнь, и только встреча с величайшим волком, когда-либо рыскавшем по земле, должна будет положить ей предел.
Вот Ган и нашел Лучиэнь. Братья устроили привал неподалеку от западных границ Дориата, а пес, не знавший устали, никогда даже не спавший, по обыкновению рыскал вокруг. Никакие чары не могли сбить его со следа, ничто не могло укрыться от зорких глаз и тончайшего нюха. Он поймал Лучиэнь, как куропатку, и принес хозяину. Обрадовалась Лучиэнь, увидев одного из князей Нолдоров и, значит, врага Моргота, сбросила плащ и назвала себя. Великая красота эльфиискои девушки мигом затмила разум Келегорма, и страстно возжелал ее сын Феанора. Однако, говорил учтиво и сулил всяческую помощь, если согласится дева вернуться теперь вместе с ним в Нарготронд. Ни словом не обмолвился Келегорм, что имя Берена известно ему, а внимательно слушал ее рассказ и ни единым взглядом не выдал, как близко касается братьев судьба воина из племени Аданов.
Конечно, охоту пришлось прервать и возвращаться в Нарготронд. Там с Лучиэнь не спускали глаз, за ворота дворца выходить не позволяли, волшебный плащ отобрали и запретили говорить с кем-либо, кроме братьев. Теперь, когда Берен и Король Фелагунд томились в темнице Саурона, нужно было только подождать немного и дать им пропасть. Все складывалось как нельзя лучше, - считали братья. Лучиэнь у них в руках, а Тингола можно было, в конце концов, и заставить выдать дочь за Келегорма. Братья вовсе не собирались добывать Сильмариллы ни силой, ни хитростью; во всяком случае, не раньше, чем захватят всю власть в Средиземье. Ородреф не мог помешать этому плану, - слишком перебеламутили они жителей Нарготронда. Теперь Келегорм слал гонцов к Тинголу, требуя поскорее назвать условия свадьбы.
Только пес Ган, сердце которого не изменилось со времени жизни в Валиноре, полюбил Лучиэнь искренне и пылко с первого мига их встречи. Он один горевал, видя ее в плену. Храбрый четвероногий воин давно почувствовал зло, окутывавшее Нарготронд все плотнее, поэтому он каждую ночь верным стражем ложился у порога спальни эльфиискои принцессы. Лучиэнь, попавшая из огня да в полымя, часто разговаривала с Ганом, рассказывая ему о Берене: о том, каким другом он был зверям и птицам, и всем живым существам, не служившим Морготу. Надо сказать, Ган понимал все до единого слова. Благородный пес вообще понимал любое существо, обладавшее голосом, и еще там, на Заокраинном Западе даровано было ему право говорить самому, но только трижды в жизни.
В первый раз заговорил Ган с Лучиэнь однажды ночью, принеся ее плащ вместе с советом немедленно бежать отсюда. Только ему ведомыми тайными путями он вывел свою обожаемую подопечную из Нарготронда. Гану приходилось видеть, как орки использовали иногда вместо лошадей волков, и вот теперь, смирив исконную гордость, он посадил Лучиэнь на спину и помчался прочь от гибнущего королевства на север. Догнать их было невозможно: быстротой и неутомимостью пес мог поспорить с любым конем.
* * *
В подземелье Саурона в живых оставались лишь Берен и Король. Приспешник Врага давно уже сообразил, что ему попались непростые пташки. Слишком очевидны были величина и мудрость Короля Фелагунда. Но Саурон твердо решил разгадать тайну их безнадежного похода, оставив напоследок одного, самого главного.
И вот во тьме снова вспыхнули горящие глаза волка-людоеда; Собрал все силы Король Фелагунд, разорвал цепи и схватился с оборотнем врукопашную. Голыми руками он убил огромного зверя, но и сам был смертельно изранен в этом поединке. Тогда обратился он к Берену.
- Я скоро уйду. Мне предстоит долгий отдых за Горами Амана, в Залах Безвременья. Может статься, я не скоро вернусь, и не знаю, встретимся ли мы еще раз в жизни или в смерти. Ведь судьбы у наших народов разные. Прощай!
И он умер, Великий Король Нолдоров, умер во мраке подземелья в башне, выстроенной когда-то им самим. Ушел за море Финрод Фелагунд, светлейший и благороднейший из Дома Финвэ, ушел, выполнив клятву до конца. Горько оплакивал его Берен.
В этот скорбный час Лучиэнь вступила на мост, соединявший остров с башней и сушу. Она запела, и никакие стены не могли заглушить голос любви и сострадания. Дивные звуки достигли слуха Берена, и подумалось ему, что это сон, ибо звезды засияли над головой у него, выросли вокруг деревьев, и птицы пели на ветвях. Тогда запел он в ответ песнь, сложенную им когда-то во славу Семизвездья - Серпа Валаров - созвездия, созданного Вардой на северном небе, как символ неминуемого падения Моргота. Но тут силы оставили воина, и он упал без чувств.
Лучиэнь услышала голос любимого и запела снова. Но теперь песня ее звучала такой силой, что взвыли волки на острове, и сам остров содрогнулся. Саурон стоял на самом верху башни, окутавшись черными думами, и с улыбкой слушал голос Лучиэнь. Он узнал дочь Мелиан. Давно уже молва о красоте Лучиэнь перешагнула границы Дориата, и теперь Саурон размышлял, как бы пленить ее и доставить Темному Властелину, рассчитывая на великую награду. Он послал на мост одного из своих волков. Мгновенно и бесшумно Ган убил его. Ту же участь разделили и другие волки, один из другим отправленные недоумевающим Сауроном на мост. Наконец, послан был Драуглин - жуткий зверь, воплощение злобы, вожак и прародитель волков-оборотней Ангбанда. Могуч он был необыкновенно, и долог был его поединок с Ганом. Жестоко израненный, вырвался оборотень и подох у ног Саурона, успев прохрипеть напоследок: "Ган здесь!"
Как и все в этой стране, знал Саурон жребий Убийцы Волков из Валинора. И вот решил он сам сразиться с великим псом. Приняв облик волка, сильнейшего из всех, бывших в мире, он отправился на мост.
Столь ужасным было его появление, что в первый миг Ган дрогнул и отскочил в сторону. Саурон бросился на Лучиэнь. Увидев глаза, горящие неутолимой злобой, ощутив смрадное дыхание чудовища, Лучиэнь лишилась чувств. Но падая, она взмахнула полой своего волшебного плаща перед мордой зверя, и он споткнулся, ибо мимолетная дрема овладела им. И тогда Ган прыгнул вперед. Началась битва между великим псом и волком-Сауроном. Рев, грозное рычание, лязг клыков достигли даже слуха часовых на отрогах Эред Ветрин, повергая их в ужас. Всю свою колдовскую силу пустил в ход Саурон. Но и чар, и дьявольской ловкости, и силы оказалось мало, чтобы победить друга Охотника Оромэ. Ган схватил врага за горло и пригвоздил к земле. В панике Саурон обернулся змеей, но это не помогло - Ган мертвой хваткой сжимал челюсти на горле противника. Тогда стал Саурон самим собой, но и тем не поправил дело, понимая уже, что придется покинуть тело, пока не задушил его окончательно проклятый пес. А тут еще Лучиэнь, пришедшая в себя, встала над ним и сурово пообещала содрать с него шкуру, какой бы она ни была, чтобы жалкий, голый дух предстал перед Морготом на вечное посрамление.
- Там до конца времен трястись тебе под презрительным взглядом своего хозяина, если не отдашь мне сейчас же власть над островом! - молвила разгневанная принцесса.
И Саурон сдался. Власть над островом перешла к Лучиэнь. Ган нехотя разжал челюсти, и с моста рванулся вверх огромный упырь. Силуэт его мелькнул на лунном диске и умчался в неровном полете, капая кровью из жестокой раны на горле. Он затаился в какой-то щели и жил там в постоянном ужасе, вздрагивая от малейшего шороха.
Лучиэнь громко провозгласила свою власть над бывшим владением Саурона. В тот же миг исчезли темные чары, рассыпались стены, рухнули ворота и обнажились подземелья. Распались узы пленников и рабов, громко закричавших от неожиданной боли - это лунный свет после долгого мрака ударил им в глаза. Узники выбирались на поверхность земли, и только Берена не было между ними. Долго искали Ган и Лучиэнь, пока не нашли его скорбящим у тела Короля Фелагунда. Он так глубоко погрузился в страдание, что лежал недвижимо и не слышал шагов своей любимой. Она же, испугавшись его неподвижности, сочла его мертвым и, обвив шею друга руками, упала в обморок. Берен с трудом вернулся из глубин скорби, увидел небо над головой и Лучиэнь у себя на груди. Он бережно поднял ее на руки, она открыла глаза и, наконец, взгляды их встретились. В этот миг первый луч солнца вырвался из-за гор и над темными хребтами занялся новый день.
Короля Фелагунда похоронили на вершине холма, на острове, принадлежавшем ему когда-то. Остров снова был чист; зеленая могила светлейшего эльфийского государя Финрода, сына Финарфина, оставалась в покое до тех пор, пока вся эта земля не была разрушена и не опустилась навеки на дно морское. Государь же Финрод и поныне бродит рядом с Финарфином в лесах Эльдамара.
* * *
Берен и Лучиэнь Тинувиэль снова были свободны. Они вместе бродили в лесах, и счастье вернулось к ним. Даже зима не могла остудить жар их любви. По следам Лучиэнь и среди снегов распускались цветы, и птицы пели меж заснеженных ветвей. А отважный Ган вернулся к хозяину. Правда, привязанность их друг к другу теперь не очень бросалась в глаза.
В Нарготронде царила суматоха. Множество Эльфов вернулось из плена с острова Саурона. Не смолкал ропот, который не могли унять самые пылкие речи Келегорма. Все оплакивали гибель Короля Фелагунда. Многие говорили, что слабая девушка свершила то, на что не отважились горластые сыновья Феанора, а другие открыто обвиняли братьев уже не в трусости, а в предательстве. Народ больше не хотел повиноваться им, а снова повернулся к Дому Финарфина и считал законным правителем Ородрефа. Некоторые даже требовали казнить братьев, но Ородреф понимал, что вновь пролив кровь сородичей, он только туже затянет на шее Нолдоров петлю Проклятья Мандоса. Тогда отказал он братьям в хлебе и крове и поклялся никогда больше не иметь дело с Домом Феанора.
- Будь по-твоему! - с угрозой процедил Келегорм, а Карафин только улыбнулся зловеще. Они сели на коней и ускакали, рассчитывая на востоке разыскать своих родичей. Примечательно, что из их собственного народа за ними не последовал никто. Теперь все видели, что Проклятье, тяготевшее над братьями, ничего, кроме зла, не принесет. Даже Кэлебримбер, сын Карафина, отрекся от отца и остался в Нарготронде. И только угрюмый Ган по-прежнему ровно бежал у стремени хозяина.
Они скакали на север, стремясь как можно быстрее пересечь Димбер и отыскать кратчайшую дорогу к Химрингу, во владения их брата Маэдроса. Путь пролегал неподалеку от границ Дориата, а рядом простиралась мрачная равнина Нан Дунгорфеб, где отчетливо ощущалось дыхание Гор Ужаса.
Меж тем, Берен и Лучиэнь добрались до Бретильского Леса. Дориат был рядом, и Берен невольно задумался о своей беде. Ведь он поклялся Тинголу добыть Сильмарилл. Хоть и не по сердцу ему было теперь отправляться в дорогу, но уж лучше было идти сейчас, оставив Лучиэнь в ее собственной стране, а значит - в безопасности. Лучиэнь же ни за что не хотела расставаться с любимым. Долго уговаривала она его.
- Тебе надо выбрать, - говорила она, - либо оставить мысли об этом невозможном деле и скитаться по лику земли без пристанища, либо сдержать слово и бросить вызов самой Тьме в ее логове. Но знай, какую бы участь ты не выбрал, - на всех дорогах я буду с тобой, и судьба у нас будет одна на двоих.
Уже не в первый раз говорили они об этом и так увлеклись, что не видели ничего вокруг. Поэтому скакавшие стороной сыновья Феанора заметили и узнали их первыми. Тотчас Келегорм повернул и поскакал на Берена, рассчитывая растоптать его конем, а Карафин пришпорил лошадь и на скаку подхватил Лучиэнь в седло. Такую штуку он проделал легко, - недаром слыл лихим наездником. Берен сумел увернуться от коня Келегорма и, коротко разбежавшись, прыгнул на пролетавшего мимо Карафина. Это был великолепный прыжок, - так и поют о нем Люди и Эльфы. Оказавшись за спиной Карафина, он схватил его за горло и сбросил с лошади, рухнув на землю вместе с ним. Конь заржал и встал на дыбы, выбросив Лучиэнь в траву, где и осталась она лежать без движения.
Берен душил Карафина и не видел, что смерть летит к нему во весь опор. Келегорм уже отводил копье для удара, но в этот миг Ган окончательно порвал со старой службой и с рычанием, оскалив страшные клыки, прыгнул наперерез лошади хозяина. Конь шарахнулся в сторону, хрипя и кося глазом на разъяренного пса. Проклял Келегорм и коня и собаку, но Ган и ухом не повел, не подпуская его к Берену. Лучиэнь поднялась с земли и просила возлюбленного не убивать Карафина. Послушал ее Берен. Он отобрал у обидчика доспехи и оружие, забрал тяжелый кинжал Ангкрист, который сковал когда-то Гном Телкар из Ногрода. Клинок этот резал железо, словно сырую древесину. Потом он поднял Карафина за шиворот и пинком отшвырнул от себя, посоветовав поискать родичей, которые научили бы его находить более достойное применение воинской доблести.
- А коня твоего я оставлю себе, - уже спокойно добавил Берен. - Пусть служит Лучиэнь. Думаю, он будет только счастлив избавиться от такого хозяина.
Карафин, с трудом придя в себя, проклял Берена и хрипло пробормотал:
- Чтоб тебе бегом бежать к самой мучительной гибели, проклятый Смертный!
Келегорм взял брата к себе на седло, и они сделали вид, что двинулись прочь. Берен уже уходил, не обращая внимания на ворчание соперника. Тогда Карафин, кипя от стыда и злобы, схватил лук Келегорма и выстрелил через плечо, целясь в Лучиэнь. Как молния прыгнул верный Ган и поймал стрелу зубами. Вновь зазвенела тетива, но теперь уже Берен рванулся и закрыл любимую собой. Стрела вонзилась ему в грудь.
Громоподобный рев пронесся над равниной. Ган, страшный, как демон, бросился вдогонку за братьями. Им едва удалось удрать. Впрочем, пес скоро вернулся и принес госпоже из леса несколько целебных листьев. Кровь остановили, а дальше искусство Лучиэнь и любовь быстро залечили рану. Скоро они уже смогли вернуться в Дориат.
И снова мучился Берен. разрываясь между долгом и любовью. На чашу весов легла теперь безопасность Лучиэнь, - она ведь была дома; и вот однажды, поднявшись до света, Берен поручил мирно спящую Лучиэнь заботам Гана и ушел.
Снова скакал Берен к проходу Сириона. Позади осталась равнина Таур-ну-Фуин, а впереди легла пустыня Анфауглиф. За ней, в дрожащем мареве на горизонте, высились пики Тонгородрима. Здесь спешился Берен, потрепал по холке коня Карафина и отпустил пастись на тучных приречных лугах, посоветовав забыть о рабстве и стать свободным конем. Предстояло сделать следующий решительный шаг. Но допрежь сложил он Прощальную Песнь во славу Лучиэнь, потому что чувствовал: настала пора прощаться с любовью и светом.

Прощай, цветущая страна,
Навеки благословлена
С тех пор, как под твоей звездой
Творила легкий танец свой Лучиэнь Тинувиэль...

Пусть землю поглощает мгла,
И мир стремится к бездне зла,
Грозящей гибелью времен –
Он для благого сотворен!
Блажен тот мир, где хоть на миг
Тинувиэль явила лик...*

Далеко разнеслась его песня. Берен не думал о том, чьи уши услышат его; теперь ему было все равно.
Но сердце Лучиэнь уловило голос любимого; запела она в ответ, а потом подозвала Гана. Пес молча подставил спину и вот уже неслись они вперед по свежим следам Берена. Дорога не мешала Гану думать, как помочь этим двоим, ставшим для него дороже всех на свете, как избежать опасностей безумной затеи. И, кажется, он придумал. Возле бывшего Сауронова острова Ган свернул с дороги, а когда снова выскочил на нее, вид его неузнаваемо преобразился. Теперь он принял облик Драуглина, Сауронова прихвостня, а на плечи Лучиэнь была наброшена шкура жуткой твари - летучей мыши-вампира Турингветиль, до недавнего времени служившей Саурону почтовым голубем для связи с Ангбандом. Ее огромные перепончатые крылья оканчивались кривыми железными когтями, отточенными и длинными, как ятаганы. Неудивительно, что когда невиданная всадница на столь же невиданном коне вылетела на равнину Таур-ну-Фуин, все живое в ужасе
* Перевод И.Гриншпуна
разбежалось и попряталось.
Даже Берен вздрогнул при виде несущихся к нему чудовищ. Ведь он слышал голос Лучиэнь, а теперь, вместо нее, видел кошмарное создание. Он совсем уже решил, что это - ловушка, но тут шкура отлетела в сторону и Лучиэнь упала к нему в объятия, а верный Ган дружески толкнул головой в грудь. Конечно, в первую минуту воин был счастлив, но потом снова попробовал отговорить Лучиэнь от опасного похода.
- Будь трижды проклято мое дурацкое обещание! - в сердцах воскликнул он. - Уж лучше бы Тингол убил меня в Менегроте, чем теперь рисковать твоей жизнью под тенью Моргота.
И тогда второй раз в жизни заговорил Ган. Он сказал Берену:
- Больше ты не властен отвратить от Лучиэнь тень смерти. Своей великой любовью встала она под ее стрелы. Конечно, у тебя есть возможность отказаться от своей судьбы, и она уйдет с тобой в изгнание. Но мира на этом пути вам не сыскать до конца дней своих. Если же ты примешь назначенное один, умрет твоя возлюбленная от горя. Только вместе способны вы бросить вызов Судьбе - и пусть этот путь не кажется тебе таким уж безнадежным. Больше мне нечего сказать, и идти дальше с вами я не могу. Но - сердце подсказывает, - я еще увижу вашу находку и, может статься, дорогам нашим суждено сойтись в Дориате раньше, чем настанет конец. Дальнейшее темно для меня.
Берен понял, что неразделимы их с Лучиэнь судьбы, и больше не пытался отговорить ее следовать за собой.
По совету Гана надел Берен на себя шкуру Драуглина, а Лучиэнь снова облачилась в шкуру Турингветиль. Теперь воина нельзя было отличить от здоровенного волка-оборотня; только дух, горевший в глазах, неукротимый, но ясный, выдавал его. Правда, когда он взглянул на Лучиэнь, отвратительной летучей тварью вцепившейся в него, - с жуткими когтями, со сложенными морщинистыми крыльями, - во взгляде его ясно промелькнул ужас, - так совершенно было это превращение.
Задрав голову, взвыл на Луну огромный волчище и ринулся вниз с холма; редко взмахивая крыльями, закружилась над ним жуткая летучая мышь.
* * *
Через многие опасности пришлось пройти нашим героям, прежде чем, покрытые пылью дорог, достигли они долины, лежащей перед Вратами Ангбанда. По обе стороны дороги все чаще зияли провалы, откуда змеился едкий дым. Тут и там торчали высокие утесы с зазубренными вершинами. На них сидели грифы-могильщики и орали противными, зловещими голосами. Впереди были Врата. Дорога сначала ныряла под темную арку, а за воротами вздымалась тысячефутовая скальная стена.
И вот тут Берен и Лучиэнь остановились, как вкопанные, ибо Врата охранялись. О таком страже в Средиземье еще не слыхали.
Когда до Моргота стали доходить вести, что по лесам и долинам разносится лай Гана, огромного боевого пса, отпущенного Валарами на волю, Темный Властелин вспомнил древнее пророчество. Тогда выбрал он из породы Драуглина волчонка и сам вскормил его живым мясом, наделив частью своей силы. Очень скоро волчонок вырос в громадного зверя; он уже не помещался ни в какую пещеру и большее время проводил у ног Моргота, вечно голодный. Хозяин вселил в него адский, неукротимый дух, и Каргарот - Красная Глотка - стал великим волком. Предания тех дней называли его Анфауглир - Лютый Зверь. Теперь он вполне подходил для целей Моргота и занял место перед Вратами Ангбанда, ожидая появления Гана.
Его-то и увидели наши путники. Каргарот заметил их еще раньше и теперь пребывал в сомнениях. В Ангбанде давно прослышали о смерти Драуглина, значит, тут на дороге стоит либо его призрак, либо..., нет, большой сообразительностью Каргарот не отличался. Так что он просто преградил дорогу пришельцам; И тут Лучиэнь услышала внутренний голос. Так говорили на Заокраинном Западе... Недаром она была по матери из рода Майя. Отбросив шкуру летучей мыши, она предстала перед огромным зверем, маленькая, но сияющая и грозная в своей решимости. Воздев руку, она повелительно произнесла:
- О, исчадие зла! В темное забвение повергаю тебя. Забудь о бремени жизни! Спи! - и Каргарот рухнул, словно пораженный молнией.
Берен и Лучиэнь вошли в ворота и долго спускались в подземелье. Они совершили величайший подвиг, равного которому не знали ни Люди, ни Эльфы. Добравшись до самого нижнего зала, пройдя через завесу ужаса, они оказались перед троном Моргота, где по стенам, увешанным орудиями пыток, перебегали багровые сполохи. Берен по-волчьи скользнул вдоль стены и затаился под троном. К счастью, Моргот не заметил его, ибо смотрел на Лучиэнь. Под взглядом Врага маскировка ее куда-то исчезла, но принцесса бестрепетно вынесла страшный взор, назвала себя и, словно бродячий менестрель, предложила спеть перед хозяином. Красота ее ослепила даже Моргота. В его черной насквозь душе заворочался замысел, самый гнусный с тех пор, как покинул он Благословенный Край. Он так увлекся картинами, проплывавшими перед его извращенным внутренним зрением, что совершил роковую ошибку, ослабив на миг волевой контроль над девушкой. Неуловимым движением она переместилась в тень, ускользнув от его взгляда, и запела. Столько силы очарования было в звуках этой дивной песни, что Моргот невольно вслушался, и тут же глаза его застлала пелена, а взор напрасно блуждал по залу, силясь отыскать светлую фигурку.
Весь Ангбанд неудержимо клонило в сон. Огни факелов пригасли, но зато вспыхнули белым пламенем Сильмариллы в Короне Моргота. Неимоверная тяжесть стала медленно пригибать голову Темного Владыки, и не было у него сил противиться этому. А тут еще Лучиэнь, снова надевшая шкуру летучей мыши, прянула вверх, еще более незримая во мраке, клубившемся под потолком, и оттуда голос ее пролился каплями дождя, падающего на водную гладь. Монотонен и усыпляющ был этот звук; и тогда взмахнула Лучиэнь волшебным плащом перед глазами Врага, и канул он в забытье, подобное Довременному Ничто, где странствовал когда-то в одиночестве. Словно великий горный обвал рухнул Черный Властелин со своего трона, побежденный чарами, и застыл, распростертый на дне своего ада. Железная Корона с дребезжанием скатилась у него с головы. И настала тишина.
Берен тоже лежал возле трона в оцепенении, но Лучиэнь коснулась его, и он вскочил на ноги, сбросив волчий облик. Выхватив Ангкрист, он быстро освободил из железных когтей Короны Сильмарилл. Когда он сжал в ладони дивный камень, рука его стала подобной небывалому светочу, но - чудо! - камень не обжег смельчака. Конечно, Берен тут же подумал: а что мешает ему вынести из Ангбанда все три Камня Феанора? Но, видно, судьба Камней была иная. Кинжал в руках Берена сорвался с зубца Короны, скользнул вниз и задел щеку Моргота.
Это так напугало наших храбрецов, что они бросились бежать, не помышляя ни о чем другом, как выбраться наружу и еще раз увидеть белый свет. Они и думать забыли о маскировке, но погони не было. Ангбанд спал. Однако, путь на свободу был закрыт. Каргарот давно очнулся и в ярости поджидал их на пороге. Лучиэнь слишком устала, у нее уже не было сил унять чудовище, бросившееся к ним. Тогда Берен шагнул вперед и высоко поднял Сильмарилл. Каргарот, присев на лапах от неожиданности, остановился...
- Убирайся прочь! - крикнул Берен. - Этот огонь испепелит тебя! - и поднес Сильмарилл к самым глазами волка.
Но, вопреки ожиданиям, Каргарот вовсе не был ни испуган, ни очарован. Разинув пасть, он щелкнул зубами и откусил руку воина вместе с Камнем. В тот же миг нестерпимое пламя вспыхнуло у него в утробе. Дикая боль затмила и без того невеликий разум, и он помчался гигантскими прыжками прочь, не разбирая дороги. От неслыханного воя дрожали и звенели скалы, живые твари в ужасе разбегались, потому что взбесившийся волк все сметал на своем пути. Как демон разрушения, вырвался он с севера и ураганом пронесся по Белерианду. Скрытая в нем сила Чудесного Камня делала Каргарота самым ужасным бедствием, когда-либо падавшим на эти земли.
Берен же лежал у ворот Ангбанда, и смерть приближалась к нему, потому что волчьи зубы были ядовиты. Лучиэнь отсосала яд и, собрав последние силы, остановила кровь и заговорила рану. Тем временем в недрах Ангбанда нарастал ропот, в котором уже слышались отдельные яростные крики. Пробуждались рати Моргота.
Казалось, отчаянное предприятие окончилось полным крахом. Но над ущельем уже плыли в воздухе три величественные птицы. Всем живым существам известно было дерзкое намерение Берена, да и Ган многих просил присматривать за воином и его подругой и помочь им при случае. Высоко в поднебесье, невидимые с земли, давно парили над царством Моргота Орлы Торондора. Последний эпизод великого приключения разыгрался у них на глазах, и когда безумный волк умчался прочь, они мгновенно спустились вниз и, подхватив Берена и Лучиэнь, взмыли ввысь. И вовремя.
Могучий гром прокатился под землей. Горы содрогнулись. Из жерла Тонгородрима вырвалось багровое пламя; раскаленные обломки начали рушиться на равнину. В испуге вздрогнули Нолдоры в Хитлуме. А Торондор летел над облаками, и уже остались позади и Дор-ну-Фауглиф, и Таур-ну-Фуин, и теперь под ними проплывала долина Тумладена. Здесь не было ни дыма, ни облачка. Далеко внизу Лучиэнь увидела волшебное зеленоватое сияние Гондолина. Смотреть ей мешали слезы. Она очень боялась, что Берен умрет, - за всю дорогу он не произнес ни слова и безвольно висел в могучих лапах, не открывая глаз.
Наконец, Орлы опустили их на землю у границ Дориата, на краю той самой поляны, откуда начал путь Берен, покинув спящую Лучиэнь. Птицы взмыли в воздух и унеслись к заоблачным кручам Криссаэгрима, а Лучиэнь немного успокоилась, потому что примчался радостный Ган, и теперь они вдвоем, как уже было когда-то, выхаживали Берена. Но теперешняя рана была куда страшнее той, нанесенной стрелой Карафина. Долго пробыл Берен в беспамятсве, пока дух его блуждал у рубежей смерти, но даже в забытьи терзала его лютая боль. Лучиэнь уже потеряла надежду вернуть любимого к жизни, когда он неожиданно открыл глаза, увидел молодую листву над головой, услышал тихое, нежное пение Лучиэнь и успокоенно вздохнул. Была весна.
С тех пор Берена стали звать Эргамион - Однорукий. Следы перенесенного страдания навсегда запечатлелись на его лице. Но любовь Лучиэнь снова подняла его на ноги, и снова бродили они рука о руку по лесам, звеневшим птичьими голосами, задержавшись надолго в этих местах, потому что Лучиэнь совсем не хотела возвращаться, предпочитая жизнь в скитаниях родному дому и блеску эльфийской принцессы. Берен на время успокоился, но обещание вернуться в Менегрот занозой засело у него в душе. К тому же он не хотел навсегда лишать Короля и Королеву дочери. По людским законам с волей отца нельзя было не считаться, разве что в исключительных случаях. Еще смущало Берена, что его прекрасная Лучиэнь вынуждена жить в лесах, словно какой-нибудь охотник, не имея ни почестей, ни одежд, ни украшений, подобающих эльфийской принцессе. Мысли эти не давали ему покоя и, спустя некоторое время, он все-таки увел Лучиэнь в Дориат. Видно, такова уж была воля судьбы.
Когда Лучиэнь исчезла из своей древесной тюрьмы, в Дориате надолго воцарилось уныние. Ее искали, но безуспешно. Даэрон, менестрель Тингола, ушел из страны, и никто больше не видел его. До прихода Берена он часто сочинял музыку для Лучиэнь, вкладывая в нее всю свою любовь. Его считали величайшим эльфийским менестрелем и часто ставили даже выше Мэглора, сына Феанора. В поисках Лучиэнь Даэрон исходил много дорог, перебрался через горы и, скитаясь по восточному Средиземью, долго сочинял элегию о прекраснейшей на свете эльфийской деве.
Примерно в это время Тингол, уставший от неизвестности, пришел к Мелиан, прося помочь в поисках дочери. Но Мелиан сказала: "Ты пробудил могущественные силы. Теперь можно только ждать, пока не исполнятся сужденные сроки".
Однако, скоро к Королю прибыл гонец от Келегорма. Тингол знал уже о странствиях дочери вдали от дома, о гибели Фелагунда и Берена, а теперь узнал и о том, что сейчас Лучиэнь в Нарготронде, и Келегорм хочет взять ее в жены. Разгневался Тингол и даже хотел пойти войной на Нарготронд, но вот уже новые вести пришли: Лучиэнь нет в Нарготронде, а сыновья Феанора изгнаны. Призадумался Король. Вряд ли смог бы он воевать против всего Дома Феанора. Пока же отправил он гонцов в Химринг и потребовал помочь отыскать дочь, обвиняя Келегорма в том, что он не отправил Лучиэнь домой сразу и не сберег ее. Гонцы выехали, но уже возле северных границ королевства подверглись неожиданному нападению обезумевшего Каргарота. Не помня себя от пожиравшей его внутренности боли, он смерчем пронесся через Таур-ну-Фуин и спустился к истокам Эсгалдуина. Пояс Мелиан не остановил его, а рок и сила Камня все гнали и гнали вперед. Словно огненный вихрь, ворвался он в неприкосновенные дотоле леса Дориата, и все живое спасалось от него, как от огня.
Только Маблунг, военачальник северных рубежей Дориата, смог спастись и сообщить Королю ужасные новости. И вот, когда весь Дориат был охвачен беспокойством, с запада вернулись Берен и Лучиэнь. Весть об этом далеко опередила их, входила радостной музыкой в темные дома, где поселились скорбь и страх. Когда подошли они к воротам Менегрота, огромная толпа следовала за ними. Берен спокойно вошел во дворец и подвел Лучиэнь к трону Тингола. Король растерянно смотрел на него, ибо давно считал мертвым; впрочем, вспомнив, сколько горестей и бед принес в Дориат этот Смертный, он нахмурился, и вот уже снова гневно глядел на похитителя любимой дочери. Берен не смутясь преклонил перед троном колени и звучно сказал:
- Я вернулся и теперь требую то, что принадлежит мне по праву.
- А как же твое обещание? - воскликнул Король.
- Оно выполнено, - ответил Берен. - Даже сейчас Сильмарилл у меня в руке.
- Так покажи его мне! - дрогнувшим голосом произнес Тингол.
Медленно вытянул Берен левую руку и разжал пальцы. Ладонь была пуста. Тогда протянул он правую руку...
Ужаснулся Король, видя недавнюю еще страшную рану вместо кисти руки воина. Гнев его стих. Он пригласил Берена и Лучиэнь сесть, и они рассказали ему историю своих невероятных странствий. В немом изумлении слушали ее собравшиеся в зале дворца. Наконец-то начал понимать Король Тингол, что не простой Смертный перец ним, а один из величайших героев Арды, и еще понял он, что никакая сила в мире не помешает этой невиданной Любви, в которой ясно различим промысел Единого. Не стал он искушать Судьбу и упорствовать, и Берен получил руку Лучиэнь перед троном Короля Дориата.
Но радость от помолвки была омрачена бесчинствами Каргарота. Когда народ узнал причину его бешенства, он испугался еще сильнее, справедливо полагая, что силу Великого Камня не укротить ничем. Для Берена рассказы о Безумном Волке послужили знаком близости окончания данной им клятвы. Неумолимый рок гнал волка к Менегроту, и Берен начал готовиться к великой охоте.
Не было еще под небом охоты более опасной. Предание называет тех, кто принял в ней участие: Ган - Великий Пес из Валинора; Маблунг Тяжелая Рука, Берен Эргамион и Тингол Сребромант, король Дориата. Они выступили рано утром, и на этот раз Лучиэнь осталась за воротами. Когда охотники перешли Эсгалдуин, почувствовала она свинцовую тяжесть на сердце, а солнце будто почернело в небе.
Охотники повернули на северо-восток, и там, где Эсгалдуин обрушивает свои воды в глубокое ущелье, настигли Каргарота. Волк лакал воду, стремясь хоть ненадолго притушить палящий огонь внутри, и при этом выл не переставая. Вой предупредил охотников, и они двинулись дальше со всей осторожностью. Однако волк все-таки заметил их первым. Может быть, холодные воды Эсгалдуина на миг принесли ему облегчение, а может, это опасность пробудила в нем былую хитрость, но только зверь мгновенно метнулся в чащу и залег в густом кустарнике, покрывавшем склоны ущелья. Напрасно рисковать не было нужды, поэтому они окружили заросли и стали ждать, готовые к любым неожиданностям. Тени в ущелье постепенно удлинялись.
Берен стоял неподалеку от Тингола. Посмотрев в другую сторону, он встревожился, обнаружив исчезновение Гана. Вдруг громовой лай раскатился над зарослями. Это Гану надоело бездействие, и он отправился вперед, рассчитывая поднять волка и выгнать на чистое место. Однако, Каргарот не принял боя с ним, а внезапно выскочив из кустов с другой стороны, бросился прямо на Тингола. Но Берен с копьем в руке преградил ему дорогу. Каргарот сбил его с ног и ударил клыками в грудь, но в этот миг Ган вылетел из зарослей огромным прыжком и обрушился всей тяжестью на спину волка. Оба покатились по камням, и началась великая битва. В яростном лае и рычании Гана слышались отзвуки рогов Оромэ и гневные голоса Валаров, а в жутком вое Каргарота - ненависть и злоба Моргота. От грома чудовищной схватки рушились скалы и сходили камнепады, заглушая грохот водопадов Эсгалдуина. Они бились насмерть. Но Король Тингол даже не смотрел на этот небывалый поединок. Он опустился на колени подле Берена, лежавшего на земле с рваной раной в груди.
Ган одолел Каргарота. Но здесь, в торжественно шумящих лесах Дориата, пробил час и его судьбы. Свершилось предначертанное. Множество ран получил в поединке отважный пес, и яд Моргота проникал все глубже и глубже в его жилы. Ган с трудом подошел к распростертому Берену и упал рядом с ним на землю. В третий и последний раз в своей жизни заговорил пес, прощаясь с воином. Берен не смог даже ответить, лишь молча положил руку на голову Гана. Так расстались они, и теперь, увы, навеки.
Маблунг и Велег, прибежавшие на шум схватки, стояли, уронив оружие, и плакали. Потом Маблунг ножом вспорол брюхо волка, и все увидели выжженные, почерневшие внутренности, среди которых правая рука Берена все еще сжимала Дивный Камень. И - странно, среди обугленных тканей она осталась совершенно нетронутой. Но стоило Маблунгу потянуться к ней - и она исчезла, а Сильмарилл засиял так ярко, что свет его мгновенно разогнал сгущавшиеся сумерки. Со страхом коснулся Маблунг Камня, взял его и вложил в левую руку Берена. От этого прикосновения привстал Берен, поднял над головой Чудесный Светоч, потом протянул его Тинголу, говоря: "Вот, исполнено теперь мое обещание, и долг мой избыт, и судьба завершена". После этого он замолчал и уже не говорил больше.
* * *
Назад Берена, сына Барахира, несли на носилках вместе с телом Гана. Только поздно ночью вернулись они в Менегрот. У подножия Хирилорна встретила печальную процессию Лучиэнь. В свете факелов обняла она и поцеловала недвижимого Берена, прося подождать ее за Морем. Он услышал, успел взглянуть в глаза любимой, и дух его отошел. А для Лучиэнь Тинувиэль погасли ясные звезды в небе и мрак лег на сердце.
Так завершилась история возвращения Сильмарилла. Но древняя баллада на этом не кончается.
Дух Берена, послушный просьбе возлюбленной, не покидал Чертогов Мандоса, ожидая обещанного последнего прощания на мглистых побережьях Заокраинного Моря. Отсюда души умерших Аданов отправляются в путь без возврата. И вот там, в далеком Средиземье, душа Лучиэнь Тинувиэль ушла на Запад, а тело, как подрезанный колос, опустилось на землю и покоилось, нетленное, в зеленой траве.
Словно снег обелил голову Короля Тингола, и как будто на лице Смертного, означились в его чертах долгие прожитые годы. А Лучиэнь уже шла по залам Чертогов Владыки Мандоса, где отведено место Эльдалиэ, в западных покоях, за рубежами мира. Там ждут они продолжения своих судеб, погруженные в молчание, под сенью собственных мыслей. Лучиэнь, красотой и здесь превосходящая всех, в скорби большей, нежели их печали, прошла по залам, преклонила колени перед троном Мандоса и запела.
О, что за песню пела она! Никогда доселе слова ни одной песни не были столь прекрасны и никогда от сотворения мира не выражали они такой скорби. Так поют эту песнь теперь в Валиноре, и Валары с неизменной грустью внимают ей. Две темы сплелись в песне Лучиэнь, так же как неразрывно слиты они в жизни: печальная судьба Эльдаров и скорбный удел Людей, Двух Народов, посланных Илуватаром обживать Арду, прекрасное Земное Королевство, затерянное среди бесчисленных звезд. Пела Лучиэнь и плакала; слезы, как теплый дождь, орошали ноги Мандоса, и Великий Валар впервые от века был растроган.
Мандос призвал Берена и, как обещала Лучиэнь, он снова встретились здесь, за Западным Морем. Но Владыка Мандос не властен был ни изменить сроки ожидания для душ умерших Аданов, ни предначертания судеб Детей Эру. Тогда отправился он к Владыке Манвэ, Повелителю Валаров, правящему миром по воле Илуватара. Манвэ выслушал брата-Валара и глубоко задумался, открыв свои мысли взору Единого.
Вот какой выбор предложен был Лучиэнь. За то, что свершила она, за великую ее Любовь и за великую Скорбь, принцесса вольна уйти из Чертогов Мандоса и жить в блаженном Валиноре до скончания мира среди Валаров, забыв все печали, выпавшие ей в жизни. Но Берену этот путь закрыт. Никто не вправе лишить его Дара Илуватара Людям - смерти. Был и другой выбор. Оба они могли вернуться в Средиземье и жить там, но никакой гарантии, что жизнь их будет счастливой и безоблачной, никто не дает. К тому же, в этом случае Лучиэнь должна будет избрать удел Смертных, так что недолгим было бы для них обоих это второе воплощение, а затем пришлось бы навсегда покинуть землю, а память о ее красоте, любви и подвигах останется лишь в песнях.
Не раздумывая, выбрала Лучиэнь именно эту судьбу: покинуть Благословенный Край, утратить узы родства с его обитателями и взамен принять неизвестность и опасности новой жизни, но только вдвоем с любимым, живя одной с ним судьбой, которая рано или поздно уведет их обоих за грань мира.
Так случилось, что Лучиэнь - единственная из рода Эльдалиэ, действительно умерла, когда пришел срок, и давным-давно покинула землю. Но своим выбором она положила начало великому единению двух народов. Союз этот дал жизнь многим, в ком видели Эльдары и видят доныне знакомые черты прекрасной, любящей и любимой Лучиэнь Тинувиэль, утраченной ими навеки.

ГЛАВА 21. ТУРИН ТУРАМБАР

Риан, дочь Белагунда, была женой Хуора, сына Хэлдора. Они поженились и прожили вместе всего два месяца, а потом началась Пятая Битва, и Хуор вместе с Хурином ушел на войну. Риан долго ждала вестей от мужа. Они не приходили. Война окончилась поражением Эльфов. Край был захвачен, Хуор погиб. В это время у Риан родился сын, Туор. Но мать, не в силах вынести тоски по мужу, отдала его на воспитание Серым Эльфам, а сама покинула родные места и, едва живая, добралась до Горы Слез. Здесь силы оставили бедную женщину, она прилегла на траву и умерла.
Морвен, дочь Берегунда, была женой Хурина, Правителя Дор Ломина. Их сын Турин родился в год встречи Берена и Лучиэнь. У Турина была еще маленькая сестренка Лалаиф - Смешинка, но в трехлетнем возрасте ее унесло моровое поветрие, насланное из Ангбанда.
После окончания Пятой Битвы Морвен с восьмилетним Турином пришлось остаться в Дор Ломине. Она была в тягости.
Злыми помнятся те дни. В Хитлуме хозяйничали вастаки. Они притесняли остатки народа Хадора, грабили, обращали детей в рабства. Но красота и величие супруги Правителя поначалу оберегали Морвен и домочадцев от посягательств захватчиков. Да и побаивались ее, считая опасной колдуньей, знавшейся с Эльфами. На самом-то деле жила она в бедности без чьей-либо помощи, если не считать дальней родственницы Хурина по имени Айрин, жившей с одним из вожаков вастаков Броддой. Кое-чем она могла помочь и помогала. Морвен очень боялась за сына и потому давно уже решила отослать его подальше, в Дориат, к Королю Тинголу; ведь зять Короля, Берен Однорукий, был ее родичем и другом Хурина.
Осенью, в Скорбный Год, Морвен отправила Турина через горы в сопровождении двоих старых слуг, наказав им обязательно разыскать дорогу в Зачарованное Королевство. Вот с этого момента и начинается трагическая судьба Турина, дошедшая до наших дней в Предании о Детях Хурина - Нарн и Хин Хурин. Мы рассказываем ее здесь, потому что судьба Турина неразрывно сплетена с историей Сильмариллов и Эльфийского народа. Печальная это история. В ней слишком много горя, рожденного из самых черных злодейств Моргота.
В начале года у Морвен родилась дочь. Ей дали имя Ниэнор - Грустинка. Так уж распорядилась Судьба: подожди Турин немного, и он хотя бы увидел сестру, а так, к этому времени, преодолев немалые опасности, он уже подходил к границам Дориата. Здесь встретил их Белег Тугой Лук, начальник охраны границ Короля Тингола, и отвел в Менегрот. Тингол, памятуя о заслугах Хурина Стойкого, принял мальчика на воспитание. Давно уже прошло время, когда Король Дориата с пренебрежением относился к людям; теперь он благоволил Домам Друзей Эльфов. Он даже отправил гонцов в Хитлум, приглашая Морвен пожаловать в Дориат. Но после недавних родов она не могла принять приглашение и только передала посланцам Короля ценнейшую из реликвий Дома Хадора - Шлем Дракона Дор Ломина.
Турин рос крепким мальчиком, только уж очень печальным. Он тосковал по дому. Время от времени гонцы уходили в Хитлум и приносили хорошие вести о Морвен и Ниэнор, но однажды они не вернулись, и Король отказался послать других. Турин был уже сильным, рослым юношей. Он понимал: с матерью и сестрой что-то случилось. Не в силах сидеть в безопасном Дориате, Турин предстал перед Королем и просил дать ему меч и кольчугу. Надев шлем Дракона Дор Ломина, он ушел на границу и три года провел в непрестанных стычках с орками, сражаясь бок о бок с Белегом и по-настоящему сдружившись с ним. Наконец, он вернулся, грязный, заросший, в потрепанной одежде, в доспехах, носивших следы долгих странствий в глуши, и сразу был зван на Совет.
Жил в Дориате Эльф из народа Нандоров по имени Саэрос. Он занимал не последнее место на советах Народа и славился гордым и надменным нравом. Турину он давно завидовал, потому что приемный сын Тингола пользовался у всех почетом и уважением. И вот на Совете он пренебрежительно бросил Турину:
- Если уж мужи Хитлума столь неотесанны и косматы, то каковы же должны быть женщины? Бегают, поди, по лесам, как лани, и одеты только в собственные волосы!
Гнев ударил Турину в голову. Схватил он тяжелый кувшин для вина и, запустив в Эльфа, ранил его.
Через пару дней Турину надо было возвращаться на границу. За воротами Менегрота его поджидал Саэрос с мечом в руке. Турин быстро справился с заносчивым Эльфом и, раздев догола, погнал, улюлюкая, лесом. Саэрос в ужасе бежал не разбирая дороги, сорвался в ущелье и разбился о камни. Произошло это на глазах других воинов. Маблунг, бывший среди них, советовал Турину пойти к Королю, повиниться и ждать его решения, но Турин, и сам не ожидавший такого исхода, решил, что теперь он вне закона и, не слушая Маблунга, быстро ушел, опасаясь, как бы его не схватили и не заточили в тюрьму. Прибежищем для него стали леса к западу от Сириона. Там он примкнул к ватаге бродяг, каких немало скиталось тогда в глуши, добывая пропитание грабежом и разбоем. Они не очень-то разбирали, кто попадался им на дороге: орки, Люди или Эльфы.
Когда Тинголу доложили о случившемся, и все обстоятельства были восстановлены, Король здраво рассудил, что дело темное, и простил Турина. Как раз в это время вернулся с северных рубежей Белег Тугой Лук. Король сказал ему:
- Я в печали, друг Белег. Турин был мне все равно, что сыном. Так оно и будет, если только не вернется из Тени его отец. Никто не изгонял Турина, а говорить-то будут именно так. Хорошо бы он вернулся, я ведь по правде люблю его.
- Мне он тоже дорог, - ответил Белег. - Я найду его и приведу в Менегрот.
Белег ушел и по всему Белерианду искал друга или хоть каких-нибудь сведений о нем, да только напрасно.
А Турин жил среди бродяг, сбитых с толку смутным временем, и даже стал их главарем. При этом он взял себе новое имя и звался теперь Нейфан - Неправый. Его ватага укрывалась в непроходимых лесных чащобах южнее Тэйглина. И вот, спустя год после досадного случая, сделавшего сына Хурина беглецом, Белег отыскал их логово. Турину в это время пришлось отлучиться из лагеря. Разбойники схватили Белега и обошлись с ним не самым вежливым образом, приняв за лазутчика Тингола. Короля Дориата они опасались. Вернулся Турин и увидел своего былого друга избитым и связанным. Ужаснулся он и раскаялся во многих злодействах, совершенных разбойниками не без его участия, и зарекся впредь поднимать руку на кого бы то ни было, кроме слуг Врага. Белег не держал на него обиды. Он рассказал Турину о прощении Короля и уговаривал вернуться в Дориат и помочь ему на северных границах. В последнее время, говорил он, орки нашли лазейку через Проход Анах, и с ними все больше хлопот.
- Проход Анах?.. - задумчиво произнес Турин, - я что-то не помню, где это.
- А мы и не ходили никогда так далеко, - отозвался Белег. - Но ты ведь видел вершины Криссаэгрима. Там к востоку тянется хребет Горгората. Анах между ними, у истоков Миндеба. Раньше путь этот слыл тяжелым и опасным, а сейчас им многие пользуются, и Димбар просто гибнет под Черной Рукой, и в Бретильских Лесах стало неспокойно. Мы нужны там.
Но слишком горд и упрям был Турин. Он не захотел принять прощение Тингола и отказался идти с Белегом. Наоборот, он стал уговаривать друга остаться здесь, но и Белег не мог этого сделать.
- Ты упрям и не слушаешь меня, - сказал он, - вот тебе мое последнее слово. Если хочешь, чтобы мы, как прежде, сражались плечом к плечу, ищи меня в Димбаре. Я буду там.
На следующее утро Белег уходил. Турин пошел проводить его. Они отошли уже на расстояние полета стрелы, но пока не сказали друг другу ни слова. Наконец Белег остановился.
- Значит, нам прощаться, сын Хурина?
Турин отвел глаза. Он взглянул на запад и увидел вдали величественную вершину Амон Руд. Он понятия не имел, где это и что там, но тем не менее упрямо ответил:
- Ты говоришь, чтобы я искал тебя в Димбаре. А я тебе скажу: давай встретимся на Амон Руд. А нет - так больше нам не увидеться.
На этом они расстались, опечаленные друг другом.
Белегу ничего не оставалось, как вернуться в Менегрот и доложить Тинголу о случившемся. Он умолчал только о приеме, оказанном ему товарищами Турина. Тингол выслушал воина и вздохнул.
- Что же я еще могу для него сделать?
- Позволь мне уйти, повелитель, - попросил Белег. - Я постараюсь направлять и охранять его хоть издали. Пусть никто не скажет, что легковесны слова Эльфов. Жаль будет, если такой воин даром сгинет в глуши.
- Поступай, как знаешь, - молвил Тингол. - Ты много сделал для Дориата, нашел моего приемного сына, и мне не хочется отпускать тебя, не наградив достойно. Я готов исполнить любое твое желание, если это в моих силах.
Немного подумав, Белег попросил:
- Дал бы ты мне достойный меч, Владыка! Орков теперь развелось много, доходит до рукопашной, а мой прежний меч порядком поистерся об их доспехи.
- Ты можешь выбирать любой, - ответил Тингол, - только, прошу тебя, оставь мне мой Аранруф.
Белег выбрал себе меч Англахел. Бесценным слыл этот клинок, выкованный из упавшей с неба звезды. Перед ним не могло устоять никакое земное железо. Сравниться с ним мог только один меч в Средиземье, сделанный из того же куска, знатным мастером Эолом Темным Эльфом. Когда-то он расплатился Англахелом с Тинголом за дозволение поселиться в Нан Эльмуте, и потом долго жалел об этом. Второй клинок, Ангвирел, он оставил у себя, но Маэглин, его сын, покидая родной дом, тайком унес его.
Тингол подал Англахел Белегу, как это принято, рукоятью вперед. В этот миг взглянула Мелиан на знаменитый меч и тихо произнесла:
- Злобу таит этот клинок. В нем еще живо темное сердце кузнеца. Он не будет верен хозяйской руке и недолго послужит тебе.
- Будь что будет, - ответил Белег, - а пока я все-таки поработаю им.
- Тогда прими и мой дар, друг Белег, - сказала Мелиан. - Он пригодится тебе в глуши, и твоим друзьям тоже, - с этими словами протянула Королева воину связку лембас - эльфийского дорожного хлеба, завернутого в серебристые листья. Узел шнурка связки был опечатан печатью королевы: на белом воске отчетливо оттиснуто было изображение последнего цветка Телпериона. По обычаям Эльдаров только королева может хранить и дарить лембас. Люди никогда не получали его; позволив Белегу разделить лембас с Турином, Мелиан не могла оказать большей почести сыну Хурина.
С этими необременительными, но ценными дарами покинул Белег Менегрот и, не задерживаясь, отправился к своему отряду, стоявшему на границе северных топей. Казалось, меч рад был работе, и скоро Димбар стал свободен от орков.
Настала зима, война поутихла, и тогда Белег внезапно решил отлучиться из отряда и, как оказалось, навсегда.
* * *
Расставшись с другом, Турин повел свою ватагу на запад, прочь от долины Сириона. Они устали жить в постоянной опасности и теперь хотели отыскать надежное логово, где можно было бы перезимовать безбедно.
Однажды, вечерней порой им повстречались трое Гномов. Гномы бросились бежать, но один из них, видно, совсем немощный, еле тащился. Его догнали, бросили на землю, а кто-то из отряда послал стрелу вослед убегавшим. Быстро темнело, и преследовать их не стали. Захваченного Гнома звали Мим. Он умолял Турина сохранить ему жизнь, а в качестве выкупа обещал показать пещеры, о которых не знает ни одна живая душа на свете. Это было именно то, что искали бродяги. Турин сжалился над Мимом и спросил:
- Ну и где же твои замечательные пещеры?
- Там, высоко над землей дом Мима, - ответил Гном. - Амон Руд зовется это место с тех пор, как Эльфы напридумывали своих названий.
Долго молчал Турин, глядя на Гнома в глубоком раздумье, а потом произнес:
- Хорошо, пусть будет Амон Руд. Ты доставишь нас туда.
На следующее утро Мим повел их к горам. Там, где кончаются вересковые пустоши, лежащие между Сирионом и Нарогом, начинается безрадостное плоскогорье, быстро переходящее в горный массив. Его центральная вершина круто возносится ввысь. Ее сплошным ковром покрывают низкорослые заросли цветущего в эту пору серегона. Цветы у него мелкие, темно-алого цвета. Люди Турина подошли к подножию на закате. В этот миг заходящее солнце пробилось сквозь облака, и Амон Руд заалел под его лучами. Один из товарищей Турина угрюмо заметил:
- Поглядите-ка: вершина словно в крови.
Тайной тропой Гном провел их ко входу в пещеру. Здесь он отступил на шаг, поклонился Турину и сказал:
- Войди в Бар-эн-Дэнвед - Дом Выкупа. Так отныне будут зваться эти пещеры.
В это время откуда-то появился другой Гном со светильником в руках и взволнованно заговорил с Мимом. Они повернулись и быстро вошли в пещеру, не обращая внимания на своих спутников. Турин пошел следом. Путь был неблизок и закончился в небольшом гроте, служившем, видимо, спальней. Тусклый свет исходил от подвешенной на цепях лампы. У стены находилось каменное ложе, возле него на коленях стоял Мим. Немилосердно терзая бороду, захлебываясь словами, он безостановочно выкрикивал какое-то имя. Тут только Турин заметил тело Гнома, неподвижно распростертое на ложе. Он подошел, встал рядом и спросил старого Гнома, не нужна ли его помощь? Мим взглянул на него снизу вверх и промолвил:
- Нет. Ты больше ничего не можешь сделать. Это - Ким, мой младший сын. Он убит стрелой твоих воинов вчера на закате. Мой старший, Ибун, рассказал об этом.
Турин с болью в сердце проговорил:
- Я не успел остановить руку, пославшую стрелу. Воистину, ты прав: дом твой будет зваться Бар-эн-Дэнвед; только выкуп теперь за мной. Клянусь тебе, если когда-нибудь у меня будет золото, я отдам его тебе, хотя оно, конечно, не заменит тебе сына и не согреет твое сердце.
Мим встал с колен и пристально посмотрел на Турина.
- Я слышу тебя, - сказал он наконец. - Ты говоришь, как в древности говорили правители Гномов. Дивно мне это. Ты прав: сердце мое остыло и его не согреть никакими сокровищами. Но как бы ты не поступил со своим выкупом, а я свой заплачу. Живи в моем доме сколько хочешь.
Так началась жизнь Турина в тайном обиталище Гнома Мима. Теперь воин частенько прогуливался перед входом в пещеру, поглядывая на все четыре стороны света, благо все они были перед ним как на ладони. Он подолгу смотрел на север. Там вдали расстилался зеленый ковер Бретильского Леса, а над ним возвышалась гора Амон Обел. Что-то там притягивало взгляд Турина, и он недоумевал: уж если и должно было звать его сердце, так не на север, а на северо-запад, где на горизонте синели Сумрачные Горы, и где, казалось ему, он почти различал стены родного дома. По вечерам он часто наблюдал, как солнце опускается в дымку на краю земли, и долину Нарога заливают густые тени.
Времени было более чем достаточно. Турин часто разговаривал с Мимом и уже знал историю его жизни, дивясь временами мудрости низкорослого племени. Род Мима восходил к Праотцам Гномьего Народа, что пришли в Белерианд еще до возвращения Моргота и, стало быть, задолго до Нолдоров. С тех пор они странствовали по Белерианду, постепенно умаляясь и в росте, и в кузнечном мастерстве. Жизнь украдкой согнула их спины и научила осторожности. Давным-давно, пока не появились в Белерианде Гномы из Ногрода и Белегоста, Нолдоры долго не могли разобраться, кто эти маленькие корявые существа и, бывало, охотились на них. Потом оставили в покое, прозвав Нойгиф Нибин - Крошки-Гномы на языке Синдаров.
Надо сказать, что такая жизнь воспитала характер этого народа определенным образом. Никого, кроме себя, они не любили; орков боялись и ненавидели; Эльдаров ненавидели не меньше, а уж Нолдоров и подавно. Ведь именно Нолдоры, по их словам, согнали Гномов со своей земли и заставили покинуть обжитые дома. Предки Мима создавали пещеры Нарготронда, когда Финрод еще и не думал переправляться через Море. Их трудами были созданы прекрасные подземные залы, ставшие потом Менегротом - Домом Тысячи Пещер, и галереи на Амон Руд. Годы скользили над Лысой Горой, а неторопливые Крошки-Гномы в ее недрах расширяли и углубляли залы и переходы, охорашивали свой подземный дом, никого не трогая и сами не беспокоимые никем. Народец был хилый, он постепенно вымирал, и теперь во всем Средиземье только Мим с сыновьями представлял это древнее племя. Мим был стар даже по гномьему счету и доживал свой не первый век в полном забвении, не имея ни одной родной живой души на свете, кроме сыновей, из которых теперь остался один. В его огромной кузнице было темно и тихо; по углам ржавели сваленные грудой знаменитые некогда на все Средиземье боевые топоры, чьи названия остались только в самых древних преданиях Дориата и Нарготронда.
Стояло уже середина зимы, когда выпал невиданный в этих краях снег. Он толстым покровом укутал Амон Руд и речные долины. Ударил мороз. Климат в Белерианде год от года становился все хуже, все суровее, видно, давала знать о себе возросшая мощь Ангбанда. В эту зиму без особой нужды из дома старались не выходить ни Люди, ни Гномы. Было голодно. В отряде были больные. Но вот однажды в тусклом сумраке зимнего дня на склоне Амон Руд появился вроде бы человек огромного роста, закутанный в белый зимний плащ с капюшоном. Ни слова не говоря, он подошел прямо к костру, горевшему в неглубоком гроте возле входа. Люди повскакивали в испуге, а он рассмеялся и откинул капюшон. Плащ распахнулся, и стал виден большой сверток в руке пришельца. Турин вгляделся. Перед ним стоял Белег Тугой Лук.
Радостной была встреча друзей. Белег принес Турину шлем Дракона Дор Ломина, надеясь хоть так пробудить в нем честолюбие и принять судьбу более достойную, чем предводитель шайки разбойников. Но Турин уперся и снова отказался возвращаться в Дориат. Тогда Белег, руководствуясь больше любовью к другу, чем мудростью, решил остаться с ним. Первое, что он сделал для отряда - это вылечил больных и раненых с помощью лембас, данного Мелиан. Конечно, Серые Эльфы уступали в знаниях Нолдорам, но все же знали куда больше Людей. Сильный, выносливый, умный Белег скоро стал незаменим. Разбойники уважали его за прозорливость и общительный нрав и за то, что он совершенно не кичился разницей в их положении. Но чем больше рос авторитет Белега, тем сильнее становилась неприязнь к нему Мима. Гном ненавидел Эльфа, незванным пришедшего в Бар-эн-Дэнвед, и теперь все чаще отсиживался с сыном, ни с кем не разговаривая, где-то в самых дальних закоулках пещер. Правда, Турин этого почти не заметил. Зима кончалась, а весна несла другие заботы.
Кому ведомы замыслы Моргота? Кто может постичь глубины души того, кто был Малькором, могучим Айнуром Великой Песни, а теперь восседал Темным Властелином на подземном троне, взвешивал на весах злобы приходившие вести. Он умел проникать в самые тайные замыслы своих врагов, даже мудрейших из них, и только мысли Королевы Мелиан были недоступны ему.
Сейчас Враг снова привел в движение армии Ангбанда. Словно длинные пальцы крадущейся руки, его передовые отряды прощупывали пути в Белерианд. Они прошли через Анах, снова захватили Димбар и подкрались теперь к северным границам Дориата. Они шли по древнему тракту, проложенному по ущелью Сириона, мимо острова, где Финрод построил когда-то крепость Минас Тирит, и дальше, по краю Бретильского Леса к Перекрестку на Тэйглине. Отсюда дорога уходила на Охранную Равнину, но орки не стали углубляться в этом направлении, как бывало раньше, потому что теперь с открытых пространств и невысоких холмов наплывали на них волны ужаса, а с красной вершины Лысой Горы следили за их продвижениями внимательные глаза.
Турин снова надел Шлем Хадора. По всему Белерианду, по лесным чащам и речным излучинам, по горным ущельям и плоскогорьям ползли упорные слухи о том, что сгинувшие когда-то у Димбара Шлем и Лук снова в бою. Множество бездомных воинов, скитавшихся поодиночке и небольшими ватагами, без цели и руководства, потерпевшие поражение в Пятой Битве, но не сломленные духом, теперь воспряли и отправлялись с разных сторон на поиски Дор-Куарфола - Земли Лука и Шлема, снова бросивших вызов Врагу. Известно было, что их надо искать где-то между Тэйглином и западными пределами Дориата.
Теперь у Тируна было новое имя - Горфол звался он - Грозный Шлем. Сердце его снова билось высоко, как подобает воину, а не жалкому разбойнику. Молва о подвигах Двух Вождей достигла, конечно, и Менегрота, и подземных залов Нарготронда, даже в Гондолине слыхали об их делах. Наслышаны были и в Ангбанде... Моргот потирал руки. Шлем Дракона! Теперь сыну Хурина не сдобровать! Вокруг Амон Руд шныряли шпионы Врага.
Год уже кончался, когда однажды Мим и Ибун ушли из Бар-эн-Дэнвед, чтобы запасти кореньев на зиму, и попали в лапы оркам. Снова пообещал Мим провести обидчиков к своему жилищу на Амон Руд, но остатки совести заставили его поволынить немного. Он стал хныкать и клянчить, чтобы ему пообещали не убивать Горфола. Вожак орков густо расхохотался и хлопнул Гнома по плечу, едва не пришибив его.
- А как же! Ну, конечно! Уж убивать его мы не будем, это точно!
Так было выдано врагу убежище Бар-эн-Дэнед. Мим привел орков, и ночью они напали на лагерь Двух Вождей, захватив их врасплох. Многих воинов убили во сне, но немало их сумело выбраться по внутренней лестнице на вершину горы, и там они бились насмерть. Кровь стекала вниз ручьями, смешиваясь с алыми цветами серегона, покрывавшими склоны. На Турина, дравшегося так, что к нему боялись подойти, набросили сеть, он запутался в ней, упал, был связан, и его увели.
Когда все кончилось, и настала тишина, из какой-то темной щели вылез старый Мим. Над туманами Сириона вставало солнце и освещало вершину, усеянную телами павших воинов. Гном ковылял от одного к другому и вдруг почувствовал, что не все они мертвы. Он со страхом начал озираться по сторонам и встретил живой взгляд. На него смотрел Белег Тугой Лук. Долго копившаяся ненависть вспыхнула в маленьких подслеповатых глазках Гнома, он боком подскочил к лежащему окровавленному Эльфу и потащил к себе Англахел, выпавший из руки воина. Белег громко застонал, неверной рукой приподнял меч и швырнул в Гнома. Мим заверещал от ужаса и бросился бежать, а вослед ему несся голос раненого: "Месть Дома Хадора найдет тебя, плешивый сморчок!"
Жестокие раны получил в этом бою Белег. Но недаром слыл он одним из самых могучих воинов Средиземья и вдобавок искусным врачевателем. Он не умер, а сумел восстановить силы и кое-как перевязать свои раны, подкрепившись лембас, встал на ноги и принялся разыскивать среди погибших друга Турина, чтобы похоронить его. Однако, поиски были тщетными. Тогда Эльф решил, что Турин жив и захвачен в плен.
Ни на что особенно не надеясь, Белег спустился с горы и двинулся на север, к Перекрестку Тэйглина, высматривая следы орочьего отряда. Так пересек он Бретильский Лес, прошел по опустевшему, разоренному Димбару к перевалу Анах. Шел он не останавливаясь, днем и ночью, и теперь не намного отставал от врагов. Орки, наоборот, не спешили, устраивая длительные привалы для охоты и отдыха. Искусный следопыт, Белег не потерял направления даже в жутких лесах Таур-ну-Фуин. Здесь, ночью, у подножия корявого мертвого дуба, он наткнулся на спящего. Это был Эльф, грязный и изможденный. Белег растолкал его, угостил лембас и стал расспрашивать, какая злая судьба занесла несчастного в эти гиблые места.
Бедняга назвался Гвиндором, сыном Гвилина. Белег с болью смотрел на него. Он знал Гвиндора, могучего воина, в Пятой Битве командовавшего дружиной Нарготронда. Это он с безумной отвагой прорвался к самым воротам Ангбанда и там был схвачен. А здесь, сейчас, перед ним была страшная, согбенная тень с потухшим взором.
Мало кому из Нолдоров, попавших в лапы Врага, выпадала смерть. Моргот слишком ценил их кузнечное мастерство, умение отыскивать руды и самоцветы. Вот и Гвиндор был отправлен в северные копи. За долгие годы узники проложили там несколько длинных тайных штреков, и Эльфам удавалось время от времени бежать. Гвиндору тоже посчастливилось. Он уже давно скитался в лабиринтах Таур-ну-Фуина, одичал, отощал и почти потерял надежду, когда его нашел Белег.
Гвиндор рассказал, что совсем недавно на север прошел большой отряд орков и волков. Они бичами гнали впереди человека со скованными руками. "Он был очень высокий, - говорил Гвиндор, - такие Люди живут в Хитлуме". Белег, в свою очередь, поведал Гвиндору, какая забота привела его самого в Таур-ну-Фуин. Гвиндор вздрагивал, слушая его, и пытался отговорить от безумной затеи, напирая на ужасные муки, ожидающие и Турина, и Белега в случае неудачи. Но Белег даже не думал о том, чтобы бросить Турина в беде. Больше того - ему удалось заронить надежду и в ослабевшее сердце несчастного беглеца. Дальше они пошли вместе.
Лес кончался. Впереди были склоны плоскогорья, выходящие к дюнам Анфауглиф. Здесь, в виду вершин Тонгородрима, в мрачной лощине орки устроили большой привал, выставив волков-часовых. День клонился к вечеру. С запада надвигалась гроза, и над Сумрачными Горами уже сверкали первые молний. Быстро темнело, и это было на руку подкрадывавшимся Эльфам.
Орки угомонились только к полуночи. Тогда Белег взял свой знаменитый лук и бесшумно, одного за другим, убрал волков-часовых. Воины прокрались в лагерь и скоро отыскали Турина. Скованный по рукам и ногам, он стоял, привязанный к огромному стволу дерева, утыканному ножами. Это орки забавлялись перед сном, испытывая стойкость воина. От неимоверного напряжения и усталости Турин впал в беспамятство. Эльфы осторожно перерезали веревки и на руках вынесли его из лощины. Однако, их хватило только до опушки леса.
Здесь, в колючих зарослях, они опустили его на землю и под рокотание близкого грома попытались освободить от оков. Белег вынул из ножен Англахел и легко перерубил цепи на руках и ногах Турина. Но, видно, не дремала злая судьба в эту ночь. Меч задел ногу Турина и привел его в чувство. Очнувшись, он увидел склонившуюся над ним темную фигуру с обнаженным мечом в руке. Решив, что орки снова пришли мучить его, Турин с диким криком бросился на обидчика, вырвал меч и ударил Эльфа.
Ощутив, что руки и ноги его свободны, он решил дорого продать свою жизнь воображаемым врагам, но тут сверкнула молния, и в ее свете Турин разглядел сраженного наповал Белега. Словно окаменев, смотрел он на бездыханное тело друга, не в силах постичь, что натворил. Лицо его в блеске непрерывно вспыхивавших молний было таким страшным, что бедный Гвиндор в ужасе вжался в землю и не смел поднять глаз.
Тут, разбуженные грозой, стали просыпаться в лощинах орки, и скоро весь лагерь гудел встревоженными голосами. Орки боялись грома, особенно когда гроза приходила с запада, веря, что это - дело рук великих врагов из-за Моря. По вершинам деревьев пронесся сильный порыв ветра и хлынул ливень. По склонам тут же зашумели дождевые потоки. Гвиндор, стараясь перекричать гром, пытался предупредить Турина об опасности, но тот стоял, как камень, а буря бушевала вокруг него, как вокруг одинокого утеса.
Едва забрезжило утро, гроза унеслась на восток к Лотлэнну. Встало не по-осеннему яркое солнце. Орки, посчитав, что теперь их пленник уже далеко, и все следы смыло ливнем, даже не потрудились искать его и поспешили убраться восвояси. Гвиндор видел, как быстро шагали они по сбитым дождем пескам Анфауглифа. Они возвращались к Морготу с пустыми руками, не подозревая даже, что добыча рядом, у них за спиной, сидит неподвижно на склоне Таур-ну-Фуин, и на душе у нее груз куда тяжелее всех оков на свете.
Надо было предать земле тело Белега. Гвиндор несколько раз крепко встряхнул Турина, прежде чем тот поднялся, и двигаясь словно сомнамбула, помог Эльфу уложить тело воина в неглубокую могилу. Рядом с ним положили прославленный лук из черного тиса Белфрондинг, но Англахел Гвиндор забрал с собой, проворчав, что такому мечу больше пристало мстить за хозяина, чем праздно отдыхать в земле. Взял он и остатки лембас, чтобы хоть как-то поддерживать силы в этой глуши.
Так скончался Белег Тугой Лук. Великий воин, искуснейший следопыт, вернейший друг, он пал от руки того, кого любил больше всех на свете. Следы пережитого в ту ночь горя никогда уже не покидало чело Турина. Трагическая гибель встряхнула Гвиндора, вернув ему силу и отвагу. Покинув Таур-ну-Фу-ин, он повел Турина прочь от одинокой могилы. Долго скитались они по лесным тропам, и за все это время Турин не проронил ни слова. Он просто шел за Гвиндором, равнодушный ко всему, и только потому, что его вели.
А год кончался. Надвигалась зима. Без своего вожатого Турин пропал бы, особенно здесь на севере. Но Гвиндор ни на минуту не оставлял его одного и опекал на каждом шагу. Наконец, переправившись через Сирион, они достигли Сумрачных Гор и остановились у ключей Ивринь, из которых рождался быстрый Нарог. Гвиндор не случайно пришел сюда. Он еще раз воззвал к своему спутнику.
- Очнись же, Турин! Посмотри: вот озеро Ивринь. Оно вечно кипит, словно смеется. Говорят, здесь родина смеха. Чистейшие ключи заполнили каменную чашу, и Ульмо, Владыка Вод, создавший эту красоту в Древнейшие дни, Хранит ее от всяческой скверны.
Турин медленно опустился на колени и испил из озерка; и тут, словно прорвало плотину в его душе, из глаз несчастного хлынули потоки слез, он упал на землю и забился в рыданиях. Это был конец его безумия.
Когда он успокоился, то здесь же, на берегах Ивринь, сложил песню о своем убитом друге - Лаэр Ку Белег называлась она - Песнь о Великом Луке, - и пел ее громко, не боясь быть услышанным. Гвиндор вложил в руку воина Англахел, и Турин в тот же миг ощутил, что держит не простой клинок. Крепость и великая сила исходили от него. Лезвие с очень необычной заточкой отливало тусклым, черным блеском.
- Странный клинок! Ничего похожего в Средиземье я не видел, - сказал Гвиндор. - Мне кажется, он скорбит по хозяину, как и ты. Однако, не печалься. Я возвращаюсь в Нарготронд. Идем со мной, ты исцелишься там и окрепнешь духом.
- Но кто ты? - спросил Турин, словно впервые его увидел.
- Бродяга Эльф, беглый раб, который совсем пропал бы, если бы не встретил Белега. А когда-то имя мое было Гвиндор, сын Гвилина, один из воевод Нарготронда. Но все это кончилось в Пятой Битве рабством в копях Ангбанда.
- Не встречал ли ты в плену Хурина, сына Хэлдора? - с волнением воскликнул Турин.
- Нет, я не видел этого достойного человека, - покачал головой Гвиндор. - Но был слух - об этом говорили даже у нас на рудниках, - что он так и не покорился Морготу и за это Враг проклял Хурина и весь его род.
- Да, в это легко верится, - кивнул задумчиво Турин.
Эльф и Человек покинули берега Ивринь и начали спускаться по течению Нарога. Скоро их остановил передовой эльфийский дозор и доставил в Скрытое Королевство. Так Турин попал в Нарготронд.
* * *
Поначалу даже друзья не узнали Гвиндора. Он покинул Нарготронд цветущим, сильным, гордым воином, а вернулся похожим на Смертного, стоящего на рубеже старости. Это сделали пытки в Ангбанде и каторжный труд в копях. Только дочь Короля Ородрефа, Финдуилас, узнала его и обратилась с приветствием. Когда-то она любила Гвиндора, и он любил ее, называя Фаэль-Ивринь - Солнечный Блик на водах Ивринь. Вслед за ней Гвиндора признали и другие. Из уважения к несчастному соотечественнику с почетом принят был и его товарищ. Но когда Гвиндор готов был назвать его имя, Турин перебил его и представился сам.
- Я - Арагвэйн, сын Умраха, простой охотник, - быстро сказал он.
Может, кому и показалось странным такое имя, ибо означало оно - Запятнавший себя кровью сын Злой Судьбы, - но Эльфы Нарготронда не стали его ни о чем расспрашивать. Скоро Турин снискал любовь и приязнь не только у Короля Ородрефа, но и у многих жителей королевства, и это неудивительно. Он только что вступил в пору зрелости; в облике его многое напоминало Морвен Эледвень - темноволосый, сероглазый, был он красив, как никто из Смертных в Стародавние Дни. Манеры, усвоенные в молодости в Дориате, давали возможность принять Турина за представителя одного из лучших родов Нолдоров, поэтому не случайно часто звали его Адан-э-Дэл - Человек-Эльф. Мастера Нарготронда по его просьбе перековали Англахел, и теперь лезвие, по-прежнему черное, горело тусклым огнем. Турин дал ему новое название - Гурфаиг - Смертоносная Сталь. В первых же боях на границе Охранной Равнины он стяжал славу удалого воина и новое имя - Мормегил - Черный Меч. Эльфы одобрительно говорили о нем: "Разве что Рок справится с ним, а больше никому не одолеть нашего Мормегила". Они подарили ему кольчугу гномьей работы, а сам Турин, перебирая как-то раз оружие в арсенале, разыскал вызолоченную гномью боевую маску и теперь часто надевал ее в бою. Враги бежали от него, завидев издали.

ГЛАВА 22. ГИБЕЛЬ ДОРИАТА

Рассказ о Турине Турамбаре закончен, но не закончен перечень злых дел Моргота, и не закончены его счеты с Домом Хадора. Ни Хурин, неотлучно находившийся под его присмотром, ни безумная Морвен, скитавшаяся в глуши, не могли утолить злобу Врага к Людям этого рода.
Злая доля выпала Хурину, ибо видел он, как воплощается проклятье Моргота, но смотрел глазами Врага и не мог отделить правды от лжи. Любая добрая весть неминуемо искажалась Врагом, но особенно усердствовал он, стараясь очернить Тингола и Мелиан, ибо боялся и ненавидел их больше всех. И вот, когда подошло время, Враг снял заклятье с Хурина, отпустив его на все четыре стороны. Это должно было выглядеть, как жалость к поверженному противнику, потерявшему все; на самом же деле Врагу нужно было, чтобы Xурин до конца дней своих нес коварный замысел Моргота, разрушая миры Людей и Эльфов.
Прекрасно зная, что жалость неведома Морготу, и потому совершенно не веря его словам, Хурин не стал отказываться от свободы и ушел, унося в сердце семена лжи, умело посеянной Темным Властелином. Со смерти его сына Турина прошел уже год. Двадцать восемь лет провел Хурин в Ангбанде, и, конечно, годы и страдания не сделали его облик краше. С длинными седыми волосами, с бородой, падавшей на грудь, суровый и непокоренный, шел он, опираясь на черный посох, и большой меч покачивался в ножнах в такт его широким шагам. А впереди него летели слухи. Вастакам стало известно, что из Ангбанда выступил большой отряд. Он пересекает Анфауглиф и скоро будет в Хитлуме. С отрядом идет какой-то старик, которому оказывают большие почести. Конечно, это была очередная ложь, замаскированная под правду, и вастаки приняли ее за чистую монету. Теперь Хурин мог спокойно ходить по некогда своим землям, не опасаясь захватчиков. Даже народ Хадора избегал бывшего правителя: ведь он пришел из Ангбанда и там, по слухам, был в чести. Очень скоро такая свобода еще больше озлобила Хурина, и он ушел в горы.
Однажды, разглядев в туманной дали вершину Криссаэгрима, Хурин вспомнил Короля Тургона и решил отправиться в Гондолин. Он не подозревал, что за каждым его шагом следит не одна пара глаз, преданных Морготу.
Итак, спустившись с Эред Ветрин, он миновал Броды Бретиля, пересек Димбар и подошел к мрачной границе нагорья Эхориат. Заброшен и дик был этот край, сколько ни вглядывался Хурин, он не мог разглядеть никаких следов былого. Когда-то здесь по руслу пересохшей реки был проложен древний тракт, и неподалеку от места, где он стоял сейчас, поднимались сводчатые врата... Хурин взглянул вверх, надеясь, как в юности, увидеть Горных Орлов, парящих в недосягаемой выси, но вместо них увидел только призрачные, неверные тени, наплывавшие с северо-востока и клубившиеся вокруг скальных пиков, вздымавших то здесь, то там угрюмые вершины. И над всем эти запустением - заунывный свист ветра в камнях и трещинах.
Но хотя Хурин и не видел Орлов, они были начеку. С некоторых пор дозоры их были даже удвоены. Зоркие глаза царственных птиц разглядели внизу, среди каменного крошева, одинокую фигуру и узнали человека. Сам Торондор ввиду важности известия доложил о нем Тургону. Но Король не поверил.
- Что же Моргот, заснул, что ли? - удивленно проговорил он. - Вы, верно, ошиблись.
- Если бы Орлы Манвэ ошибались, - с достоинством ответил Торондор, -твоего королевства давно бы не было, повелитель.
- Стало быть, вести твои пророчат беду, - промолвил Тургон. - Это может означать только одно - Хурин сломлен Врагом и не страшен ему больше. Но тогда он страшен для нас. Я не могу принять его у себя.
Торондор давно улетел, а Король все сидел в глубокой задумчивости. Чем больше вспоминал он о подвигах правителя Дор Ломина, тем больше росла его тревога. В конце концов, он все же попросил Орлов отыскать Хурина и доставить в Гондолин. Но было поздно. Орлы больше не видели его. Хурин же стоял среди утесов Эхориата, и закатное солнце красило багрянцем его седую бороду. Проклиная бесчувственные камни, поднялся он на вершину одинокой скалы и, обернувшись в сторону Гондолина, воззвал могучим голосом:
- Тургон! Тургон! Вспомни Топи Сереха! Услышь меня в своих скрытых покоях, Тургон!
Ответом ему был лишь свист и шелест ветра в сухих колючих травах.
- Точно также шелестел ветер на закате над Болотом Сереха, - горько проговорил Хурин, и в этот момент солнце скрылось за Сумрачными Горами, и пала тьма, и стих ветер. Пустынно и глухо было вокруг.
Пустынно, да не совсем. Нашлись уши, слышавшие горестный призыв Хурина. Скоро Темный Владыка на севере уже выслушивал подробный доклад одного из своих бесчисленных шпионов. Улыбнулся Моргот; теперь знал он, где обитает враг его Тургон. До сих пор из-за проклятых Орлов ни одному его разведчику не удалось заглянуть за кольцо Замкнутых Гор. Теперь в этом не было нужды, местонахождение Гондолина открылось. Таково было первое зло, рожденное освобождением Хурина.
Хурин же в темноте спустился к подножию скалы и заснул тяжелым сном. В сновидении услышал он скорбный голос жены своей Морвен. Она причитала словно на похоронах, часто повторяя имя Хурина, и воину казалось, что голос звучит со стороны Бретильских Лесов. Проснувшись поутру, он отправился туда и к ночи достиг Перекрестка из Тэйглина. Дозорные заметили его, но остановить побоялись, ибо решили, что это призрак из какого-нибудь древнего кургана бродит, окутанный тьмой, как могильным саваном. Уже под вечер следующего дня Хурин пришел к месту, где был сожжен Глаурунг. Там на краю обрыва стоял высокий камень. Старый воин знал, что за слова высечены на его полированной грани. Вдруг Хурин почувствовал, что он не один на обрыве. У подножия камня, скорчившись, притулилась женская фигура. Хурин долго стоял не шевелясь. Вечерело. Женщина откинула потрепанный капюшон плаща и подняла лицо. Седая, старая, с безумным взглядом, - и все же он узнал в ней гордую и прекрасную Морвен Эледвень давних дней.
- Ты пришел, наконец, - с трудом произнесла она глухим, надтреснутым голосом. - Я очень долго ждала тебя.
- Темна была дорога, - ответил Хурин. - Я пришел, как только смог.
- Слишком поздно. Их уже нет, - жалко улыбнулась Морвен.
- Я знаю. Зато есть ты.
- И меня почти нет. Близится час. Я уйду с последним лучом солнца. Времени осталось мало. Если ты знаешь, скажи, как она нашла его?
Но Хурин ничего не ответил, и они молча сидели возле камня. Когда солнце скрылось за дальними горами, Морвен вздохнула, слегка сжала руку мужа и больше не двигалась. Хурин понял, что она мертва. В сумерках лицо ее было спокойным; казалось, следы Горя и лишений стерлись, и сквозь них проступили давно забытые прекрасные черты.
- Ее не смогли победить, - прошептал Хурин и закрыл глаза умершей. Потом он долго сидел неподвижный, как изваяние. Спускалась ночь. Ревел внизу сжатый теснинами Тэйглин, а Хурин ничего не слышал, ничего не видел, ничего не чувствовал, сердце его окаменело от горя. Но вот порывистый ветер плеснул ему в лицо холодным дождем и заставил очнуться. В груди старого воина, подчиняя рассудок, клубился теперь гнев. Мести требовала душа. Кто-то должен был поплатиться за все несправедливости, выпавшие на долю его самого и его близких. Встал Хурин и похоронил жену с западной стороны от камня, а после высек ниже прежней надписи такие слова: "И Морвен Эледвень покоится здесь".
Говорят, что живший в Бретиле провидец и музыкант Глируин сложил песню о Камне Несчастных, предрекая, что никогда Морготу не осквернить его, и не исчезнет камень, даже если Море покроет эти земли. Так и сталось. Одинокий Тол Морвен высится среди волн вдали от новых берегов, рожденных во Дни Гнева Валаров.
Но Хурина нет под этим камнем. Злосчастная судьба влекла его все дальше, и Тень Рока неотступно следовала за ним по пятам.
* * *
После Тэйглина Хурин двинулся на юг. Древняя дорога вела к Нарготронду. Далеко на востоке виднелась вершина Амон Руд - он знал о случившемся там сражении. Дойдя до берега Нарога, Хурин не остановился, а по упавшим камням моста рискнул перебраться на ту сторону. Впрочем, до него здесь уже переходил стремнину Маблунг. И вот, опираясь на посох, стоит он перед разрушенными Вратами Фелагунда.
Надобно сказать, что после гибели Глаурунга в дальних покоях Нарготронда остались немалые сокровища. Невесть как пробравшийся в развалины Мим - Крошка-Гном отыскал их и теперь проводил все дни, перебирая золото и самоцветы, пересыпая их с ладони на ладонь и без конца пересчитывая. Он не опасался грабителей. Никто и близко не подходил к развалинам, устрашенный духом Глаурунга или даже только воспоминанием о нем.
И все-таки кто-то пришел и встал на пороге. Мим подскочил от неожиданности и дрожа спросил, зачем пожаловал пришелец и кто он такой. Хурин, разглядев уродца, грозно осведомился:
- А ты кто таков, что осмеливаешься заступать мне дорогу в дом Финрода Фелагунда?
- Я - Мим, - отвечал Гном. - Задолго до того, как Надменный Народ пришел из-за Моря, Гномы высекали покои Налак-кидзин. Теперь я, последний из моего народа, вернулся взять свое.
- Ну, недолго тебе владеть богатством, - зловеще усмехнулся Хурин. - Теперь, пожалуй, и я назову себя. Я - Хурин, сын Хэлдора, вернувшийся из Ангбанда. Был у меня сын Турин Турамбар. Вижу, не забыл ты его. Это он сразил Глаурунга, превратившего Нарготронд в развалины. Хоть и был я далеко, но знаю, кто предал Шлем Дракона Дор Ломина.
В страхе стал умолять Мим воина взять все, что он пожелает, забрать вообще хоть все сокровища, только пощадить его, но Хурин не внял мольбе и убил Гнома на пороге Нарготронда. Сам он недолго оставался здесь. Во мраке мерцали и искрились богатства Валинора, но когда Хурин снова вышел на свет, на нем была лишь одна вещь.
Дальше путь его лежал на восток, к Сумеречным Озерам. Там его остановили дозорные Дориата и доставили к Королю в Менегрот. Велико было изумление Тингола, когда он признал в суровом старце Хурина Талиона, пленника Моргота. Однако, он достойно приветствовал прославленного воина и оказал ему радушный прием. Ни слова не ответил Хурин. Лишь распахнул плащ и достал взятое в Нарготронде знаменитое ожерелье Гномов - Наугламир, бесценное сокровище, самое известное из творений Давних Дней, созданное когда-то руками Малого Народа для Государя Фелагунда. Сам Финрод ценил его выше всех других богатства Нарготронда. Хурин швырнул Ожерелье к ногам Тингола вместе с горьким упреком:
- Вот плата, - воскликнул он, за заботу о моей жене и детях! Это - Наугламир. Я вынес его из мрака Нарготронда, где его оставил твой родич Финрод, уходя вместе с Береном исполнять волю Короля Дориата!
Тингол всмотрелся и узнал Наугламир. Он понял слова Хурина, но из жалости к нему сдержал гнев и не обратил внимания на презрительный тон старого воина. Тут заговорила Мелиан:
- Хурин Талион! - сказала она. - Ты долго пробыл под чарами Моргота. А тот, кто смотрит его глазами, невольно видит все в искаженном свете. Твой сын Турин воспитывался у нас, в Менегроте, как приемный сын короля, и кроме любви и уважения ничего плохого не видел. Не по нашей воле покинул он Дориат. Твою жену и дочь приняли здесь с почетом, они ни в чем не знали отказа. Мы приложили все силы, чтобы отговорить Морвен идти в Нарготронд. А теперь ты бранишь своих друзей, но устами твоими говорит Враг.
Долго вглядывался Хурин в глаза светлой королевы Мелиан. Сквозь чудесный пояс не проникала ложь Моргота, поэтому внял он словам королевы и постиг всю полноту горя, отмеренного на его долю Морготом Бауглиром. Молча шагнул он вперед, поднял Ожерелье и протянул Тинголу со словами:
- Прими, Государь, ожерелье Гномов в дар от нищего, в память о Хурине из Дор Ломина. Цель Моргота достигнута, судьба моя исполнилась, но я больше не раб ему.
Он повернулся и покинул Менегрот. Достаточно было взглянуть ему в лицо, и Эльфы отступали, даже не думая преграждать дорогу. Никто не знал, куда он ушел. Но говорят, что не имея больше цели и желаний, сильнейший из Смертных кончил жизнь в волнах Западного Моря.
* * *
Хурина давно не было, а Тингол в молчании все разглядывал драгоценность, лежавшую у него на коленях. И пришла ему в голову мысль переделать Ожерелье и вставить в него Сильмарилл. Годы шли. Король каждый день смотрел на Дивный Камень Феанора и так свыкся с его видом, что решил не расставаться с ним ни днем, ни ночью.
В те дни Синегорские Гномы еще забредали в Белерианд, Древний Гномий Тракт не зарастал. Никто не мог сравняться с Малым Народом в искусстве работы по металлу и камню, а в Менегроте не хватало только украшений. Правда, времена были не те, чтобы бродитьв одиночку. Гномы являлись теперь большими, хорошо вооруженными отрядами, которые могли постоять за себя на равнинах между Аросом и Гелионом. В Дориате специально для них были построены палаты и кузницы, расположенные поодаль от королевских покоев. Недавно как раз один такой отряд прибыл ко двору. Призвал их Тингол и объявил о своем желании переделать Наугламир и вставить в него Сильмарилл. Когда взглянули Гномы на работу своих отцов, они онемели, а когда их глазам предстал Дивный Камень, охватила их страсть к обладанию этими невиданными сокровищами. Однако, до поры скрыли они намерение унести их к себе, в подгорные дома, и не моргнув глазом согласились взяться за эту работу.
Долго трудились Гномы. Тингол часто приходил в кузницу и подолгу наблюдал, как постукивают маленькие молоты по разогретому металлу. И вот его желание сбылось. Величайшие творения Гномов и Эльфов воссоединились в создании небывалой красоты. Свет Сильмарилла дробился и отражался в бессчетных гранях самоцветов, приобретая волшебные оттенки. Тингол, как раз спустившийся в кузницу, хотел надеть Ожерелье, но Гномы остановили его. Они потребовали отдать Наугламир и говорили при этом: "По какому это праву элъфийский король считает своим Ожерелье, сделанное нашими отцами для государя Финрода Фелагунда? Он ведь погиб. Сокровище принес Хурин, Человек из Дор Ломина, а где он его взял? Украл в Нарготронде..."
Тингол, конечно, понял их умысел, понял, что ищут они предлог для ссоры, но в гневе пренебрег опасностью и презрительно бросил им в в лицо:
- Вам ли, корявому народу, требовать что-то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, рожденного задолго до того, как проснулись праотцы ваши?
Высокий и надменный, стоял он среди них и стыдил, и корил за наглые речи, а потом приказал убираться из Дориата, не помышляя ни о каком вознаграждении.
Уже не жадность, а гнев пробудили в Гномах слова Короля. Они столпились вокруг Тингола и убили его. Так умер в подземельях Менегрота Эльвэ, Элу Тингол, Король Дориата, единственный из Детей Илуватара, связавший жизнь с дочерью народа Айнуров, единственный из Мориквэнди, глаза которого видели свет живых дерев Валинора, а после - их отсвет в сияющей глубине Сильмарилла.
Забрав Наугламир, Гномы поспешно оставили Дориат и бежали к востоку, через Регион. Но погоня была быстрой и беспощадной. Ожерелье вернулось в Менегрот, а в Синие Горы вернулись только двое убийц Тингола, случайно уцелевших на Восточном тракте. В Нарготронде они рассказали, как целый отряд Гномов был уничтожен по приказу Короля Дориата, не захотевшего заплатить мастерам за работу. Трудно описать ярость и плач, царившие в Ногроде после этого лживого рассказа. Гномы рвали бороды, выли и причитали, а потом начали замышлять месть. Они послали за помощью в Белегост, но получили отказ и совет - не связываться с Эльфами. Совета не послушались, и вскоре огромное войско выступило из Ногрода и, перейдя Гелион, двинулось через Белерианд на запад.
* * *
Тягостное оцепенение владело Дориатом. Королева Мелиан молча сидела у тела мужа, и мысли ее витали в далеком прошлом, в звездных годах их первой встречи под пение соловьев Нан Эльмута. Знала она, что разлука с Тинголом - только предвестие еще большей разлуки, что близится Рок Дориата. Ведь Мелиан была дочерью обладавшего пророческим даром народа Майя, наделенная силой и мудростью, принявшая ради любви к Эльвэ облик Старший Детей Илуватара. Их союз связал Мелиан узами плоти, коим обязана была рождением Лучиэнь Тинувиэль. В этом облике достигла Мелиан власти над веществом Арды, и долгие годы ее пояс ограждал Дориат от внешних зол. Но вот перед ней лежит Тингол, и дух его ушел в Чертоги Мандоса. Смерть Короля многое изменила и в самой Мелиан. Ее сила покидала леса Нэлдората и Региона, и Дориат лежал теперь, ничем не защищенный от врагов.
Только с Маблунгом говорила Королева после гибели Тингола. Она наказала позаботиться о Сильмарилле и немедленно послать весть Берену и Лучиэнь в Оссирианд. Больше Мелиан не видели в Средиземье. Она вернулась в страну Валаров, лежащую за Западным Море, чтобы там, в садах Лориэна, грустить и размышлять о событиях и делах на Арде. Предание ничего больше не говорит о ней.
Войско Наугримов, перейдя Арос, не встретило сопротивления и вступило в леса Дориата. Гномы были многочисленны и свирепы, а военачальники Серых Эльфов растеряны и не готовы к войне. Гномы вошли в Менегрот. Здесь совершилось самое прискорбное из событий Древнейших Дней. Была битва в глубине подземного дворца, и множество Эльфов и Гномов пало в ней. Победа досталась Гномам. Палаты Тингола были разграблены. Маблунг Тяжелая Рука пал перед дверями сокровищницы, пытаясь уберечь Сильмарилл. Но и Дивный Камень Феанора, и Наугламир, неразделимые теперь, оказались захвачены Гномами.
* * *
В ту пору Берен и Лучиэнь еще жили на Зеленом Острове посреди Адаранта, стремящего воды в Гелион. Их сын Диор уже вырос. Он взял в жены Нимлофь, племянницу Кэлерберна, женатого на Владычице Галадриэль. У Диора и Нимлофь были дети: мальчики - Элуред и Элурин и дочь - Эльвинг - Звездная Россыпь. Ее назвали так, потому что родилась она ночью, в сиянии звезд, сверкавших в брызгах водопада Лантир Ламат рядом с порогом их дома.
По Оссирианду быстро пронеслась весть об огромной рати Гномов, спустившейся с гор в боевых порядках. Узнали о том и Берен с Лучиэнь. Тогда же к ним прибыл гонец из Дориата и рассказал о случившемся. Берен взял с собой Диора и повел на север Зеленых Эльфов Оссирианда.
Сильно поредевшее войско Гномов, возвращавшееся из Менегрота, возле Сарн Атрад неожиданно атаковали почти незримые враги. Как раз когда Гномы, пыхтя и отдуваясь под тяжестью награбленной в Дориате добычи, начали подниматься по откосу на высокий берег реки, воздух вдруг наполнился пением эльфийских рогов, а потом посвистыванием дротиков и стрел. Множество Гномов полегло в этой первой схватке. Собственно, она была и последней. Те из Гномов, кому удалось вырваться из засады, с трудом построились и не принимая боя, поспешно отступили к горам. Их не преследовали. Казалось, опасность для них миновала. Но на пологих склонах горы Долмед Гномов поджидала беда похуже копий и стрел. Против них ополчились Пастыри Деревьев и загнали в сумрачные леса Эред Линдон. Тем разыгралась заключительная часть похода Гномов. Домой они не вернулись.
Сражение у Сарн Атрад был последним боем Берена. Схватившись в поединке с государем Ногрода, Берен сразил его и вырвал Ожерелье. Однако, умирая, Гном проклял все сокровища Дориата.
Берен с изумлением смотрел на Дивный Камень Феанора, который он сам вынул из короны Моргота. Теперь он сиял среди жемчугов и самоцветов в роскошной золотой оправе, сработанной искусными руками Гномов. На камне запеклась кровь. Берен смыл ее в водах реки. После окончания сражения добычу Гномов бросили на дно. С этих пор река Аскар стала зваться Рафлориэль - Золотое Дно. Только Наугламир забрал Берен с собой, когда возвращался на Тол Гален.
Лучиэнь не обрадовал рассказ о победе над Гномами. Однако, Ожерелье она носила - так поется в песнях. Бессмертный Камень словно стер ненадолго границы между землями Валаров и Краем Победивших Смерть. Даже спустя много лет эта удивительно светлая область славилась несравненным плодородием и какой-то нездешней красотой.
Диор - наследник Тингола собрался уходить. Он попрощался с Береном и Лучиэнь и вместе с женой и детьми перебрался жить в Менегрот. Его приняли с радостью. Синдары немного успокоились после недавних утрат и под руководством Диора взялись отстраивать королевство заново, решив вернуть ему блеск и славу прежнего Дориата.
* * *
Как-то поздно вечером, в осеннюю непогодь, в ворота Менегрота постучали. К Королю требовал доступа Правитель Зеленых Эльфов Оссирианда. Его провели в королевские покои. Он молча подал Диору ларец и тут же ушел. Откинув крышку, Диор долг смотрел на хорошо знакомое ему Ожерелье. Сей знак неоспоримо свидетельствовал, что Берен Эргамион и Лучиэнь Тинувиэль навсегда покинули мир и ушли навстречу судьбе путем, предназначенным Младшим Детям Илуватара.
Перед Диором сиял дивным светом Сильмарилл, вырванный его родителями из мрака Моргота, и грустью заволакивался взор Короля Дориата, когда он думал о кратком веке, выпавшем героям. Позже Мудрые говорили, что Камень Феанора приблизил их конец - озаренная Сильмариллом красота Лучиэнь была слишком яркой для земель Смертных. Диор благоговейно взял Ожерелье и застегнул у себя на шее. Когда предстал он перед своими подданными, по залам пронесся вздох восхищения, ибо перед ними в образе Короля Дориата стоял прекраснейший из Детей Единого - сын трех великих народов: Эльдаров, Аданов и Майя.
* * *
Слухи о том, что Дивный Камень снова сияет на груди Короля Дориата, мгновенно распространились по Белерианду и словно пробудили задремавшее было Проклятье, лежавшее на Доме Феанора. Пока Наугламир носила Лучиэнь, никто не осмеливался ни в чем упрекнуть ее. Теперь же, прослышав о восстановлении Дориата и о гордом его правителе, семеро горемык, скитавшихся невесть где, снова собрались вместе и послали к Диору гонца, требуя вернуть их собственность. Ответа они не получили. Келегорм до тех пор подбивал братьев напасть на Дориат, пока они не согласились. И вот, среди зимы, они неожиданно ворвались в Менегрот. В его подземных залах Эльф второй раз пал от руки Эльфа, ибо Диор сразил в поединке Келегорма. Здесь нашли конец и Карафин, и мрачный Карантир. Но и Диор с женой не избежали печальной участи. Жестокие слуги Келегорма бросили сыновей Короля умирать голодной смертью в зимнем лесу. Маэдрос, узнав об этом, потратил много времени на их поиски, но тщетно. Молчат и предания. В них ни слова не говорится о дальнейшей судьбе Элуреда и Элурина.
Дориат снова был разорен и теперь уже навсегда. Цели своей братья не достигли. Часть Эльфов Дориата бежала, и с ними дочь Короля Эльвинг. Им удалось спастись самим и спасти Наугламир. Спустя некоторое время они объявились на побережье, возле Дельты Сириона.

ГЛАВА 24. ПЛАВАНИЕ ЭАРЕНДИЛА И ВОЙНА ГНЕВА

После ухода Туора Эарендил Светлый стал, правителем народа, расселившегося возле устья Сириона. Вскоре Прекрасная Эльвинг стала его женой, а спустя еще несколько лет у них появились дети эльфиниты - Элронд и Элрос. Но не было Эарендилу покоя. Короткие плавания вдоль побережья не приносили облегчения. Душа рвалась в Море. Два страстных желания, две мечты томили его: с тех пор, как уплыли и не вернулись Туор и Идриль, хотел Эарендил разыскать их, а еще мечтал найти в бескрайних морских просторах Последний Берег - Край Блаженных Валаров на Западе, - и пробудить в сердцах Владык Мира сострадание к горестям Людей и Эльфов Средиземья.
К этому времени Эарендил крепко подружился с Сэрданом Корабелом. Эльф жил на острове Балар с тех пор, как пали крепости Бритумбара и Эгларета. Он помог Эарендилу построить прекрасный корабль - Вингилот - Цветок Морей. Корабль был действительно красив с золочеными веслами, с белыми крепкими шапнгоутами, гнутыми из березы, росшей в Нимбретильских лесах, с парусами цвета лунного серебра. В преданиях об Эарендиле рассказывается о многих плаваниях "Цветка Морей". Эарендил побывал на дальних островах, в землях, где не ступала нога ни Человека, ни Эльфа, видел и узнал много нового. Но ни Туора, ни Идриль не нашел. Не удалось ему достичь и берегов Валинора: их надежно ограждали чары. Встречные течения и противные ветра сносили корабль и, как не велика была решимость Эарендила. пришлось ему возвращаться к берегам Белерианда. Там оставалась Эльвинг, и сердце подсказывало Эарендилу поспешить. Накануне во сне посетил его внезапный страх, заставивший повернуть корабль. Теперь ветра, с которыми он еще недавно спорил, удивляясь их силе и постоянству, казались ему слабыми, а бег корабля по волнам недостаточно быстрым.
* * *
Когда Маэдрос впервые прослышал о том, что Эльвинг жива и, по-прежнему владея Сильмариллом, живет в устье Сириона, угрызения совести, мучившие его после нападения на Дориат, сначала заставили сына Феанора сдержаться. Но шло время, неисполненная клята мучила братьев и, наконец, властно собрала их вместе, выманив из лесных дебрей и с охотничьих троп. Они посовещались и отправили на юг послание, с одной стороны заверяя народ Сириона в дружеском расположении, а с другой - требуя возврата Сильмарилла. В послании с угрозой говорилось, что Эльвинг не по праву владеет Камнем Феанора; Диор уже погиб, не желая возвращать собственность братьев, и дабы избежать новых смертей, Камень должен быть возвращен законным владельцам. Гонец прибыл, когда Эарендил был в Море. Народ Сириона не хотел расставаться с Сильмариллом, полагая благоденствие и мир, снизошедшие на их дома и корабли в этом спокойном краю, связанными с благотворным действием Чудесного Камня. Но пока они рассуждали, как ответить на послание, разразилась последняя из величайших бед, порожденных пресловутой клятвой. В третий раз Эльф поднял руку на Эльфа.
Послание было лишь уловкой, чтобы застать народ Сириона врасплох. Сыновья Феанора внезапно напали на них и учинили жестокую резню. Здесь на юге жили и бывшие подданные братьев, они не решились выступить против собственных правителей и не стали ввязываться в сражение. Часть же населения встала на защиту Эльвинг и погибла. Не было единства среди Эльдаров в те дни, многие колебались и не знали, какое решение принять. Маэдрос и Мэглор выиграли бой, но Аморд и Амрос были убиты. Корабли Сэрдана и Гил-Гэлада не успели вовремя прийти на помощь Эльфам Сириона. Немногие уцелевшие поведали Верховному Правителю, что сыновья Эльвинг, Элронд и Элрос, захвачены в плен, а сама она бросилась в море с Наугламиром на груди. Гил-Гэлад повернул корабли к Балару. С ним ушли оставшиеся в живых жители побережья.
Маэдрос и Мэглор в третий раз напрасно пролили кровь соотечественников. Цели своей они опять не достигли - Камень не добыли. Однако, он не пропал. Ульмо не дал погибнуть Эльвинг. Своей властью Владыка Вод превратил ее в огромную белую птицу. С сияющим на груди Ожерельем летела она над волнами в поисках любимого мужа.
Эарендил сам стоял за штурвалом "Вингилота", когда в ночном мраке над волнами пронеслась, слова падучая звезда, морская птица, озаренная дивным пламенем. В предании сказано, что бросилась она прямо на грудь моряку, упала на палубу и лежала без признаков жизни. Тревога заставляла Эарендила спешить к родным берегам, поэтому он поднял птицу и отнес в каюту, укрыл одеялом, а сам вернулся на вахту. Каково же было его изумление, когда утром увидел он спавшую на койке свою ненаглядную Эльвинг.
Долго горевали они о великих утратах. Поселения в устье Сириона были сожжены, сыновья пропали. Хоть и говорили, что они в плену, велико было опасение за их жизнь. К счастью, оно не оправдалось. Мэглор не только сжалился над ними, но и берег и лелеял, а вскоре, как это ни странно, крепко привязался к эльфинитам измученным древней клятвой сердцем.
Теперь Средиземье стало мертво для Эарендила, возвращаться было незачем, и он снова повернул корабль в открытое море, только теперь рядом с ним на палубе стояла Эльвинг. Моряк вынул Камень из Ожерелья, отныне он украшал легкий обруч, охватывавший лоб Эарендила. Чем дальше уходил корабль на запад, тем ярче становился свет Сильмарилла. Мудрые говорят, что сила Святого Камня проложила путь "Цветку Морей" в заповедные воды, где бывали только корабли Тэлери, благополучно провела моряков сквозь Затемненные Моря, где после Зачарованных Островов открылся им Тол Эрессеа - Одинокий Остров. Не задержавшись у его берегов, "Цветок Морей" шел все вперед и вперед, и вот уже якорь падает на дно в заливе Эльдамар, и Тэлери в огромном изумлении смотрят на корабль с востока и на капитана, во лбу которого сияет великим светом легендарный Сильмарилл. Эарендил первым из Смертных ступил на Вечные Берега и, обратившись к жене и товарищам, сказал: "Заклинаю вас не сходить на берег, дабы не навлечь гнев Валаров. Пусть ради спасения двух народов опасность грозит только мне". И любящая Эльвинг ответила ему: "Тогда разойдутся наши пути навечно. Я не вынесу этого и, что бы ни случилось, пойду с тобой!" - с этими словами она спрыгнула на песок и встала рядом с мужем. Как не опасался Эарендил гнева Владык Запада способного поразить любого пришельца из Средиземья, переступившего рубежи Амана, делать было нечего. Они простились с товарищами, прошедшими вместе с ними этот беспримерный путь и, как выяснилось позже простились навсегда.
Эарендил сказал жене: "Жди меня здесь; видно, мне на роду написано доставить Владыкам весть с востока, но я сделаю это один. Такова судьба". И пошел Эарендил по земле Благословенного Края и дивился, сколь пуста и безмолвна она. Отважный моряк не мог знать, что подобно Морготу и Унголианте много веков назад, пришел он во дни великого праздника, когда весь эльфийский народ ушел в Валинор и сидит сейчас в покоях Манвэ на Таниквэтил, оставив лишь немногих дозорных на стенах Тириона. Они давно заметили Эарендила, ибо великий свет Сильмарилла предвещал его появление, немедленно были отправлены гонцы в Валимар. Эарендил тем временем поднялся на зеленую вершину Туны, но и там было пусто. Тогда испугался он - уж не зло ли какое проникло в Благословенны Земли, опустошив их? Он бродил по улицам Тириона, не замечая, как его дорожные сапоги покрывает алмазная пыль, и они начинают сиять, словно редкостная драгоценность. Он поднимался по широким белым лестницам, он кричал на всех известных ему языках Людей и Эльфов. Ответом по-прежнему была тишина. Отчаявшись, он уже готов был повернуть назад, к морю, но тут его остановил сильный мерный голос.
- Привет тебе, Эарендил! Привет прославленному мореходу, настойчиво искавшему то, что всегда приходит нежданным, взыскующему того, что приходит, когда уже нет надежды. Привет тебе, Хранитель Предвечного Света, благороднейший из Детей Земли, звезда во мраке!
На вершине ближайшего холма стоял Эонвэ, глашатай Владыки Манвэ. Он пришел из Валимара и предложил Эарендилу последовать за ним и предстать перед Силами Арды. И моряк пришел в Валимар, чтобы никогда больше не вернуться на земли, населенные Людьми. Он говорил перед Валарами от имени Двух Народов и просил прощения для Нолдоров, жалости к их бедам и страданиям, милосердия к Эльфам и Людям и помощи в трудный час. И Валары вняли мольбе Эарендила.
Эльфы говорят, что когда Эарендил ушел к оставшейся на берегу Эльвинг, Владыка Мандос завел разговор о судьбе моряка.
- Может ли Смертный, - вопросил Повелитель Душ, - ступить на берег Вечных Земель и продолжать жить, как другие из его племени?
Ульмо тут же ответил:
- Но ведь для этого и был рожден в мир этот удалец. Скажи-ка мне, Славный Мандос, кем ты считаешь Эарендила - сыном Туора из человеческого Дома Хадора, или сыном Идриль из эльфийского Дома Финвэ?
- Смертный или Нолдор - все равно, - ответил Мандос.
- Смертным не место здесь, а Нолдоры сами лишены жить в Амане. Спор прервал Владыка Манвэ.
- Над этой судьбой я властен, - сказал Повелитель Ветров. - Вот мое слово. Эарендил из любви к народам Средиземья не остановился перед страхом нашего гнева. Да не падет он на него. И Эльвинг, жена его, из любви к своему суженому разделившая опасности плавания в неизвестность, может не бояться злого рока. Но больше не жить им ни с Людьми, ни с Эльфами. Именем Единого даю Эарендилу, Эльвинг и их детям право выбора: с каким народом свяжут они жизнь и по каким законам, человеческим или эльфийским, будет воздано им потом. Так сказал я, Манвэ, и так будет.
Тем временем Эльвинг на берегу, видя, как долго нет мужа, совсем запечалилась. Страшно и одиноко ей было. В беспокойстве пошла она по берегу и дошла до Альквалондэ, где стояли прекрасные корабли Тэлери. Там встретили ее радушно и долго в изумлении слушали, что рассказывала она о Дориате и Гондолине, о печальной участи земель Белерианда. Жалость переполняла сердца Тэлери. Вскоре их снова призвали в Валимар, и там выслушали они волю Верховного Владыки.
Наклонился Эарендил к жене и тихо сказал:
- Выбирай ты. Я устал от мира и больше ничего не хочу.
Эльвинг выбрала удел Перворожденных. Эарендил согласился с этим выбором, хотя сердцем склонялся больше к судьбе рода человеческого.
По велению Валаров Эонвэ отправился на берег Амана и предложил товарищам Эарендила, в нетерпении ожидавшим вестей от капитана, пересесть в большую лодку, тут же подошедшую к борту корабля. Моряки спустились в нее; в тот же миг могучее дыхание Манвэ стремительно унесло ее прочь, и она растаяла на горизонте в той стороне, где вставало солнце. "Цветок Морей" ожидала иная участь. Валары освятили его, и там, за дальними пределами Арды, миновав Врата Ночи, величаво вышел он в Океаны Небес.
Неземным совершенством радовали теперь глаз очертания корабля. Чист и ярок, полон дивным жемчужным светом, ждал он своего кормчего. И вот Эарендил Мореход поднялся на борт и встал у штурвала, весь в мерцающей драгоценной пыли дорог Амана. По-прежнему с Сильмариллом во лбу, отошел он от берегов Арды в первое звездное плавание. Далеко водил капитан свой дивный корабль, даже в беззвездное Ничто прокладывал курс, но чаще всего видят Морехода утром или на позднем закате, когда возвращается он в Валинор из своих странствий за пределами Мира.
Теперь Эльвинг не сопровождала его. Она не любила холод и запредельное Ничто, предпочитая им зеленые долины Амана и ветра Манвэ, вольно овевающие моря и горы. Для нее выстроена была на севере Амана прекрасная белая башня, туда часто наведывались морские птицы. Говорят, что со временем Эльвинг выучила язык птиц; ей помогло то, что когда-то и сама она носилась над морем в птичьем облике. Но птицы научили ее не только языку, они открыли ей тайну полета. Теперь, когда Эарендил возвращался из своих звездных странствий, она снова летела ему навстречу, как летела когда-то, спасенная из морских пучин Владыкой Ульмо. В это время самые зоркие Эльфы с Одинокого Острова различают в небесах белую птицу, розовеющую в лучах закатного солнца, радостно стремящуюся ввысь, навстречу "Цветку Морей", входящему в пределы Арды.
Кода корабль Эарендила Морехода уходил в первое небесное плавание, яркий и сверкающий поднялся он над горизонтом, и народы в далеком Средиземье замерли в изумлении, а после дали ему имя Гил-Эстель - Звезда Надежды. И однажды вечером Маэдрос указал брату на новую, яркую звезду и сказал:
- Посмотри, уж не наш ли Сильмарилл сияет нынче на Западе? И ответил ему задумчиво Мэглор:
- Что ж, может, и так. Если это истинно Сильмарилл, который на наших глазах поглотило море, значит, Валары не дали ему пропасть, и надо радоваться, потому что теперь он светит многим и не боится никаких напастей.
Эльфы смотрели на Гил-Эстель и чувствовали, как тает в сердце глухое отчаяние. Моргот, сидя в Ангбанде, тоже взглянул на небо, и его обуяли сомнения.
Однако, как говорят, ничего плохого с Запада Темный Властелин не ждал. В великой гордыне полагал он себя победившим всех врагов, считая непреодолимой пропасть, разделившую Нолдоров и Владык Запада. Валаров он не боялся. Ведь их в Амане никто не трогал, думал он, значит, им дела нет до его восточных владений. Никогда он, безжалостный и холодный, не мог взять в толк, как это можно сострадать не себе, а другому. Вот Враг и благодушествовал, а Валары тем временем готовились к сражению. Под белые знамена встали Ваниары, народ Ингвэ и те из Нолдоров, кто никогда не покидал Валинора. Их вел Финарфин, сын Финвэ. Тэлери не захотели участвовать в войне. Они не забыли побоища в Лебяжьей Гавани и похищения кораблей. Если бы Эльвинг, дочь Диора и родня им, не просила, они и сейчас не дали бы оснащенные суда с экипажами, чтобы переправить войско Валинора на Восток. Но, причалив к берегам Средиземья, ни один из Тэлери не сошел на землю.
* * *
О походе Валаров на север Средиземья не сохранилось почти никаких преданий. Песни складывали здешние Эльфы, а их не было в рядах воинов Запада. Известно лишь, что когда рать Валинора пришла на Восток, от звуков труб вздрогнули небеса, в полях Белерианда засверкало невиданное оружие, а мерный шаг воинов Запада, молодых, прекрасных и грозных, заставил горы зазвенеть в ответ.
Эта битва получила название Войны Гнева. Неисчислимы были силы Врага, но тщетным оказалось их сопротивление. Немногие уцелевшие барлоги разбежались и попрятались в глухих подземельях, возле самых корней земли. Как сметает сухие листья налетевший вихрь, как пожирает огонь солому, так истаяли легионы орков в гневе Владык Запада. Немногие уцелели и только сотни лет спустя снова начали тревожить покой Средиземья. Люди из Друзей Эльфов сражались на стороне Валаров. Вот когда им представился случай отомстить за Берегунда и Барахира, Хэлдора и Хундора, Хуора и Хурина и многих других своих правителей. Но Люди Улдора и другие, пришедшие в Средиземье сравнительно недавно, держали сторону Врага, и Эльфы никогда не забывали об этом.
Увидев, что мощь его рассеялась, как дым, Враг, тем не менее, не решился выйти вперед сам. Долго готовил он последнюю отчаянную атаку, и вот из копей Ангбанда вырвалась огромная стая крылатых драконов, еще не виденных в Средиземье. Их появление сопровождалось страшным подземным грохотом, громом, молниями и валом бушующего огня. Натиск драконов был столь стремителен, а мощь так велика, что даже войска Валаров дрогнули. Но с небес весь в белом пламени сошел Эарендил Мореход, а вслед за "Цветком Морей" неслась неисчислимая лавина птиц, ведомых орлиным Царем Торондором. Целый день и всю ночь продолжалось сражение в воздухе. На заре Эарендил сразил Черного Анкагалона - вожака драконов и швырнул его вниз, на башни Тонгородрима, разбив их в прах. Встало солнце, и теперь победа была близка. Первые лучи осветили развалины Ангбанда, усеянные трупами драконов, внутренности рудников Моргота обнажились, и Валары спустились в глубины Земли. Там, загнанный в самое дальнее подземелье, стоял беспомощный Моргот и, дрожа, как последний трус, молил о пощаде. Силы оставили его, и он рухнул ничком к ногам Валаров. Тогда принесли древнюю цепь, хорошо знакомую Врагу, и сковали его, притянув голову к коленям. Железную корону нахлобучили на Врага, как хомут, а два оставшихся Сильмарилла, ничуть не померкшие от долгого пребывания в логове Зла, вынули и отдали на сохранение Эонвэ.
Вот и настал конец Черной Северной Власти. Царство Зла обратилось в ничто. Множество рабов вышли на свет, который уже не чаяли увидеть. Глазам их предстал незнакомый мир. Столь яростным было последнее сражение, что северо-запад Средиземья был растерзан на куски. Сквозь множество глубочайших трещин хлынуло море, реки вышли из берегов и с шумом и грохотом скитались по равнинам, ища новых путей, долины вздыбились вверх, а горы вдавились в тело земли. Великой реки Сирион не стало вообще.
Эонвэ, глашатай Владыки Манвэ, призвал Эльфов Белерианда покинуть Средиземье. Только Мэглор и Маэдрос не откликнулись на его призыв. Как бы не устали они от своего проклятого долга, какой бы ненавистной не казалась теперь древняя клятва, но никто ведь не отменял ее. И вот, против всякого своего желания, стили они думать о том, как вернуть Сильмарилл. Если бы не нашлось другого выхода, они готовы были сражаться со всем воинством Валаров, даже со все миром. Они отправили Эонвэ послание, смиренно прося вернуть Камни, созданные их Отцом и украденные Морготом.
В ответе Эонвэ сказано было, что утратили сыновья Феанора свои права. Ослепленные клятвой, безжалостные и немилосердные, творили они зло, и наибольшее из них - убийство Диора и нападение на южные мирные селения. Лишились они права владеть Первородным Светом; теперь Сильмариллы вернутся в Аман, туда, где были созданы. Эонвэ предложил Маэдросу и Мэглору последовать за ним в Валинор и смиренно ждать суда Валаров. Только Владыкам Арды подчинится теперь Эонвэ, как Хранитель Камней.
Маэглор прочел ответ, вздохнул тяжело и готов был подчиниться высшей воле. Он сказал брату:
- Ведь в клятве ничего не говорилось о времени. Может, придут еще другие, благоприятные годы, может, в Благословенном Краю все забудется и простится, и мы, наконец, получим свои камни миром.
Но Маэдрос ответил на это:
- А если мы покорно вернемся, а благосклонности Валаров не найдем, что тогда? Клятва-то останется. Не станешь же ты затевать войну в Амане? Это - сущее безумие!
- Но ведь сам Манвэ и Варда тоже считают клятву невыполнимой! - горько воскликнул Мэглор. - А мы призывали их в свидетели! Не значит ли это, что можно не выполнять ее?
- Раз мы клялись именем Единого, - вздохнул Маэдрос, - только Он волен освободить нас. Вспомни, мы сами призвали на свою голову Вековечную Тьму, если не сдержим слова.
- Значит, нам ее не миновать, - отозвался Мэглор. - Не хочу я больше творить зло ради безумных обещаний, даже если мне будет грозить Тьма.
В конце концов, Маэдрос все же убедил брата, что у них нет другого пути, кроме как идти до последнего. Решившись, стали они думать, как овладеть Камням. Глубокой ночью, изменив облик, пробрались они в лагерь Эонвэ, убили стражей и захватили Сильмариллы. Но тут поднялась тревога, и стали братья готовиться к самому безнадежному из своих сражений. Но Эонвэ неожиданно приказал отпустить их. Расступились ряды воинов; братья бросились бежать, унося каждый по Священному Камню. Так говорили они: "Один Камень уже не вернуть. Остались только два, но ведь и нас осталось двое. Сама судьба поделила наследство отца".
Сильмарилл нестерпимо жег руку Маэдроса. Понял он тогда слова Эонвэ. Не было у него больше права владеть Камнем. Напрасна была клятва и все попытки исполнить ее. Тогда в отчаянии бросился он в одну из новых трещин земли, полную огня, и Сильмарилл, что был зажат у него в руке, ушел в земное лоно.
Говорят, что Мэглора так же мучил Сильмарилл. Обезумев от боли, швырнул он его в Море. Века прошли, а он все бродил по берегу, терзаясь сожалением и раскаянием, и пел, ведь слыл он одним из лучших певцов Средиземья. К своему народу он не вернулся. Вот так и упокоилась Камни Феанора: один - в вышине небес, другой - в недрах земли, третий - в морской пучине.
* * *
В те дни побережье Средиземья напоминало большую судоверфь. Строились корабли и один за другим уходили на Запад. Эльдары покидали край, где пережили столько горя и бедствий. Ваниары со славой вернулись в Валинор, но радость победы отдавала горечью. Свет Священных Дерев, заключенный в Камнях Феанора, стал теперь недосягаем. Никогда уже не соединиться Камням вместе, разве только - в другом, измененном мире...
Уйдя за море, Эльфы Белерианда поселились на Одиноком Острове, берега которого равно обращены и на восток, и на запад. Отсюда могли они приходить даже в Валинор. Прощение Валаров и расположение Манвэ вернулось к ним. Тэлери тоже согласились предать забвению древнюю обиду. О проклятье больше не вспоминали.
Но Средиземье покинули не все. Сэрдан Корабел остался жить на побережье. Галадриэль, единственная из тех, кто вел Нолдоров в изгнание, осталась вместе с мужем Кэлерберном. Верховный Правитель Нолдоров Гил-Гэлад и с ним эльфинит Элронд. Выбравший по милости Манвэ эльфийский удел, и Элрос, его брат, избравший людскую долю, тоже остались здесь. От братьев протянулась к Людям ветвь Перворожденных и Майя, бывших до сотворения Арды. Ведь их матерью была Эльвинг, дочь Диора, внучка Лучиэнь и правнучка Майя Мелиан. По отцу они были прямыми потомками Идриль Кэлебриндель и Тургона, Правителя Гондолина.
Моргота Валары вышвырнули через Двери Ночи за Стены Мира, в Безвременное Ничто. У Дверей навечно поставлен Страж, а в просторах небес несет неусыпный дозор Эарендил Мореход. Но семя лжи, посаженное Мелькором, проклятым и ненавистным Морготом Бауглиром, семя ужаса и ненависти, посеянное в сердцах Людей и Эльфов, теперь уже не уничтожить. Оно прорастает снова и снова и еще принесет черные плоды в Последние Времена.
* * *
На этом кончается "КВЭНТА СИЛЬМАРИЛЛИОН". Начавшись с высокого и прекрасного, повествование наше уходило все дальше к мраку и разрушению, но такова уж была судьба Арды, искаженная во Дни Творения музыкой Мелькора. Возможно, придут времена, и кривое дастся выправить, может быть даже, Манвэ и Варда знают, когда это будет. Но они молчат. И Мандос не отверзает уст, чтобы возвестить грядущее.