Акаллабет. Падение Нуменора.

Объявление



Год 3260 Второй эпохи. Фаразон выступил на Саурона в свой поход непобедимым маршем. А Тёмный Властелин готовится встретить своего врага, но его планы пока остаются неизвестными. Всё что мы знаем, в Мордоре началась всеобщая мобилизация. Эльфы предпочитают в этот конфликт не влазить. Отряд Лайквамира, который был отправлен для разведки в Серых горах, где по слухам проснулся дракон, уже в Рованионе. Но их задержал назгул Эрион, который хочет заполучить тело эльфа для своего эксперимента. Пираты и орки Шадрата успешно захватили город Астаминас. В Железных холмах королю докладывают, что в пещерах проснулось какое-то чудовище. Он собирает отряд, чтобы его уничтожить. А в Руне Эвнон начал войне против северян. Вот только он ещё не знает, что против него готовится удар на родине. Пока не знает.



Внимание, с этим форумом не контактируют никакие ролевые, кроме "Времени Легенд: Жена Моряка". Если вы увидите ролевую, которая пиарит себя как последователь или продолжитель Акаллабет, то вы имеете дело с мошенниками.
Все права на этот форум и право использовать его в пиар целях принадлежат Гил-Гэладу.

На форуме действует время и погода и ведётся хронология. Эти темы могут быть полезными для участников. Новичкам в мире Арды рекомендуем для прочтения информацию о мире.




Рейтинг Ролевых Ресурсов Форумные текстовые игры Волшебный рейтинг игровых сайтов Время Легенд: Жена Моряка

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Акаллабет. Падение Нуменора. » Библиотека » Неоконченные сказания


Неоконченные сказания

Сообщений 31 страница 46 из 46

31

II
КИРИОН И ЭОРЛ
И ДРУЖБА ГОНДОРА И РОХАНА

(i)
Северяне и кочевники

Хроника Кириона и Эорла  начинается только с первой встречи Кириона, Наместника Гондора, и Эорла, Вождя народа Эотеод, после того, как закончилась Битва на Полях Келебранта, и враги Гондора были разгромлены. Но и в Гондоре, и в Рохане существовали баллады и легенды о великом походе Рохиррим с Севера, из которых мы и знаем о событиях, описанных в позднейших Хрониках,  а также о многом другом, касающемся народа Эотеод. Здесь они кратко изложены в форме документа.
Слово "Эотеод" впервые прозвучало во дни гондорского Короля Калимехтара (умершего в 1936 году Третьей Эпохи). В то время они были немногочисленным народом, жившим в Долине Андуина между Карроком и Ирисной Низиной, большей частью на западном берегу реки. То были остатки Северян, которые в свое время были сильным союзом многочисленных народов, живших на диких равнинах между Лихолесьем и рекой Бегущей, - знаменитые табунщики и наездники, превозносимые за умение и выносливость. Их постоянные поселения были на опушках Леса, особенно у Восточной Излучины, и возникли в основном на местах вырубки деревьев.
Эти Северяне были потомками тех Людей, что в Первую Эпоху пришли на Запад Средиземья и стали союзниками Эльдар в войне с Морготом.  Таким образом, они приходились отдаленной родней Дунэдайн, или Нуменорцам, и крепкая дружба связывала их с народом Гондора. Северяне служили Гондору надежной защитой, охраняя его северные и восточные границы от вторжения, хотя Короли не понимали этого до тех пор, пока эта защита не ослабла и не была в конце концов разрушена. Закат Северян Рованиона начался с Великого Мора, который начался в из землях зимой 1635 года и скоро дошел до Гондора. В Гондоре смертность была огромна, особенно в городах. Но в Рованионе она была больше, ибо, хотя Северяне жили в основном на открытых пространствах и у них не было крупных городов, Мор начался холодной зимой, когда и люди, и лошади вынуждены были пребывать в помещениях, и их низенькие деревянные дома и конюшни были переполнены. Кроме того, Северяне были мало сведущи в искусстве исцеления, о котором немало знали в Гондоре, где хранили крупицы познаний Нуменора. Говорят, что, когда Мор прошел, умерло более половины народа Рованиона, и они лишились половины своих табунов.
Они медленно восстанавливали силы, но в течение долгого времени их слабость не подвергалась испытаниям. Несомненно, народы, обитавшие на востоке, тоже поразил Мор, так что враги тревожили Гондор главным образом с юга и с моря. Но, когда начались вторжения Кочевников и Гондор оказался втянутым в войну, продолжавшуюся без малого сто лет, Северяне приняли на себя первые удары. Король Нармакил II повел большую армию на север, на равнины к югу от Лихолесья, и собрал все рассеянные остатки Северян, какие сумел, но был побежден и пал в бою. Остатки его армии прорвались через Дагорлад в Итилиэн. Гондор потерял все земли к востоку от Андуина, кроме Итилиэна.
Что же касается Северян, то немногие, как говорят, переправились через Кельдуин (реку Бегущую) и смешались с людьми Дэйла у подножия Эребора (с которыми они были в родстве); некоторые поселились в Гондоре, а остальных собрал Мархвини, сын Мархари (павшего в арьергардном бою на Равнинах).  Отправившись на север по дороге, что пролегала между Лихолесьем и Андуином, они поселились в Долине Андуина, где к ним присоединились многие беглецы, сумевшие пробраться через Лес. Так начался народ Эотеод,  хотя в Гондоре о них в течение многих лет ничего не знали. Большинство Северян были обращены в рабство, а их прежние земли - полностью оккупированы Кочевниками.
Но в свое время Король Калимехтар, сын Нармакила II, справившись со всеми прочими врагами,  решил отплатить за поражение в Битве на Равнинах. К нему явились вестники от Мархвини с предупреждением о том, что Кочевники собираются вторгнуться в Каленардон через Пониз;  но они сообщили также, что готовится восстание порабощенных Северян, которое начнется, если Кочевники ввяжутся в войну. Когда Калимехтар при первой возможности вывел войско из Итилиэна, позаботившись, чтобы врагам стало известно о его приближении. Кочевники пришли со всеми силами, какие у них были; и Калимехтар отступил перед ними, уводя Кочевников от их поселений. В конце концов битва разразилась на Дагорладе, и долгое время исход был неясен. Но в разгар битвы всадники, которых Калимехтар послал через Понизи (враги об этом не знали) вместе с большим эоредом,  ведомым Мархвини, нанесли удар Кочевникам с фланга и с тыла. Победа Гондора была полной, хотя и не решила исхода войны. Когда враги были разбиты и в беспорядке бежали к себе на север, Калимехтар не стал препятствовать им, что было очень умно с его стороны. Почти треть войска Кочевников осталась на Дагорладе, среди праха других, благороднейших сражений прошлого. Но всадники Мархвини настигли беглецов и перебили изрядное их количество, пока те бежали по равнинам. Только когда вдали показалось Лихолесье, всадники оставили беглецов с насмешками: "Не спешите на север, Сауронова свора! Смотрите, дома, что вы украли, в огне!" В небо поднимались огромные клубы дыма.
Восстание, которое задумал и поддержал Мархвини, в самом деле разразилось. Отчаявшиеся изгои вышли из Леса, подняли рабов, и общими усилиями им удалось поджечь множество жилищ Кочевников, их амбары и укрепления. Но большинство их при этом погибло, потому что они были плохо вооружены, а враги не оставили свои дома без охраны: их дети и старики, женщины, которых у этого народа тоже обучали владеть оружием, яростно дрались, защищая свои дома и своих детей. И потому, в конце концов, Мархвини пришлось вернуться в свои земли на Андуине, и Северяне его народа так и не возвратились в свои прежние дома. Калимехтар же вернулся в Гондор, который некоторое время (с 1899 по 1944 гг.) наслаждался миром и покоем перед большой войной, в которой пришел конец роду гондорских королей.
Тем не менее союз Калимехтара и Мархвини не был напрасен. Если бы войска кочевников Рованиона не были разбиты, эта война началась бы раньше, и враги были бы сильнее, так что гондорское королевство могло бы и вовсе погибнуть. Но самые главные последствия этого союза проявились в далеком будущем, которого никто не мог провидеть. То были два великих похода Рохиррим на помощь Гондору: явление Эорла на Полях Келебранта и Короля Теодена над Пеленнором под пение рогов, а без последнего напрасным было бы возвращение Короля.
Тем временем Кочевники зализывали раны и составляли планы мести. Вне досягаемости оружия Гондора, в землях к востоку от моря Рун, откуда никаких известий к Королям не доходило, их народ вновь стал многочисленным и сильным, и они мечтали о победоносных войнах и большой добыче и были полны ненависти к Гондору, который стоял у них на дороге. Прошло много времени, однако, прежде чем они зашевелились. С одной стороны, они побаивались могущества Гондора, и, не зная, что происходило к западу от Андуина, считали это королевство куда более сильным, а народ его - куда более многочисленным, чем было на самом деле. С другой стороны, Кочевники с востока заходили к югу, за Мордор, и были в ссоре с народом Кханда и их соседями дальше к югу. Время от времени с этими врагами Гондора заключались перемирия и союзы. Готовился удар, который должен был быть нанесен одновременно и с севера, и с юга.
Конечно, в Гондоре об этих передвижениях и приготовлениях не было известно ничего или почти ничего. То, что здесь сказано, было логическим путем выведено из известных событий историками много лет спустя. Им также было ясно, что ненависть кочевников к Гондору, союзы и согласованные действия с его врагами (для которых у них самих не хватило бы ни ума, ни воли) не обошлись без махинаций Саурона. Правда, Фортвини сын Мархвини предупреждал Короля Ондогера (который наследовал своему отцу Калимехтару в 1936 году), что Кочевники Рованиона оправляются от слабости и страха. Он подозревал, что они получают помощь с Востока, потому что его очень обеспокоили нападения на юг его страны, как по реке, так и со стороны Узколесья.  Но Гондор в то время мог собрать и обучить не очень большое войско. Таким образом, когда в конце концов Гондор подвергся нападению, он был к нему в какой-то мере готов, хотя и располагал меньшими силами, чем требовалось.
Ондогер знал, что его южные враги готовятся к войне, и догадался разделить свои войска на северную и южную армии. Вторая была меньше, потому что опасность с юга казалась меньшей.  Ею командовал Эарнил, который, будучи потомком короля Телумехтара, отца Нармакила II, принадлежал к королевскому роду. Его лагерь располагался у Пеларгира. Северной же армией командовал сам Ондогер. По обычаям Гондора Король, если он того хотел, мог вести войско в сражение, только если у него был наследник с неоспоримым правом на трон. Ондогер принадлежал к воинственному роду, его любили и уважали в войсках, и у него было два сына, оба уже в тех годах, когда носят оружие: Артамир, старший, и Фарамир, примерно тремя годами моложе.
Весть о приближении врага достигла Пеларгира в девятый день месяца Кермиэ 1944 года. Эарнил уже расположил свои войска: с половиной армии он пересек Андуин, и, преднамеренно оставив Броды Пороса без защиты, встал лагерем примерно сорока милями севернее, в Южном Итилиэне. Король Ондогер намеревался провести свое войско на север через Итилиэн и встать на Дагорладе, поле, которое всегда служило символом поражения для врагов Гондора (тогда уже все укрепления вдоль Андуина к северу от Сарн Гебира, построенные Нармакилом I, были приведены в порядок - еще Калимехтаром, и там имелось достаточное количество воинов, чтобы предотвратить любую попытку врага перейти реку у Понизей.) Но известие об атаке с севера дошло до Ондогера только утром двенадцатого дня месяца Кермиэ, а к этому времени враги уже приближались, в то время как армия Гондора двигалась медленнее, чем могла бы, если бы Ондогера предупредили раньше, и его авангард еще не достиг Врат Мордора. Главные силы вел Король со своей Гвардией, за ними следовали силы Правого и Левого Крыла, которые должны были занять свои места, выйдя из Итилиэна к границам Дагорлада. Там они ожидали бы атаки с севера или северо-востока, как уже было раньше в Битве на Равнинах и при победе Калимехтара на Дагорладе.
Но было не так. Кочевники собрали огромное войско на южных берегах моря Рун, к которому присоединились воины из числа их родичей из Рованиона и их союзников из Кханда. Когда все было готово, они двинулись на Гондор со всей возможной быстротой. Войска кочевников шли вдоль подножия Эред Литуи, где их приближение оставалось незамеченным, пока не стало слишком поздно. Вот так случилось, что авангард армии Гондора едва достиг врат Мордора (Мораннона), когда огромные клубы дыма, несомые ветром, выдали приближение вражеского авангарда.  Он состоял не только из боевых колесниц Кочевников - там было также конное войско, причем гораздо большее, чем кто-либо ожидал. Ондогеру хватило времени только на то, чтобы развернуть свою армию и встретить атаку силами правого фланга, ближайшего к Мораннону, и послать приказ Минохтару, Предводителю идущего сзади Правого крыла, прикрыть его левый фланг как можно скорее, до того, как конники и колесницы прорвали пришедший в беспорядок строй. До Гондора дошли немногие подробные отчеты о последующем разгроме. Ондогер был совершенно не готов к встрече с таким количеством конных воинов и боевых колесниц. Со своей Гвардией и со своим знаменем он быстро занял позицию на невысоком холме, но это ему не помогло.
Против него выступили главные вражеские силы, его знамя было захвачено, его Гвардия полностью перебита, сам он погиб, и рядом с ним пал его сын Артамир. Их тел не нашли. Вражеская атака прокатилась поверх холма и вокруг, врезавшись в беспорядочные ряды войска Гондора, отбросив стоявших впереди на тех, кто находился за ними, рассеивая их и преследуя по Гиблым Болотам тех, кто пытался бежать на запад. Минохтар принял командование. Он был отважным и знающим человеком. Первая яростная атака была отбита, причем с гораздо меньшими потерями и гораздо большим успехом, чем рассчитывал враг. Конники и колесницы уступали место приближавшимся главным силам кочевников. Минохтар, подняв свое собственное знамя, поскорее собрал оставшихся воинов Центра и тех из его собственной армии, что оказались под рукой. Он сразу послал вестников к Адрахилю из Дол Амрота,  Предводителю Левого Крыла, с приказом отступать как можно скорее. Со своим войском и теми, кто шел за ними, он должен был занять оборонительную позицию между Кайр Андросом (на котором были войска) и грядой Эфель Дуат, где из-за того, что Андуин резко изгибался к востоку, равнина была наиболее узкой, и прикрывать, сколько возможно, подступы к Минас Тириту. Сам Минохтар, чтобы выиграть время для этого маневра, хотел собрать арьергард и попытаться задержать приближение главных сил Кочевников. Адрахиль должен был сразу же послать кого-нибудь на происки Эарнила, если его удастся найти, и рассказать о разгроме около Мораннона и о диспозициях отступающей северной армии.
Когда главные силы Кочевников приготовились атаковать, было около двух часов пополудни, и Минохтар отвел свои войска к началу большой Северной Дороги Итилиэна, в полумиле от того места, где она поворачивала на восток к башням Мораннона. Первый триумф Кочевников превратился в начало их поражения. Не зная ни количества, ни расположения обороняющейся армии, они слишком быстро нанесли первый удар - раньше, чем большая часть их противников покинула узкую полосу земли в Итилиэне; таким образом, колесницы и конница одержали победу гораздо более скорую и ошеломляющую, чем сами ожидали. Главный же удар они слишком долго откладывали и в результате не сумели полностью использовать свои превосходящие силы в соответствии с ранее намеченной тактикой, поскольку привыкли воевать на открытой местности. Можно также предположить, что, ободренные гибелью Короля и поражением сил Центра, они вообразили, будто гондорское войско уже разгромлено, и их главным силам осталось только ворваться в Гондор и занять его. Если так, то они обманулись.
Кочевники наступали в относительном порядке, все еще ликуя и распевая победные песни, не видя никого, кто мог бы противостоять им, пока не обнаружили, что дорога на Гондор поворачивает к югу и идет через узкую лесистую полосу земли в тени Эфель Дуат, где армия могла двигаться в боевом порядке только по широкому тракту. Впереди он проходил через длинную просеку...
Здесь текст резко обрывается, а записи и наброски, касающиеся продолжения, по большей части неразборчивы. Известно, однако, что люди Эотеода сражались вместе с Ондогером; а также, что второму сыну Ондогера Фарамиру было приказано остаться в Минас Тирите в качестве регента, ибо закон не позволял обоим сыновьям короля одновременно идти сражаться (похожее замечание приведено ранее в данном повествовании, стр. 186). Но Фарамир этого не сделал; он отправился на войну переодетым и погиб там. Здесь запись почти невозможно разобрать, но, кажется, Фарамир присоединился к войскам Эотеод и попал в засаду вместе с каким-то отрядом, когда они двигались к Гиблым Болотам. Предводитель Эотеод (его имя записано неразборчиво, первый элемент "Марх-") пришел им на помощь, но Фарамир умер у него на руках. И только осматривая тело, предводитель Эотеод обнаружил знаки, показывавшие, что это Принц. Тогда он отправился к Минохтару, который находился в Итилиэне у начала Северной Дороги и как раз в этот момент отдавал приказание послать известия в Минас Тирит Принцу, ставшему Королем. И тогда предводитель Эотеод сообщил ему, что Принц ушел на войну переодетым и погиб.
Упоминание о Народе Эотеод и роль, сыгранная их Предводителем, объясняет, почему в это повествование, очевидно, являющееся описанием истоков дружбы Гондора и Рохиррим, включен этот подробный рассказ о войне Гондора с кочевниками.
Завершающий фрагмент переписанного набело текста создает впечатление, что армия Кочевников должна была поплатиться за свои восторги, когда они войдут по тракту на просеку; но заметки в конце показывают, что не так уж надолго задержал их арьергард Минохтара. Кочевники безжалостно вторглись в Итилиэн, и "на закате тринадцатого дня месяца Кермиэ они одержали победу над Минохтаром", убитым стрелой. Здесь сообщается, что он был сыном сестры Короля Ондогера. "Его люди вынесли его из боя, и все, кто еще остался из арьергарда, отправились на юг разыскивать Адрахиля." Тогда предводитель Кочевников задержал наступление и задал пир. Больше ничего разобрать не удается, но краткая заметка в Приложении А к "Властелину Колец" повествует о том, как Эарнил пришел с юга и разгромил их:
В 1944 году Король Ондогер и оба его сына, Артамир и Фарамир, пали в битве к северу от Мораннона, и враги вторглись в Итилиэн. Но Эарнил, Предводитель Южной Армии, одержал великую победу в Южном Итилиэне и разгромил армию Харада, что пересекла реку Порос. Поспешив на север, он собрал всех тех, что остались от Северной Армии, и двинулся против главных сил Кочевников, пока они пировали и веселились, уверенные, что Гондор побежден и осталось только наложить лапу на добычу. Эарнил ударил по их лагерю, поджег колесницы и изгнал беспорядочно бегущих врагов из Итилиэна. Большая часть беглецов сгинула в Гиблых Болотах.
В Повести Лет победа Эарнила именуется Битвой в Лагере. После гибели Ондогера и его сыновей у Мораннона Арведуи, последний король Северного Королевства, предъявил права на корону Гондора; но его требования были отклонены, и на следующий год после Битвы в Лагере Эарнил стал Королем. Сыном Эарнила был Эарнур, который погиб в Минас Моргуле, приняв вызов Предводителя Назгулов, и был последним королем Южного Королевства.

0

32

(ii)
Поход Эорла

В те времена, когда люди Эотеод еще обитали в своих прежних землях,  их в Гондоре хорошо знали, как людей, которым можно доверять, и от которых приходили известия обо всем, что происходит в тех краях. То были остатки Северян, которые в течение многих веков считались родней Дунэдайн, во дни великих Королей были их союзниками и много крови пролили за народ Гондора. Так что для Гондора было большой потерей то, что во дни Эарнила II, предпоследнего Короля Южного Королевства,  Эотеод ушли далеко на север.
Новые земли народа Эотеод располагались к северу от Лихолесья, между Мглистыми Горами на западе и рекой Лесной на востоке. К югу они простирались до слияния двух коротких речек, которые они именовали Грэйлин, Сероструй, и Лангвелл, Долгий Исток. Грэйлин сбегала с Эред Митрим, Серых Гор, а Лангвелл брал начало в Мглистых Горах и назывался так потому, что был истоком Андуина, который после слияния Лангвелла и Грэйлин именовался у них Лангфлуд - Медленный Поток.
После ухода Эотеод какое-то время обменивался гонцами с Гондором; но до слияния Грэйлин и Лангвелл (где было их единственное укрепленное "городище") от устья речки Лимлайт было что-то около четырехсот пятидесяти миль по прямой, но по прямой летают только птицы, а для идущих по земле - намного больше; и еще около восьмисот миль до Минас Тирита.
Хроника Кириона и Эорла не сообщает ничего о событиях, предшествовавших Битве на Полях Келебранта, но из других источников кое-что можно выяснить.
Большие пространства к югу от Лихолесья, от Бурых Равнин до моря Рун, на которых до самого Андуина не было ни одного препятствия для вторжения с Востока, были главным источником беспокойства для Наместников Гондора. Но во время Бдительного Мира  форты вдоль Андуина, особенно по западным берегам Понизей, были оставлены и заброшены.  Впоследствии на Гондор нападали и Орки из Мордора (который долго не охранялся), и умбарские пираты, и у государства не было ни людей, ни возможности охранять Андуин к северу от Эмин Муйл.
Кирион стал Наместником Гондора в 2489 году. Он никогда не забывал об угрозе с Востока и немало думал о том, как можно было бы противостоять опасности вторжения с этой стороны, когда силы Гондора подорваны. Он отправил некоторое количество людей в старые форты - охранять Понизи, и послал разведчиков и следопытов в земли между Лихолесьем и Дагорладом. Таким путем он скоро узнал, что новый опасный противник с Востока упорно приближается из-за моря Рун. Враги убивали или прогоняли на север к реке Бегущей и в Лес остатки Северян, друзей Гондора, все еще живших к востоку от Лихолесья.  Но Кирион ничем не мог помочь им, и все большей становилась цена известиям; слишком многие из его разведчиков не вернулись.
Таким образом, только к зиме 2509 года Кирион узнал, что готовится большой поход против Гондора: множество людей собиралось на окраинах Лихолесья. Они были вооружены очень просто, и у них было мало верховых лошадей - они использовали лошадей только для перевозки грузов, но у них было много больших колесниц, как у тех Кочевников (с которыми они, без сомнения, были в родстве), что воевали с Гондором в последние дни Королей. А то, что они проигрывали в снаряжении, они, видать, выигрывали количеством.
В этом отчаянном положении мысли Кириона в конце концов обратились к народу Эотеод, и он решил отправить к ним посланников. Но тем пришлось бы идти через Каленардон и Понизи, а потом через земли, которые уже просматривались и патрулировались Балхотами,  - до того, как они дошли бы до Долины Андуина. Это означало около четырехсот пятидесяти миль до Понизей, и более пятисот миль до земель Эотеод, и при этом от Понизей им пришлось бы идти тайком, по ночам, пока они не минуют тень Дол Гулдура. Кирион почти не надеялся, что кто-нибудь из посланных прорвется. Он призвал добровольцев и выбрал из них шестерых выносливых и мужественных воинов. Они отправились в путь парами, выезжавшими через день. Каждый вез послание, заученное наизусть, а также маленький камень, который нужно было вручить Вождю Эотеод лично, если посланцу удастся достигнуть тех земель. На камне была выгравирована печать Наместников.  Послание было адресовано Эорлу сыну Леода, поскольку Кирион знал, что несколько лет тому назад Эорл занял место своего отца. Было ему тогда около шестнадцати, и хотя сейчас Эорл был не старше двадцати пяти, о нем говорили как о человеке большого мужества и мудром не по летам. И все же у Кириона была лишь слабая надежда, что, даже если послание будет передано, на него ответят. У него не было никаких прав, кроме древней дружбы, требовать от Эотеод отправляться так далеко со всеми своими силами. Известие о том, что Балхоты добивают на юге последние остатки их родни, если Эотеод об этом сами еще не знали, могло бы придать вес его обращению, но только если самим Эотеод нападение не грозило. Больше ничего Кирион не сказал  и отдал приказ тем войскам, которыми располагал, отражать натиск противника. Он собрал столько воинов, сколько смог, и, сам приняв над ними командование, приготовился как можно быстрее вести их на север к Каленардону. Своего сына Халласа он оставил управителем в Минас Тирите.
Первые двое посланцев отправились в путь в десятый день месяца Сулимэ, и случилось так, что один из них, единственный из шести, прорвался в земли Эотеод. То был Борондир, великолепный наездник, принадлежащий к роду, претендовавшему на происхождение от одного из предводителей Северян на службе у Королей древности.  О других так ничего и не узнали, кроме разве что Борондирова товарища. Тот был убит стрелами, когда гонцы, проезжая мимо Дол Гулдура, попали в засаду, из которой Борондиру удалось вырваться благодаря удаче и быстроте своей лошади. За ним гнались до самой Ирисной Низины, и он часто попадал в засады, устроенные теми, кто выходил из Леса, и это заставило его ехать далеким окольным путем. Наконец, через пятнадцать дней он добрался до земель Эотеод, последние два дня у него не было еды; и он был так измучен, что едва смог произнести послание к Эорлу.
Был двадцать пятый день месяца Сулимэ. Эорл в молчании обдумал послание. Вскоре он встал и сказал: "Я приду. Если Мундбург падет, где укрыться нам от Тьмы?" И скрепил обещание свое, подав Борондиру руку. Эорл сразу же собрал Совет Старейшин и начал приготовления к великому походу. Но они заняли много дней: надо было собрать войско, устроить смотр и подумать об организации людей и защите собственных земель. В это время люди Эотеод жили в мире и не боялись войны, хотя, когда станет известно, что их Вождь уехал сражаться далеко на юг, все могло обернуться по-другому. Тем не менее Эорл хорошо понимал, что любое выступление, кроме как со всеми его войсками, будет бесполезно, и нужно или рисковать, или отказываться от своего обещания. В конце концов войско собрали; всего несколько сотен воинов остались, чтобы защищать тех, кто был слишком юн или стар для такого отчаянного дела.
Был шестой день месяца Вирессэ. В этот день в тишине двинулся огромный эохэре, отринув страх и в сердцах неся мало надежды; ибо они не знали, что ждало их - ни на дороге, ни в конце ее. Говорят, что Эорл вел примерно семь тысяч тяжело вооруженных всадников и несколько сот конных лучников. По его правую руку ехал Борондир, который служил, как мог, проводником, поскольку он недавно проезжал этим путем. За время долгого пути через Долины Андуина это огромное войско не подвергалось ни угрозам, ни нападениям. И добрые, и злые люди, завидев их приближение, уступали дорогу их силе и мощи. Когда же они прошли к югу и двигались по южному Лихолесью (за огромной Восточной Излучиной), в которое вторглись Балхоты, все еще не было видно признаков ни людей, ни войск, ни дозоров. Никто не стоял у них на дороге, и никто не следил за ними. Отчасти так было из-за еще неизвестных им событий, которые произошли после отъезда Борондира; но были и другие причины. Ибо когда в конце концов войско приблизилось к Дол Гулдуру, Эорл повернул на запад, боясь теней и темных туч, истекавших из него, и далее ехал в виду Андуина. Многие всадники глядели туда, наполовину страшась, наполовину надеясь увидеть далекий отблеск Двимордена, опасной земли, которая, как утверждали легенды их народа, весной сияла, как золото. Но теперь она казалась затянутой мерцающим туманом; и, к их ужасу, этот туман пересек реку и тек перед ними над землей. Эорл не остановился.
"Дальше!" - скомандовал он. - "Для нас нет другой дороги. Неужели после столь долгого пути повернем мы назад и не придем на поле брани из-за тумана над рекой?"
Подъехав ближе, они увидели, что белый туман отодвигает назад мглу Дол Гулдура, и скоро они въехали в него, сначала двигаясь медленно и осторожно; но внутри него все было освещено ясным светом, не дающим тени, в то время как и налево, и направо они были защищены словно белыми стенами тайны.
- Госпожа Золотых Лесов на нашей стороне, кажется, - сказал Борондир.
- Может быть, - ответил Эорл. - В конце концов, я доверяю уму Феларофа.  Он не чует зла. Он приободрился и более не чувствует усталости; он рвется вперед. Пусть так! Ибо никогда еще я не нуждался так в скрытности и скорости.
Тогда Фелароф рванулся вперед, и все войско понеслось, как могучий ветер, но в странной тишине, как будто подковы их лошадей не касались земли. Так дальше ехали они, столь же бодрые и полные сил, как в день начала похода, весь этот день и следующий; но на рассвете третьего дня они пробудились и увидели, что находятся далеко на открытых землях. Справа недалеко от них тек Андуин, но они уже почти прошли его громадный восточный изгиб,  и виднелись уже Понизи. То было утро пятнадцатого дня месяца Вирессе, и они пришли туда так быстро, как и надеяться не могли.
Здесь этот текст кончается, с примечанием, что далее последует описание Битвы на Полях Келебранта. В Приложении А (II) к "Властелину Колец" имеется краткий отчет об этой битве:
Огромное количество диких людей с северо-востока опустошило Рованион и, спустившись с Бурых Равнин, пересекло Андуин на плотах. В это время, случайно или намеренно, Орки (которые в то время, перед войной с Гномами, были сильны и многочисленны) спустились с Гор. Захватчики пересекли Каленардон, и Кирион, Правитель Гондора, послал на север за помощью...
Когда Эорл и его всадники пришли на Поля Келебранта
северная армия Гондора была в отчаянном положении. Отброшенная с Понизей и отрезанная с юга, она перебралась через Лимлайт и была тогда внезапно атакована орочьим войском, которое прижало ее к Андуину. И последняя надежда оставила гондорцев, когда, незамеченные, подошли Всадники с Севера и ударили в тыл противника. Тогда положение изменилось, и враги с огромными потерями были отброшены за Лимлайт. Эорл повел своих людей в погоню, и так велик был страх перед Всадниками с Севера, что захватчики в Понизи тоже ударились в панику, и Всадники гнали их через равнины Каленардона.
Похожий, более короткий, отчет приведен в другом месте в Приложении А (I, iv). Видимо, ни из одного из них ход битвы не становится полностью ясен, но можно с уверенностью сказать, что Всадники, перейдя Андуин у Понизей, пересекли затем Лимлайт (см. примечание 27, стр. 200), и ударили в тыл врага на Полях Келебранта; и что "Враг с огромными потерями был отброшен за Лимлайт" означает, что Балхоты были отброшены на юг, в Пустоши.

0

33

(iii)
Кирион и Эорл

Этот рассказ предваряется заметкой о Халифириене, самом западном из маяков Гондора вдоль гряды Эред Нимрайс.
Халифириен  был высочайшим из маяков, и, как и Эйленах, немного уступающий ему, стоял отдельно на границе большого леса; но позади него был темный Фириен-Дэйл, глубокое ущелье в стене длинного северного отрога Эред Нимрайс, высочайшей точкой которых был Халифириен. Горы поднимались из ущелья отвесной стеной, но их внешние склоны, особенно северные, были пологими и без обрывов, и деревья росли на них почти до самой вершины. Ближе к подножию деревья становились гуще, особенно вдоль речки Меринг (бравшей начало в ущелье) и к северу, к равнине, по которой река несла свои воды к Энтовой Купели. Широкий Западный Тракт проходил через длинную просеку в лесу, огибая заболоченные земли у его северной опушки; но дорога эта была проложена в давние времена,  и после гибели Исилдура никто не срубил ни одно дерево в лесу Фириен - разве что смотрители маяка, обязанностью которых было поддерживать в порядке эту важную дорогу и тропу на вершину горы. Тропа эта ответвлялась от Тракта недалеко от того места, где начинался Лес, и поворачивала туда, где кончались деревья, за которыми была старинная каменная лестница, ведущая к подножию маяка - широкому кругу, выровненному теми, кто строил эту лестницу. Смотрители маяка были единственными жителями Леса, если не считать диких зверей; они жили недалеко от вершины в домиках среди деревьев, но не оставались там надолго, разве что их задерживала дурная погода, и приходили и уходили по очереди. В большинстве своем они рады были вернуться домой. Но не из-за диких зверей, ибо никакая злая тень темных дней не таилась в Лесу; но там стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума ветра, криков птиц и зверей, и, временами, стука копыт на дороге, и люди, как правило, начинали говорить шепотом, словно ожидая услышать эхо величественного голоса, зовущего сквозь расстояние и время. Название "Халифириен" на языке Рохиррим означало "Священная Гора".  До их прихода она называлась на Синдарине Амон Анвар, "Холм Благоговения", а почему - никто в Гондоре не знал, кроме (как выяснилось позже) Короля или Наместника. Для тех немногих, кто осмеливался сойти с Тракта и пройти по самому Лесу, причина казалась ясной: на Всеобщем языке он назывался "Шепчущий Лес". Во дни величия Гондора на Холме не было маяка: до тех пор, пока палантиры поддерживали связь между Осгилиатом и тремя крепостями королевства,  не было нужды в гонцах и сигналах. Позже, после того, как народ Каленардона пришел в упадок, с Севера почти не ожидали помощи и вооруженное войско туда не посылали - с тех пор как Минас Тирит переставал постепенно содержать в порядке укрепления вдоль Андуина и охранять его южные побережья. В Анориэне тогда еще жило довольно много людей. В их обязанности входила охрана северных границ, как с Каленардоном, так и через Андуин у Каир Андроса. Для связи с ними были построены и содержались в порядке три старинных маяка (Амон Дин, Эйленах и Мин Риммон),  но, хотя берега речки Меринг были укреплены (между непроходимыми болотами около ее впадения в Энтову Купель, и мостом, где Тракт выходил из Леса Фириен на его западной опушке), ни укрепления, ни маяка не было позволено установить на Амон Анвар.
Во дни Наместника Кириона на Гондор напали Балхоты, которые в союзе с Орками пересекли Андуин, вторглись в Пустоши и начали завоевание Каленардона. От этой смертельной опасности, которая уничтожила бы Гондор, королевство спас приход Эорла Юного и Рохиррим.
Когда война кончилась, люди любопытствовали, каким образом Наместник намеревается воздать Эорлу почести и как хочет наградить его, и ожидали, что в Минас Тирите будет устроен великий пир, на котором все и выяснится. Но Кирион был человеком себе на уме. Когда поредевшая армия Гондора двинулась на юг, к нему присоединились Эорл и эоред  Всадников с Севера. Когда они приблизились к речке Меринг, Кирион обратился к Эорлу и, ко всеобщему изумлению, сказал:
- Теперь прощай, Эорл, сын Леода. Я вернусь к себе домой, где мне предстоит многое сделать. Каленардон на это время я отдаю тебе, если ты не торопишься возвращаться в свои земли. Через три месяца мы здесь же увидимся с тобой, и станем держать совет.
- Я приду, - сказал Эорл.
И так они расстались.
Как только Кирион приехал в Минас Тирит, он призвал нескольких своих слуг, которым наиболее доверял.
- Поезжайте в Шепчущий Лес, - сказал он. - Вы должны восстановить древнюю тропу к Амон Анвар. Она давно заросла; но начало ее по-прежнему отмечает камень, стоящий у Тракта, там, где Лес с северной стороны смыкается над ней. Тропа поворачивает и так и эдак, но на каждом повороте стоит камень. Следуя им, вы в конце концов придете к границе деревьев и найдете каменную лестницу, ведущую наверх. Я приказываю вам не ступать на нее. Сделайте это как можно быстрее и возвращайтесь. Не рубите деревья; только расчистите тропку, по которой могли бы пройти пешком несколько человек. Вход с Тракта оставьте скрытым, так, чтобы никто, проезжая по Тракту, не поддался искушению свернуть на тропу, пока я сам туда не приду. Никому не говорите, куда вы идете или что вы делали. Если спросят, скажите, что лорд Наместник желает, чтобы было подготовлено место для его встречи с Вождем Всадников."
В назначенное время Кирион отправился в путь со своим сыном Халласом, Князем Дол Амрота и еще двумя Советниками; и он встретился с Эорлом на переправе через речку Меринг. С Эорлом были трое из его военачальников.
- Теперь давайте отправимся к тому месту, что я приготовил, - сказал Кирион. Тогда они оставили на мосту стражу из Всадников, вернулись назад по Тракту и доехали до стоячего камня. Там они оставили своих лошадей и вторую сильную стражу из воинов Гондора; и Кирион, стоя около камня, обратился к своим спутникам и сказал:
- Теперь я отправлюсь на Холм Благоговения. Идите за мной, если хотите. Со мной пойдет оруженосец, и с Эорлом другой, они понесут наше оружие; остальные пойдут безоружными, как свидетели наших слов и дел на ее вершине. Тропа подготовлена, хотя по ней никто не ходил с тех пор, как я был здесь со своим отцом.
Затем Кирион повел Эорла в лес, и остальные последовали за ними в должном порядке. Когда же прошли они первый из внутренних камней, они умолкли и шли осторожно, как бы не желая издать ни единого звука. Так дошли они наконец до верхних склонов Горы, прошли через заросли белых берез и увидели каменную лестницу, ведущую на вершину. После сумрака Леса солнце показалось им ярким и горячим, ибо был месяц Уримэ; и все же вершина Горы была зеленой, словно бы все еще продолжался месяц Лотессэ.
У подножия лестницы был небольшой уступ или просто ровное место, вырубленное в склоне горы, с низкими дерновыми скамьями. Там все они немного посидели, а потом Кирион поднялся и взял у своего оруженосца белый скипетр - знак должности, и белую мантию Наместников Гондора. Тогда, стоя на первой ступени лестницы, он нарушил молчание, сказав негромким, но ясным голосом:
- Сейчас я хочу объявить, что я решил, властью Наместников Королей, предложить Эорлу сыну Леода, Вождю Народа Эотеод, в признательность за доблесть его народа и за помощь, которую оказал он Гондору в час крайней нужды. Эорлу отдам я, как свободный дар, все земли Каленардона от Андуина до Изена. Там, если он того пожелает, будет он королем, и его потомки после него, и его народ будет свободно жить там, пока продолжается правление Наместников, пока Великий Король не вернется .  Не будет на них наложено никаких обязательств, кроме их собственных законов и воли, кроме одного: они будут жить в вечной дружбе с Гондором, и враги его будут их врагами, пока стоят оба государства. Но такое же обязательство будет наложено и на народ Гондора.
Тогда встал Эорл, но молчал некоторое время. Ибо был он изумлен огромной щедростью дара и благородными словами, которыми был тот дар предложен; и он увидел мудрость Кириона - и как Наместника Гондора, желающего защитить то, что осталось от его государства, и как друга народа Эотеод, о нуждах которого он знал. Ибо народ Эотеод стал теперь слишком многочислен для своих земель на Севере, и они желали вернуться на юг, в свой прежний дом, но боялись Дол Гулдура. А в Каленардоне куда больше места, чем им мечталось, и он далеко от мглы Лихолесья.
Но, кроме мудрости и политических соображений, в словах Кириона звучала великая дружба, что связала его народ и народ Эорла, и любовь, что возникла между этими верными людьми. Со стороны Кириона то была любовь мудрого отца, состарившегося среди мирских тревог, к сыну, полному сил и надежд юности; а Эорл видел в Кирионе высочайшего и благороднейшего в мире человека, мудрейшего из тех, кого Эорл знал, и на нем пребывало величие Королей Людей давних времен.
Быстро обдумав все это, Эорл произнес:
- Лорд Наместник Великого Короля, я принимаю дар, предложенный тобой, для тебя и для своего народа. Он превосходит любую награду, какую бы ни заслужили мы своими делами, если бы только сами они не были свободным даром дружбы. Но теперь я скреплю эту дружбу клятвой, которая не будет забыта никогда.
- Тогда мы поднимемся сейчас на вершину, - сказал Кирион, - и пред свидетелями поклянемся так, как должно.
Кирион с Эорлом поднялись по лестнице, и остальные последовали за ними; и на вершине они увидели широкую овальную торфяную площадку, неогороженную, но с восточной ее стороны был низкий курган, на котором росли белые цветы "алфирина",  и заходящее солнце коснулось их своим золотом. Тогда Князь Дол Амрота, знатнейший среди спутников Кириона, подошел ближе, и увидел он черный камень, что лежал в траве перед курганом и все же не был попорчен ни временем, ни непогодами; и три знака были выбиты на нем. Тогда он спросил у Кириона:
- Так это могила? Но кто из великих людей древности покоится здесь?
- Разве не прочел ты знаков? - спросил в ответ Кирион.
- Прочел, - сказал Принц,  - поэтому и удивлен; ибо знаки эти - ламбе, андо, ламбе, но не может же эта могила быть могилой Элендила, а с тех времен ни один человек не осмеливался носить это имя.
- И все же это его могила, - сказал Кирион, - и отсюда исходит тот благоговейный страх, который живет на этой горе и в лесах внизу. Волею Исилдура, от Менельдила, занявшего его место, и далее всем родом Королей, и родом Наместников до меня, хранилась в тайне эта могила. Ибо Исилдур сказал: "Здесь - центр Южного Королевства,  и здесь будут Валар хранить гробницу Элендила Верного, пока существует Королевство. Эта гора будет священной, и пусть ни один человек не нарушит ее покоя и тишины, если он не наследник Элендила." Я привел вас сюда, чтобы клятвы, произнесенные здесь, могли считаться торжественнейшими для нас самих и для наших наследников с каждой стороны.
Все присутствующие стояли в молчании, склонив головы, и Кирион сказал Эорлу:
- Если ты готов, поклянись теперь так, как кажется тебе достойным, в согласии с обычаями твоего народа.
Тогда Эорл шагнул вперед, и, взяв у своего оруженосца копье, установил его на земле стоймя. Затем, обнажив свой меч, он подбросил его, и клинок сверкнул на солнце, и, поймав его, шагнул вперед и положил клинок на курган, не отпустив, однако, рукояти. Затем громким голосом он произнес Клятву Эорла. Так сказал он на языке народа Эотеод, в переводе на Всеобщий язык:
- Услышьте ныне все народы, что не склонились пред Тьмой с Востока: даром повелителя Мундбурга мы придем жить в землях, которые он называет Каленардон. И потому я клянусь от своего собственного имени, и от имени народа Эотеод с Севера, что между нами и Великим Народом Запада будет дружба навеки. Их враги будут нашими врагами, их нужды будут нашими нуждами, и какое бы зло, или угроза, или нападение ни пало на них, мы придем им на помощь и будем с ними, пока наши силы не иссякнут. Клятва эта перейдет к моим потомкам, ко всем, кто произойдет от меня на наших новых землях. И пусть они хранят ее в верности ненарушаемой, иначе да падет на них Тьма и да будут они прокляты.
Затем Эорл вложил меч в ножны и вернулся к своим спутникам.
Тогда Кирион произнес ответную клятву. Выпрямившись во весь рост, он положил левую ладонь на курган, а правой рукой поднял высоко белый скипетр Правителей, и произнес слова, которые наполнили благоговением тех, кто слышал их. Ибо, когда встал он, Солнце заходило на Западе в пламени, и одежды Правителя казались охваченными огнем; и, поклявшись в том, что Гондор отныне будет связан подобными же обязательствами дружбы и помощи во всех делах, он возвысил голос и сказал на языке Квэнья:
- Vanda sina termaruva Elenna-nóreo alcar enyalien ar Elendil Vorondo voronwë. Nai tiruvantes i hárar mahalmassen mi Númen ar i Eru i or ilyë mahalmar eä tennoio.
И повторил - на Всеобщем языке:
- Клятва сия нерушимою будет в память величья Земли-Под-Звездою и верности твердой Элендила Верного. Да хранят ее те, кто на Западе вечном восседают на тронах своих, и Единый, что превыше всех тронов во веки веков.
Такой клятвы не слыхали в Средиземье с тех пор, как сам Элендил поклялся в союзе с Гил-Галадом, королем Эльдар.
Когда все было сделано, и сгущались вечерние сумерки, Кирион и Эорл со своими спутниками спустились, в молчании прошли через темнеющий Лес, и вернулись на стоянку у речки Меринг, где для них были приготовлены шатры. После вечерней трапезы Кирион и Эорл с Князем Дол Амрота и Эомундом, главным военачальником войска Эотеод, собрались за столом и определили границы владений Короля Эотеод и Правителя Гондора.
Границами королевства Эорла должны были стать: на западе река Ангрен от слияния с Адорном, к северу до внешней ограды Ангреноста, и к северо-западу вдоль границ Фангорна до реки Лимлайт; а эта река стала его северной границей, ибо на земли за ней Гондор никогда не претендовал.  На востоке границами служили Андуин и западные обрывы Эмин Муйл до болот около устья Онодло, а за той рекой - река Гланхир, которая бежала через Лес Анвар к Онодло; а на юге его границами были Эред Нимрайс до конца северных отрогов, но все те долины и ущелья, что открывались на север, должны были принадлежать Эотеод, а также земли к югу от Хитаэглир, что лежат меж рек Ангрен и Адорн.
Во всех этих районах Гондор в то время держал под своим командованием только крепость Ангреност, внутри которой находилась Третья Башня Гондора, неприступный Ортханк, а в нем находился четвертый палантир Южного Королевства. Во дни Кириона в Ангреносте еще находился гондорский гарнизон, но к тому времени он превратился в небольшой отряд стойких людей под управлением наследственного Капитана, и ключи от Ортханка были в ведении Наместника Гондора. "Внешняя ограда", поименованная в описании границ государства Эорла, представляла собой стены и дамбу, расположенные примерно в двух милях к югу от Врат Ангреноста, между холмами, которыми заканчивались Мглистые Горы; за ними находились пашни людей крепости.
Также договорились, что Большой Тракт, который проходил через Анориен и Каленардон к Атрад Ангрену (Бродам Изена) , и затем на север к Арнору, в мирное время должен быть открыт для всех путешественников любых народов, и заботы о его содержании, от речки Меринг до бродов Изена, передавалось народу Эотеод.
По этому соглашению только небольшая часть Леса Анвар, к западу от речки Меринг, принадлежала королевству Эорла; но Кирион объявил, что Холм Анвар будет теперь почитаема у обоих народов, и что и Эорлинги, и Наместники должны впредь разделять труды по ее содержанию и охране. Однако позднее, когда Рохиррим выросли и силой, и количеством, в то время как Гондор приходил в упадок и постоянно подвергался нападениям с Востока и с моря, о горе Анвар всецело заботились люди Истфолда (Восточного Порубежья), и Лес по обычаю стал частью владений Королей Порубежья. Гору они называли Халифириен, а Лес - Фириенхолт.
В позднейшие времена день принятия клятвы считался первым днем существования нового королевства, тем днем, когда Эорл принял титул Короля Края Всадников. Но на самом деле это произошло незадолго до того, как Рохиррим окончательно поселились на этой земле, и всю свою жизнь Эорл был известен как Повелитель народа Эотеод и король Каленардона. Слово "Порубежье" означало пограничные земли, особенно те, которые служат защитой внутренним землям королевства. Синдарские имена "Рохан" для Края и "Рохиррим" для ее народа придумал Халлас, сын и наследник Кириона, но их часто употребляли не только жители Гондора, но и сами люди Эотеод.
На следующий день после принесения Клятвы Кирион и Эорл обнялись и с неохотой расстались. Ибо Эорл сказал:
- Мне спешно нужно многое сделать, Лорд Наместник. Эта земля теперь свободна от врагов; но они не разгромлены окончательно, и мы не знаем, какая опасность таится за Андуином и на опушках Лихолесья. Вчера на закате я послал на Север трех вестников, всадников умелых и отважных, надеясь, что хотя бы один достигнет моего дома раньше меня. Ибо ныне сам я должен вернуться, и вернуться с войсками: в моих землях остались немногие, те, кто слишком молод или слишком стар; там остались наши женщины и дети, наше имущество; на долгом пути сюда их нужно будет охранять, и последуют они только за самим Вождем Эотеод. Я оставлю здесь все войска, какие смогу - около половины тех, что сейчас в Каленардоне. Среди них - несколько отрядов конных лучников, которые быстро придут на помощь, если в этих землях обнаружатся еще какие-нибудь вражеские банды; но главные силы останутся на северо-востоке - защищать тот край, где Балхоты, выйдя из Бурых Равнин, пересекли Андуин; ибо здесь по-прежнему главная опасность, и здесь же я, если я вернусь, надеюсь провести мой народ в их новые земли с возможно меньшими страданиями и потерями. Если я вернусь, говорю я; но будь уверен, что я сдержу свою клятву и вернусь, если только злой рок не падет на нас и я не сгину вместе с моим народом на долгом пути. Ибо он проходит по восточному берегу Андуина, все время под угрозой из Лихолесья, а в конце идет через долину, где постоянно лежит тень от холма, который вы называете Дол Гулдур. На западном же берегу нет дороги ни для конницы, ни для больших отрядов, ни для повозок - даже если бы Горы не кишели Орками; и ни один смертный, ни слабый, ни сильный, не может пройти через сети, что плетет Белая Госпожа Двимордена.  Я пойду восточной дорогой, и я приду к Келебранту; и да хранят нас те, кого мы призвали в свидетели наших клятв. Расстанемся теперь с надеждой! Отпустишь ли ты меня?
- Да, я отпущу тебя, - ответил Кирион, - ибо теперь я вижу, что по-иному быть не может. Я понимаю, что в нашей беде я слишком мало думал об опасностях, с которыми ты столкнулся, и о том, каким чудом было твое явление после долгого пути с Севера, явление, на которое мы и не надеялись. Награда, которую я предложил тебе своею волей в веселии и от всего сердца, кажется теперь малой. Но я верю, что слова моей клятвы, о которых я не думал до того, как сказал их, не напрасно были вложены в мои уста. Так расстанемся же, храня надежду.
Несомненно, многое из того, что здесь вложено в уста Кириона и Эорла при их расставании из-за манеры изложения, характерной для хроник, было сказано и обсуждено предыдущей ночью; но наверняка Кирион при расставании сказал о том, как он был вдохновлен на свою Клятву, ибо он был человеком малой гордыни, большого мужества и великодушия, благороднейший из Наместников Гондора.

0

34

(iii)
Кирион и Эорл

Этот рассказ предваряется заметкой о Халифириене, самом западном из маяков Гондора вдоль гряды Эред Нимрайс.
Халифириен  был высочайшим из маяков, и, как и Эйленах, немного уступающий ему, стоял отдельно на границе большого леса; но позади него был темный Фириен-Дэйл, глубокое ущелье в стене длинного северного отрога Эред Нимрайс, высочайшей точкой которых был Халифириен. Горы поднимались из ущелья отвесной стеной, но их внешние склоны, особенно северные, были пологими и без обрывов, и деревья росли на них почти до самой вершины. Ближе к подножию деревья становились гуще, особенно вдоль речки Меринг (бравшей начало в ущелье) и к северу, к равнине, по которой река несла свои воды к Энтовой Купели. Широкий Западный Тракт проходил через длинную просеку в лесу, огибая заболоченные земли у его северной опушки; но дорога эта была проложена в давние времена,  и после гибели Исилдура никто не срубил ни одно дерево в лесу Фириен - разве что смотрители маяка, обязанностью которых было поддерживать в порядке эту важную дорогу и тропу на вершину горы. Тропа эта ответвлялась от Тракта недалеко от того места, где начинался Лес, и поворачивала туда, где кончались деревья, за которыми была старинная каменная лестница, ведущая к подножию маяка - широкому кругу, выровненному теми, кто строил эту лестницу. Смотрители маяка были единственными жителями Леса, если не считать диких зверей; они жили недалеко от вершины в домиках среди деревьев, но не оставались там надолго, разве что их задерживала дурная погода, и приходили и уходили по очереди. В большинстве своем они рады были вернуться домой. Но не из-за диких зверей, ибо никакая злая тень темных дней не таилась в Лесу; но там стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума ветра, криков птиц и зверей, и, временами, стука копыт на дороге, и люди, как правило, начинали говорить шепотом, словно ожидая услышать эхо величественного голоса, зовущего сквозь расстояние и время. Название "Халифириен" на языке Рохиррим означало "Священная Гора".  До их прихода она называлась на Синдарине Амон Анвар, "Холм Благоговения", а почему - никто в Гондоре не знал, кроме (как выяснилось позже) Короля или Наместника. Для тех немногих, кто осмеливался сойти с Тракта и пройти по самому Лесу, причина казалась ясной: на Всеобщем языке он назывался "Шепчущий Лес". Во дни величия Гондора на Холме не было маяка: до тех пор, пока палантиры поддерживали связь между Осгилиатом и тремя крепостями королевства,  не было нужды в гонцах и сигналах. Позже, после того, как народ Каленардона пришел в упадок, с Севера почти не ожидали помощи и вооруженное войско туда не посылали - с тех пор как Минас Тирит переставал постепенно содержать в порядке укрепления вдоль Андуина и охранять его южные побережья. В Анориэне тогда еще жило довольно много людей. В их обязанности входила охрана северных границ, как с Каленардоном, так и через Андуин у Каир Андроса. Для связи с ними были построены и содержались в порядке три старинных маяка (Амон Дин, Эйленах и Мин Риммон),  но, хотя берега речки Меринг были укреплены (между непроходимыми болотами около ее впадения в Энтову Купель, и мостом, где Тракт выходил из Леса Фириен на его западной опушке), ни укрепления, ни маяка не было позволено установить на Амон Анвар.
Во дни Наместника Кириона на Гондор напали Балхоты, которые в союзе с Орками пересекли Андуин, вторглись в Пустоши и начали завоевание Каленардона. От этой смертельной опасности, которая уничтожила бы Гондор, королевство спас приход Эорла Юного и Рохиррим.
Когда война кончилась, люди любопытствовали, каким образом Наместник намеревается воздать Эорлу почести и как хочет наградить его, и ожидали, что в Минас Тирите будет устроен великий пир, на котором все и выяснится. Но Кирион был человеком себе на уме. Когда поредевшая армия Гондора двинулась на юг, к нему присоединились Эорл и эоред  Всадников с Севера. Когда они приблизились к речке Меринг, Кирион обратился к Эорлу и, ко всеобщему изумлению, сказал:
- Теперь прощай, Эорл, сын Леода. Я вернусь к себе домой, где мне предстоит многое сделать. Каленардон на это время я отдаю тебе, если ты не торопишься возвращаться в свои земли. Через три месяца мы здесь же увидимся с тобой, и станем держать совет.
- Я приду, - сказал Эорл.
И так они расстались.
Как только Кирион приехал в Минас Тирит, он призвал нескольких своих слуг, которым наиболее доверял.
- Поезжайте в Шепчущий Лес, - сказал он. - Вы должны восстановить древнюю тропу к Амон Анвар. Она давно заросла; но начало ее по-прежнему отмечает камень, стоящий у Тракта, там, где Лес с северной стороны смыкается над ней. Тропа поворачивает и так и эдак, но на каждом повороте стоит камень. Следуя им, вы в конце концов придете к границе деревьев и найдете каменную лестницу, ведущую наверх. Я приказываю вам не ступать на нее. Сделайте это как можно быстрее и возвращайтесь. Не рубите деревья; только расчистите тропку, по которой могли бы пройти пешком несколько человек. Вход с Тракта оставьте скрытым, так, чтобы никто, проезжая по Тракту, не поддался искушению свернуть на тропу, пока я сам туда не приду. Никому не говорите, куда вы идете или что вы делали. Если спросят, скажите, что лорд Наместник желает, чтобы было подготовлено место для его встречи с Вождем Всадников."
В назначенное время Кирион отправился в путь со своим сыном Халласом, Князем Дол Амрота и еще двумя Советниками; и он встретился с Эорлом на переправе через речку Меринг. С Эорлом были трое из его военачальников.
- Теперь давайте отправимся к тому месту, что я приготовил, - сказал Кирион. Тогда они оставили на мосту стражу из Всадников, вернулись назад по Тракту и доехали до стоячего камня. Там они оставили своих лошадей и вторую сильную стражу из воинов Гондора; и Кирион, стоя около камня, обратился к своим спутникам и сказал:
- Теперь я отправлюсь на Холм Благоговения. Идите за мной, если хотите. Со мной пойдет оруженосец, и с Эорлом другой, они понесут наше оружие; остальные пойдут безоружными, как свидетели наших слов и дел на ее вершине. Тропа подготовлена, хотя по ней никто не ходил с тех пор, как я был здесь со своим отцом.
Затем Кирион повел Эорла в лес, и остальные последовали за ними в должном порядке. Когда же прошли они первый из внутренних камней, они умолкли и шли осторожно, как бы не желая издать ни единого звука. Так дошли они наконец до верхних склонов Горы, прошли через заросли белых берез и увидели каменную лестницу, ведущую на вершину. После сумрака Леса солнце показалось им ярким и горячим, ибо был месяц Уримэ; и все же вершина Горы была зеленой, словно бы все еще продолжался месяц Лотессэ.
У подножия лестницы был небольшой уступ или просто ровное место, вырубленное в склоне горы, с низкими дерновыми скамьями. Там все они немного посидели, а потом Кирион поднялся и взял у своего оруженосца белый скипетр - знак должности, и белую мантию Наместников Гондора. Тогда, стоя на первой ступени лестницы, он нарушил молчание, сказав негромким, но ясным голосом:
- Сейчас я хочу объявить, что я решил, властью Наместников Королей, предложить Эорлу сыну Леода, Вождю Народа Эотеод, в признательность за доблесть его народа и за помощь, которую оказал он Гондору в час крайней нужды. Эорлу отдам я, как свободный дар, все земли Каленардона от Андуина до Изена. Там, если он того пожелает, будет он королем, и его потомки после него, и его народ будет свободно жить там, пока продолжается правление Наместников, пока Великий Король не вернется .  Не будет на них наложено никаких обязательств, кроме их собственных законов и воли, кроме одного: они будут жить в вечной дружбе с Гондором, и враги его будут их врагами, пока стоят оба государства. Но такое же обязательство будет наложено и на народ Гондора.
Тогда встал Эорл, но молчал некоторое время. Ибо был он изумлен огромной щедростью дара и благородными словами, которыми был тот дар предложен; и он увидел мудрость Кириона - и как Наместника Гондора, желающего защитить то, что осталось от его государства, и как друга народа Эотеод, о нуждах которого он знал. Ибо народ Эотеод стал теперь слишком многочислен для своих земель на Севере, и они желали вернуться на юг, в свой прежний дом, но боялись Дол Гулдура. А в Каленардоне куда больше места, чем им мечталось, и он далеко от мглы Лихолесья.
Но, кроме мудрости и политических соображений, в словах Кириона звучала великая дружба, что связала его народ и народ Эорла, и любовь, что возникла между этими верными людьми. Со стороны Кириона то была любовь мудрого отца, состарившегося среди мирских тревог, к сыну, полному сил и надежд юности; а Эорл видел в Кирионе высочайшего и благороднейшего в мире человека, мудрейшего из тех, кого Эорл знал, и на нем пребывало величие Королей Людей давних времен.
Быстро обдумав все это, Эорл произнес:
- Лорд Наместник Великого Короля, я принимаю дар, предложенный тобой, для тебя и для своего народа. Он превосходит любую награду, какую бы ни заслужили мы своими делами, если бы только сами они не были свободным даром дружбы. Но теперь я скреплю эту дружбу клятвой, которая не будет забыта никогда.
- Тогда мы поднимемся сейчас на вершину, - сказал Кирион, - и пред свидетелями поклянемся так, как должно.
Кирион с Эорлом поднялись по лестнице, и остальные последовали за ними; и на вершине они увидели широкую овальную торфяную площадку, неогороженную, но с восточной ее стороны был низкий курган, на котором росли белые цветы "алфирина",  и заходящее солнце коснулось их своим золотом. Тогда Князь Дол Амрота, знатнейший среди спутников Кириона, подошел ближе, и увидел он черный камень, что лежал в траве перед курганом и все же не был попорчен ни временем, ни непогодами; и три знака были выбиты на нем. Тогда он спросил у Кириона:
- Так это могила? Но кто из великих людей древности покоится здесь?
- Разве не прочел ты знаков? - спросил в ответ Кирион.
- Прочел, - сказал Принц,  - поэтому и удивлен; ибо знаки эти - ламбе, андо, ламбе, но не может же эта могила быть могилой Элендила, а с тех времен ни один человек не осмеливался носить это имя.
- И все же это его могила, - сказал Кирион, - и отсюда исходит тот благоговейный страх, который живет на этой горе и в лесах внизу. Волею Исилдура, от Менельдила, занявшего его место, и далее всем родом Королей, и родом Наместников до меня, хранилась в тайне эта могила. Ибо Исилдур сказал: "Здесь - центр Южного Королевства,  и здесь будут Валар хранить гробницу Элендила Верного, пока существует Королевство. Эта гора будет священной, и пусть ни один человек не нарушит ее покоя и тишины, если он не наследник Элендила." Я привел вас сюда, чтобы клятвы, произнесенные здесь, могли считаться торжественнейшими для нас самих и для наших наследников с каждой стороны.
Все присутствующие стояли в молчании, склонив головы, и Кирион сказал Эорлу:
- Если ты готов, поклянись теперь так, как кажется тебе достойным, в согласии с обычаями твоего народа.
Тогда Эорл шагнул вперед, и, взяв у своего оруженосца копье, установил его на земле стоймя. Затем, обнажив свой меч, он подбросил его, и клинок сверкнул на солнце, и, поймав его, шагнул вперед и положил клинок на курган, не отпустив, однако, рукояти. Затем громким голосом он произнес Клятву Эорла. Так сказал он на языке народа Эотеод, в переводе на Всеобщий язык:
- Услышьте ныне все народы, что не склонились пред Тьмой с Востока: даром повелителя Мундбурга мы придем жить в землях, которые он называет Каленардон. И потому я клянусь от своего собственного имени, и от имени народа Эотеод с Севера, что между нами и Великим Народом Запада будет дружба навеки. Их враги будут нашими врагами, их нужды будут нашими нуждами, и какое бы зло, или угроза, или нападение ни пало на них, мы придем им на помощь и будем с ними, пока наши силы не иссякнут. Клятва эта перейдет к моим потомкам, ко всем, кто произойдет от меня на наших новых землях. И пусть они хранят ее в верности ненарушаемой, иначе да падет на них Тьма и да будут они прокляты.
Затем Эорл вложил меч в ножны и вернулся к своим спутникам.
Тогда Кирион произнес ответную клятву. Выпрямившись во весь рост, он положил левую ладонь на курган, а правой рукой поднял высоко белый скипетр Правителей, и произнес слова, которые наполнили благоговением тех, кто слышал их. Ибо, когда встал он, Солнце заходило на Западе в пламени, и одежды Правителя казались охваченными огнем; и, поклявшись в том, что Гондор отныне будет связан подобными же обязательствами дружбы и помощи во всех делах, он возвысил голос и сказал на языке Квэнья:
- Vanda sina termaruva Elenna-nóreo alcar enyalien ar Elendil Vorondo voronwë. Nai tiruvantes i hárar mahalmassen mi Númen ar i Eru i or ilyë mahalmar eä tennoio.
И повторил - на Всеобщем языке:
- Клятва сия нерушимою будет в память величья Земли-Под-Звездою и верности твердой Элендила Верного. Да хранят ее те, кто на Западе вечном восседают на тронах своих, и Единый, что превыше всех тронов во веки веков.
Такой клятвы не слыхали в Средиземье с тех пор, как сам Элендил поклялся в союзе с Гил-Галадом, королем Эльдар.
Когда все было сделано, и сгущались вечерние сумерки, Кирион и Эорл со своими спутниками спустились, в молчании прошли через темнеющий Лес, и вернулись на стоянку у речки Меринг, где для них были приготовлены шатры. После вечерней трапезы Кирион и Эорл с Князем Дол Амрота и Эомундом, главным военачальником войска Эотеод, собрались за столом и определили границы владений Короля Эотеод и Правителя Гондора.
Границами королевства Эорла должны были стать: на западе река Ангрен от слияния с Адорном, к северу до внешней ограды Ангреноста, и к северо-западу вдоль границ Фангорна до реки Лимлайт; а эта река стала его северной границей, ибо на земли за ней Гондор никогда не претендовал.  На востоке границами служили Андуин и западные обрывы Эмин Муйл до болот около устья Онодло, а за той рекой - река Гланхир, которая бежала через Лес Анвар к Онодло; а на юге его границами были Эред Нимрайс до конца северных отрогов, но все те долины и ущелья, что открывались на север, должны были принадлежать Эотеод, а также земли к югу от Хитаэглир, что лежат меж рек Ангрен и Адорн.
Во всех этих районах Гондор в то время держал под своим командованием только крепость Ангреност, внутри которой находилась Третья Башня Гондора, неприступный Ортханк, а в нем находился четвертый палантир Южного Королевства. Во дни Кириона в Ангреносте еще находился гондорский гарнизон, но к тому времени он превратился в небольшой отряд стойких людей под управлением наследственного Капитана, и ключи от Ортханка были в ведении Наместника Гондора. "Внешняя ограда", поименованная в описании границ государства Эорла, представляла собой стены и дамбу, расположенные примерно в двух милях к югу от Врат Ангреноста, между холмами, которыми заканчивались Мглистые Горы; за ними находились пашни людей крепости.
Также договорились, что Большой Тракт, который проходил через Анориен и Каленардон к Атрад Ангрену (Бродам Изена) , и затем на север к Арнору, в мирное время должен быть открыт для всех путешественников любых народов, и заботы о его содержании, от речки Меринг до бродов Изена, передавалось народу Эотеод.
По этому соглашению только небольшая часть Леса Анвар, к западу от речки Меринг, принадлежала королевству Эорла; но Кирион объявил, что Холм Анвар будет теперь почитаема у обоих народов, и что и Эорлинги, и Наместники должны впредь разделять труды по ее содержанию и охране. Однако позднее, когда Рохиррим выросли и силой, и количеством, в то время как Гондор приходил в упадок и постоянно подвергался нападениям с Востока и с моря, о горе Анвар всецело заботились люди Истфолда (Восточного Порубежья), и Лес по обычаю стал частью владений Королей Порубежья. Гору они называли Халифириен, а Лес - Фириенхолт.
В позднейшие времена день принятия клятвы считался первым днем существования нового королевства, тем днем, когда Эорл принял титул Короля Края Всадников. Но на самом деле это произошло незадолго до того, как Рохиррим окончательно поселились на этой земле, и всю свою жизнь Эорл был известен как Повелитель народа Эотеод и король Каленардона. Слово "Порубежье" означало пограничные земли, особенно те, которые служат защитой внутренним землям королевства. Синдарские имена "Рохан" для Края и "Рохиррим" для ее народа придумал Халлас, сын и наследник Кириона, но их часто употребляли не только жители Гондора, но и сами люди Эотеод.
На следующий день после принесения Клятвы Кирион и Эорл обнялись и с неохотой расстались. Ибо Эорл сказал:
- Мне спешно нужно многое сделать, Лорд Наместник. Эта земля теперь свободна от врагов; но они не разгромлены окончательно, и мы не знаем, какая опасность таится за Андуином и на опушках Лихолесья. Вчера на закате я послал на Север трех вестников, всадников умелых и отважных, надеясь, что хотя бы один достигнет моего дома раньше меня. Ибо ныне сам я должен вернуться, и вернуться с войсками: в моих землях остались немногие, те, кто слишком молод или слишком стар; там остались наши женщины и дети, наше имущество; на долгом пути сюда их нужно будет охранять, и последуют они только за самим Вождем Эотеод. Я оставлю здесь все войска, какие смогу - около половины тех, что сейчас в Каленардоне. Среди них - несколько отрядов конных лучников, которые быстро придут на помощь, если в этих землях обнаружатся еще какие-нибудь вражеские банды; но главные силы останутся на северо-востоке - защищать тот край, где Балхоты, выйдя из Бурых Равнин, пересекли Андуин; ибо здесь по-прежнему главная опасность, и здесь же я, если я вернусь, надеюсь провести мой народ в их новые земли с возможно меньшими страданиями и потерями. Если я вернусь, говорю я; но будь уверен, что я сдержу свою клятву и вернусь, если только злой рок не падет на нас и я не сгину вместе с моим народом на долгом пути. Ибо он проходит по восточному берегу Андуина, все время под угрозой из Лихолесья, а в конце идет через долину, где постоянно лежит тень от холма, который вы называете Дол Гулдур. На западном же берегу нет дороги ни для конницы, ни для больших отрядов, ни для повозок - даже если бы Горы не кишели Орками; и ни один смертный, ни слабый, ни сильный, не может пройти через сети, что плетет Белая Госпожа Двимордена.  Я пойду восточной дорогой, и я приду к Келебранту; и да хранят нас те, кого мы призвали в свидетели наших клятв. Расстанемся теперь с надеждой! Отпустишь ли ты меня?
- Да, я отпущу тебя, - ответил Кирион, - ибо теперь я вижу, что по-иному быть не может. Я понимаю, что в нашей беде я слишком мало думал об опасностях, с которыми ты столкнулся, и о том, каким чудом было твое явление после долгого пути с Севера, явление, на которое мы и не надеялись. Награда, которую я предложил тебе своею волей в веселии и от всего сердца, кажется теперь малой. Но я верю, что слова моей клятвы, о которых я не думал до того, как сказал их, не напрасно были вложены в мои уста. Так расстанемся же, храня надежду.
Несомненно, многое из того, что здесь вложено в уста Кириона и Эорла при их расставании из-за манеры изложения, характерной для хроник, было сказано и обсуждено предыдущей ночью; но наверняка Кирион при расставании сказал о том, как он был вдохновлен на свою Клятву, ибо он был человеком малой гордыни, большого мужества и великодушия, благороднейший из Наместников Гондора.

0

35

(iii)
Кирион и Эорл

Этот рассказ предваряется заметкой о Халифириене, самом западном из маяков Гондора вдоль гряды Эред Нимрайс.
Халифириен  был высочайшим из маяков, и, как и Эйленах, немного уступающий ему, стоял отдельно на границе большого леса; но позади него был темный Фириен-Дэйл, глубокое ущелье в стене длинного северного отрога Эред Нимрайс, высочайшей точкой которых был Халифириен. Горы поднимались из ущелья отвесной стеной, но их внешние склоны, особенно северные, были пологими и без обрывов, и деревья росли на них почти до самой вершины. Ближе к подножию деревья становились гуще, особенно вдоль речки Меринг (бравшей начало в ущелье) и к северу, к равнине, по которой река несла свои воды к Энтовой Купели. Широкий Западный Тракт проходил через длинную просеку в лесу, огибая заболоченные земли у его северной опушки; но дорога эта была проложена в давние времена,  и после гибели Исилдура никто не срубил ни одно дерево в лесу Фириен - разве что смотрители маяка, обязанностью которых было поддерживать в порядке эту важную дорогу и тропу на вершину горы. Тропа эта ответвлялась от Тракта недалеко от того места, где начинался Лес, и поворачивала туда, где кончались деревья, за которыми была старинная каменная лестница, ведущая к подножию маяка - широкому кругу, выровненному теми, кто строил эту лестницу. Смотрители маяка были единственными жителями Леса, если не считать диких зверей; они жили недалеко от вершины в домиках среди деревьев, но не оставались там надолго, разве что их задерживала дурная погода, и приходили и уходили по очереди. В большинстве своем они рады были вернуться домой. Но не из-за диких зверей, ибо никакая злая тень темных дней не таилась в Лесу; но там стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума ветра, криков птиц и зверей, и, временами, стука копыт на дороге, и люди, как правило, начинали говорить шепотом, словно ожидая услышать эхо величественного голоса, зовущего сквозь расстояние и время. Название "Халифириен" на языке Рохиррим означало "Священная Гора".  До их прихода она называлась на Синдарине Амон Анвар, "Холм Благоговения", а почему - никто в Гондоре не знал, кроме (как выяснилось позже) Короля или Наместника. Для тех немногих, кто осмеливался сойти с Тракта и пройти по самому Лесу, причина казалась ясной: на Всеобщем языке он назывался "Шепчущий Лес". Во дни величия Гондора на Холме не было маяка: до тех пор, пока палантиры поддерживали связь между Осгилиатом и тремя крепостями королевства,  не было нужды в гонцах и сигналах. Позже, после того, как народ Каленардона пришел в упадок, с Севера почти не ожидали помощи и вооруженное войско туда не посылали - с тех пор как Минас Тирит переставал постепенно содержать в порядке укрепления вдоль Андуина и охранять его южные побережья. В Анориэне тогда еще жило довольно много людей. В их обязанности входила охрана северных границ, как с Каленардоном, так и через Андуин у Каир Андроса. Для связи с ними были построены и содержались в порядке три старинных маяка (Амон Дин, Эйленах и Мин Риммон),  но, хотя берега речки Меринг были укреплены (между непроходимыми болотами около ее впадения в Энтову Купель, и мостом, где Тракт выходил из Леса Фириен на его западной опушке), ни укрепления, ни маяка не было позволено установить на Амон Анвар.
Во дни Наместника Кириона на Гондор напали Балхоты, которые в союзе с Орками пересекли Андуин, вторглись в Пустоши и начали завоевание Каленардона. От этой смертельной опасности, которая уничтожила бы Гондор, королевство спас приход Эорла Юного и Рохиррим.
Когда война кончилась, люди любопытствовали, каким образом Наместник намеревается воздать Эорлу почести и как хочет наградить его, и ожидали, что в Минас Тирите будет устроен великий пир, на котором все и выяснится. Но Кирион был человеком себе на уме. Когда поредевшая армия Гондора двинулась на юг, к нему присоединились Эорл и эоред  Всадников с Севера. Когда они приблизились к речке Меринг, Кирион обратился к Эорлу и, ко всеобщему изумлению, сказал:
- Теперь прощай, Эорл, сын Леода. Я вернусь к себе домой, где мне предстоит многое сделать. Каленардон на это время я отдаю тебе, если ты не торопишься возвращаться в свои земли. Через три месяца мы здесь же увидимся с тобой, и станем держать совет.
- Я приду, - сказал Эорл.
И так они расстались.
Как только Кирион приехал в Минас Тирит, он призвал нескольких своих слуг, которым наиболее доверял.
- Поезжайте в Шепчущий Лес, - сказал он. - Вы должны восстановить древнюю тропу к Амон Анвар. Она давно заросла; но начало ее по-прежнему отмечает камень, стоящий у Тракта, там, где Лес с северной стороны смыкается над ней. Тропа поворачивает и так и эдак, но на каждом повороте стоит камень. Следуя им, вы в конце концов придете к границе деревьев и найдете каменную лестницу, ведущую наверх. Я приказываю вам не ступать на нее. Сделайте это как можно быстрее и возвращайтесь. Не рубите деревья; только расчистите тропку, по которой могли бы пройти пешком несколько человек. Вход с Тракта оставьте скрытым, так, чтобы никто, проезжая по Тракту, не поддался искушению свернуть на тропу, пока я сам туда не приду. Никому не говорите, куда вы идете или что вы делали. Если спросят, скажите, что лорд Наместник желает, чтобы было подготовлено место для его встречи с Вождем Всадников."
В назначенное время Кирион отправился в путь со своим сыном Халласом, Князем Дол Амрота и еще двумя Советниками; и он встретился с Эорлом на переправе через речку Меринг. С Эорлом были трое из его военачальников.
- Теперь давайте отправимся к тому месту, что я приготовил, - сказал Кирион. Тогда они оставили на мосту стражу из Всадников, вернулись назад по Тракту и доехали до стоячего камня. Там они оставили своих лошадей и вторую сильную стражу из воинов Гондора; и Кирион, стоя около камня, обратился к своим спутникам и сказал:
- Теперь я отправлюсь на Холм Благоговения. Идите за мной, если хотите. Со мной пойдет оруженосец, и с Эорлом другой, они понесут наше оружие; остальные пойдут безоружными, как свидетели наших слов и дел на ее вершине. Тропа подготовлена, хотя по ней никто не ходил с тех пор, как я был здесь со своим отцом.
Затем Кирион повел Эорла в лес, и остальные последовали за ними в должном порядке. Когда же прошли они первый из внутренних камней, они умолкли и шли осторожно, как бы не желая издать ни единого звука. Так дошли они наконец до верхних склонов Горы, прошли через заросли белых берез и увидели каменную лестницу, ведущую на вершину. После сумрака Леса солнце показалось им ярким и горячим, ибо был месяц Уримэ; и все же вершина Горы была зеленой, словно бы все еще продолжался месяц Лотессэ.
У подножия лестницы был небольшой уступ или просто ровное место, вырубленное в склоне горы, с низкими дерновыми скамьями. Там все они немного посидели, а потом Кирион поднялся и взял у своего оруженосца белый скипетр - знак должности, и белую мантию Наместников Гондора. Тогда, стоя на первой ступени лестницы, он нарушил молчание, сказав негромким, но ясным голосом:
- Сейчас я хочу объявить, что я решил, властью Наместников Королей, предложить Эорлу сыну Леода, Вождю Народа Эотеод, в признательность за доблесть его народа и за помощь, которую оказал он Гондору в час крайней нужды. Эорлу отдам я, как свободный дар, все земли Каленардона от Андуина до Изена. Там, если он того пожелает, будет он королем, и его потомки после него, и его народ будет свободно жить там, пока продолжается правление Наместников, пока Великий Король не вернется .  Не будет на них наложено никаких обязательств, кроме их собственных законов и воли, кроме одного: они будут жить в вечной дружбе с Гондором, и враги его будут их врагами, пока стоят оба государства. Но такое же обязательство будет наложено и на народ Гондора.
Тогда встал Эорл, но молчал некоторое время. Ибо был он изумлен огромной щедростью дара и благородными словами, которыми был тот дар предложен; и он увидел мудрость Кириона - и как Наместника Гондора, желающего защитить то, что осталось от его государства, и как друга народа Эотеод, о нуждах которого он знал. Ибо народ Эотеод стал теперь слишком многочислен для своих земель на Севере, и они желали вернуться на юг, в свой прежний дом, но боялись Дол Гулдура. А в Каленардоне куда больше места, чем им мечталось, и он далеко от мглы Лихолесья.
Но, кроме мудрости и политических соображений, в словах Кириона звучала великая дружба, что связала его народ и народ Эорла, и любовь, что возникла между этими верными людьми. Со стороны Кириона то была любовь мудрого отца, состарившегося среди мирских тревог, к сыну, полному сил и надежд юности; а Эорл видел в Кирионе высочайшего и благороднейшего в мире человека, мудрейшего из тех, кого Эорл знал, и на нем пребывало величие Королей Людей давних времен.
Быстро обдумав все это, Эорл произнес:
- Лорд Наместник Великого Короля, я принимаю дар, предложенный тобой, для тебя и для своего народа. Он превосходит любую награду, какую бы ни заслужили мы своими делами, если бы только сами они не были свободным даром дружбы. Но теперь я скреплю эту дружбу клятвой, которая не будет забыта никогда.
- Тогда мы поднимемся сейчас на вершину, - сказал Кирион, - и пред свидетелями поклянемся так, как должно.
Кирион с Эорлом поднялись по лестнице, и остальные последовали за ними; и на вершине они увидели широкую овальную торфяную площадку, неогороженную, но с восточной ее стороны был низкий курган, на котором росли белые цветы "алфирина",  и заходящее солнце коснулось их своим золотом. Тогда Князь Дол Амрота, знатнейший среди спутников Кириона, подошел ближе, и увидел он черный камень, что лежал в траве перед курганом и все же не был попорчен ни временем, ни непогодами; и три знака были выбиты на нем. Тогда он спросил у Кириона:
- Так это могила? Но кто из великих людей древности покоится здесь?
- Разве не прочел ты знаков? - спросил в ответ Кирион.
- Прочел, - сказал Принц,  - поэтому и удивлен; ибо знаки эти - ламбе, андо, ламбе, но не может же эта могила быть могилой Элендила, а с тех времен ни один человек не осмеливался носить это имя.
- И все же это его могила, - сказал Кирион, - и отсюда исходит тот благоговейный страх, который живет на этой горе и в лесах внизу. Волею Исилдура, от Менельдила, занявшего его место, и далее всем родом Королей, и родом Наместников до меня, хранилась в тайне эта могила. Ибо Исилдур сказал: "Здесь - центр Южного Королевства,  и здесь будут Валар хранить гробницу Элендила Верного, пока существует Королевство. Эта гора будет священной, и пусть ни один человек не нарушит ее покоя и тишины, если он не наследник Элендила." Я привел вас сюда, чтобы клятвы, произнесенные здесь, могли считаться торжественнейшими для нас самих и для наших наследников с каждой стороны.
Все присутствующие стояли в молчании, склонив головы, и Кирион сказал Эорлу:
- Если ты готов, поклянись теперь так, как кажется тебе достойным, в согласии с обычаями твоего народа.
Тогда Эорл шагнул вперед, и, взяв у своего оруженосца копье, установил его на земле стоймя. Затем, обнажив свой меч, он подбросил его, и клинок сверкнул на солнце, и, поймав его, шагнул вперед и положил клинок на курган, не отпустив, однако, рукояти. Затем громким голосом он произнес Клятву Эорла. Так сказал он на языке народа Эотеод, в переводе на Всеобщий язык:
- Услышьте ныне все народы, что не склонились пред Тьмой с Востока: даром повелителя Мундбурга мы придем жить в землях, которые он называет Каленардон. И потому я клянусь от своего собственного имени, и от имени народа Эотеод с Севера, что между нами и Великим Народом Запада будет дружба навеки. Их враги будут нашими врагами, их нужды будут нашими нуждами, и какое бы зло, или угроза, или нападение ни пало на них, мы придем им на помощь и будем с ними, пока наши силы не иссякнут. Клятва эта перейдет к моим потомкам, ко всем, кто произойдет от меня на наших новых землях. И пусть они хранят ее в верности ненарушаемой, иначе да падет на них Тьма и да будут они прокляты.
Затем Эорл вложил меч в ножны и вернулся к своим спутникам.
Тогда Кирион произнес ответную клятву. Выпрямившись во весь рост, он положил левую ладонь на курган, а правой рукой поднял высоко белый скипетр Правителей, и произнес слова, которые наполнили благоговением тех, кто слышал их. Ибо, когда встал он, Солнце заходило на Западе в пламени, и одежды Правителя казались охваченными огнем; и, поклявшись в том, что Гондор отныне будет связан подобными же обязательствами дружбы и помощи во всех делах, он возвысил голос и сказал на языке Квэнья:
- Vanda sina termaruva Elenna-nóreo alcar enyalien ar Elendil Vorondo voronwë. Nai tiruvantes i hárar mahalmassen mi Númen ar i Eru i or ilyë mahalmar eä tennoio.
И повторил - на Всеобщем языке:
- Клятва сия нерушимою будет в память величья Земли-Под-Звездою и верности твердой Элендила Верного. Да хранят ее те, кто на Западе вечном восседают на тронах своих, и Единый, что превыше всех тронов во веки веков.
Такой клятвы не слыхали в Средиземье с тех пор, как сам Элендил поклялся в союзе с Гил-Галадом, королем Эльдар.
Когда все было сделано, и сгущались вечерние сумерки, Кирион и Эорл со своими спутниками спустились, в молчании прошли через темнеющий Лес, и вернулись на стоянку у речки Меринг, где для них были приготовлены шатры. После вечерней трапезы Кирион и Эорл с Князем Дол Амрота и Эомундом, главным военачальником войска Эотеод, собрались за столом и определили границы владений Короля Эотеод и Правителя Гондора.
Границами королевства Эорла должны были стать: на западе река Ангрен от слияния с Адорном, к северу до внешней ограды Ангреноста, и к северо-западу вдоль границ Фангорна до реки Лимлайт; а эта река стала его северной границей, ибо на земли за ней Гондор никогда не претендовал.  На востоке границами служили Андуин и западные обрывы Эмин Муйл до болот около устья Онодло, а за той рекой - река Гланхир, которая бежала через Лес Анвар к Онодло; а на юге его границами были Эред Нимрайс до конца северных отрогов, но все те долины и ущелья, что открывались на север, должны были принадлежать Эотеод, а также земли к югу от Хитаэглир, что лежат меж рек Ангрен и Адорн.
Во всех этих районах Гондор в то время держал под своим командованием только крепость Ангреност, внутри которой находилась Третья Башня Гондора, неприступный Ортханк, а в нем находился четвертый палантир Южного Королевства. Во дни Кириона в Ангреносте еще находился гондорский гарнизон, но к тому времени он превратился в небольшой отряд стойких людей под управлением наследственного Капитана, и ключи от Ортханка были в ведении Наместника Гондора. "Внешняя ограда", поименованная в описании границ государства Эорла, представляла собой стены и дамбу, расположенные примерно в двух милях к югу от Врат Ангреноста, между холмами, которыми заканчивались Мглистые Горы; за ними находились пашни людей крепости.
Также договорились, что Большой Тракт, который проходил через Анориен и Каленардон к Атрад Ангрену (Бродам Изена) , и затем на север к Арнору, в мирное время должен быть открыт для всех путешественников любых народов, и заботы о его содержании, от речки Меринг до бродов Изена, передавалось народу Эотеод.
По этому соглашению только небольшая часть Леса Анвар, к западу от речки Меринг, принадлежала королевству Эорла; но Кирион объявил, что Холм Анвар будет теперь почитаема у обоих народов, и что и Эорлинги, и Наместники должны впредь разделять труды по ее содержанию и охране. Однако позднее, когда Рохиррим выросли и силой, и количеством, в то время как Гондор приходил в упадок и постоянно подвергался нападениям с Востока и с моря, о горе Анвар всецело заботились люди Истфолда (Восточного Порубежья), и Лес по обычаю стал частью владений Королей Порубежья. Гору они называли Халифириен, а Лес - Фириенхолт.
В позднейшие времена день принятия клятвы считался первым днем существования нового королевства, тем днем, когда Эорл принял титул Короля Края Всадников. Но на самом деле это произошло незадолго до того, как Рохиррим окончательно поселились на этой земле, и всю свою жизнь Эорл был известен как Повелитель народа Эотеод и король Каленардона. Слово "Порубежье" означало пограничные земли, особенно те, которые служат защитой внутренним землям королевства. Синдарские имена "Рохан" для Края и "Рохиррим" для ее народа придумал Халлас, сын и наследник Кириона, но их часто употребляли не только жители Гондора, но и сами люди Эотеод.
На следующий день после принесения Клятвы Кирион и Эорл обнялись и с неохотой расстались. Ибо Эорл сказал:
- Мне спешно нужно многое сделать, Лорд Наместник. Эта земля теперь свободна от врагов; но они не разгромлены окончательно, и мы не знаем, какая опасность таится за Андуином и на опушках Лихолесья. Вчера на закате я послал на Север трех вестников, всадников умелых и отважных, надеясь, что хотя бы один достигнет моего дома раньше меня. Ибо ныне сам я должен вернуться, и вернуться с войсками: в моих землях остались немногие, те, кто слишком молод или слишком стар; там остались наши женщины и дети, наше имущество; на долгом пути сюда их нужно будет охранять, и последуют они только за самим Вождем Эотеод. Я оставлю здесь все войска, какие смогу - около половины тех, что сейчас в Каленардоне. Среди них - несколько отрядов конных лучников, которые быстро придут на помощь, если в этих землях обнаружатся еще какие-нибудь вражеские банды; но главные силы останутся на северо-востоке - защищать тот край, где Балхоты, выйдя из Бурых Равнин, пересекли Андуин; ибо здесь по-прежнему главная опасность, и здесь же я, если я вернусь, надеюсь провести мой народ в их новые земли с возможно меньшими страданиями и потерями. Если я вернусь, говорю я; но будь уверен, что я сдержу свою клятву и вернусь, если только злой рок не падет на нас и я не сгину вместе с моим народом на долгом пути. Ибо он проходит по восточному берегу Андуина, все время под угрозой из Лихолесья, а в конце идет через долину, где постоянно лежит тень от холма, который вы называете Дол Гулдур. На западном же берегу нет дороги ни для конницы, ни для больших отрядов, ни для повозок - даже если бы Горы не кишели Орками; и ни один смертный, ни слабый, ни сильный, не может пройти через сети, что плетет Белая Госпожа Двимордена.  Я пойду восточной дорогой, и я приду к Келебранту; и да хранят нас те, кого мы призвали в свидетели наших клятв. Расстанемся теперь с надеждой! Отпустишь ли ты меня?
- Да, я отпущу тебя, - ответил Кирион, - ибо теперь я вижу, что по-иному быть не может. Я понимаю, что в нашей беде я слишком мало думал об опасностях, с которыми ты столкнулся, и о том, каким чудом было твое явление после долгого пути с Севера, явление, на которое мы и не надеялись. Награда, которую я предложил тебе своею волей в веселии и от всего сердца, кажется теперь малой. Но я верю, что слова моей клятвы, о которых я не думал до того, как сказал их, не напрасно были вложены в мои уста. Так расстанемся же, храня надежду.
Несомненно, многое из того, что здесь вложено в уста Кириона и Эорла при их расставании из-за манеры изложения, характерной для хроник, было сказано и обсуждено предыдущей ночью; но наверняка Кирион при расставании сказал о том, как он был вдохновлен на свою Клятву, ибо он был человеком малой гордыни, большого мужества и великодушия, благороднейший из Наместников Гондора.

0

36

(iii)
Кирион и Эорл

Этот рассказ предваряется заметкой о Халифириене, самом западном из маяков Гондора вдоль гряды Эред Нимрайс.
Халифириен  был высочайшим из маяков, и, как и Эйленах, немного уступающий ему, стоял отдельно на границе большого леса; но позади него был темный Фириен-Дэйл, глубокое ущелье в стене длинного северного отрога Эред Нимрайс, высочайшей точкой которых был Халифириен. Горы поднимались из ущелья отвесной стеной, но их внешние склоны, особенно северные, были пологими и без обрывов, и деревья росли на них почти до самой вершины. Ближе к подножию деревья становились гуще, особенно вдоль речки Меринг (бравшей начало в ущелье) и к северу, к равнине, по которой река несла свои воды к Энтовой Купели. Широкий Западный Тракт проходил через длинную просеку в лесу, огибая заболоченные земли у его северной опушки; но дорога эта была проложена в давние времена,  и после гибели Исилдура никто не срубил ни одно дерево в лесу Фириен - разве что смотрители маяка, обязанностью которых было поддерживать в порядке эту важную дорогу и тропу на вершину горы. Тропа эта ответвлялась от Тракта недалеко от того места, где начинался Лес, и поворачивала туда, где кончались деревья, за которыми была старинная каменная лестница, ведущая к подножию маяка - широкому кругу, выровненному теми, кто строил эту лестницу. Смотрители маяка были единственными жителями Леса, если не считать диких зверей; они жили недалеко от вершины в домиках среди деревьев, но не оставались там надолго, разве что их задерживала дурная погода, и приходили и уходили по очереди. В большинстве своем они рады были вернуться домой. Но не из-за диких зверей, ибо никакая злая тень темных дней не таилась в Лесу; но там стояла тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума ветра, криков птиц и зверей, и, временами, стука копыт на дороге, и люди, как правило, начинали говорить шепотом, словно ожидая услышать эхо величественного голоса, зовущего сквозь расстояние и время. Название "Халифириен" на языке Рохиррим означало "Священная Гора".  До их прихода она называлась на Синдарине Амон Анвар, "Холм Благоговения", а почему - никто в Гондоре не знал, кроме (как выяснилось позже) Короля или Наместника. Для тех немногих, кто осмеливался сойти с Тракта и пройти по самому Лесу, причина казалась ясной: на Всеобщем языке он назывался "Шепчущий Лес". Во дни величия Гондора на Холме не было маяка: до тех пор, пока палантиры поддерживали связь между Осгилиатом и тремя крепостями королевства,  не было нужды в гонцах и сигналах. Позже, после того, как народ Каленардона пришел в упадок, с Севера почти не ожидали помощи и вооруженное войско туда не посылали - с тех пор как Минас Тирит переставал постепенно содержать в порядке укрепления вдоль Андуина и охранять его южные побережья. В Анориэне тогда еще жило довольно много людей. В их обязанности входила охрана северных границ, как с Каленардоном, так и через Андуин у Каир Андроса. Для связи с ними были построены и содержались в порядке три старинных маяка (Амон Дин, Эйленах и Мин Риммон),  но, хотя берега речки Меринг были укреплены (между непроходимыми болотами около ее впадения в Энтову Купель, и мостом, где Тракт выходил из Леса Фириен на его западной опушке), ни укрепления, ни маяка не было позволено установить на Амон Анвар.
Во дни Наместника Кириона на Гондор напали Балхоты, которые в союзе с Орками пересекли Андуин, вторглись в Пустоши и начали завоевание Каленардона. От этой смертельной опасности, которая уничтожила бы Гондор, королевство спас приход Эорла Юного и Рохиррим.
Когда война кончилась, люди любопытствовали, каким образом Наместник намеревается воздать Эорлу почести и как хочет наградить его, и ожидали, что в Минас Тирите будет устроен великий пир, на котором все и выяснится. Но Кирион был человеком себе на уме. Когда поредевшая армия Гондора двинулась на юг, к нему присоединились Эорл и эоред  Всадников с Севера. Когда они приблизились к речке Меринг, Кирион обратился к Эорлу и, ко всеобщему изумлению, сказал:
- Теперь прощай, Эорл, сын Леода. Я вернусь к себе домой, где мне предстоит многое сделать. Каленардон на это время я отдаю тебе, если ты не торопишься возвращаться в свои земли. Через три месяца мы здесь же увидимся с тобой, и станем держать совет.
- Я приду, - сказал Эорл.
И так они расстались.
Как только Кирион приехал в Минас Тирит, он призвал нескольких своих слуг, которым наиболее доверял.
- Поезжайте в Шепчущий Лес, - сказал он. - Вы должны восстановить древнюю тропу к Амон Анвар. Она давно заросла; но начало ее по-прежнему отмечает камень, стоящий у Тракта, там, где Лес с северной стороны смыкается над ней. Тропа поворачивает и так и эдак, но на каждом повороте стоит камень. Следуя им, вы в конце концов придете к границе деревьев и найдете каменную лестницу, ведущую наверх. Я приказываю вам не ступать на нее. Сделайте это как можно быстрее и возвращайтесь. Не рубите деревья; только расчистите тропку, по которой могли бы пройти пешком несколько человек. Вход с Тракта оставьте скрытым, так, чтобы никто, проезжая по Тракту, не поддался искушению свернуть на тропу, пока я сам туда не приду. Никому не говорите, куда вы идете или что вы делали. Если спросят, скажите, что лорд Наместник желает, чтобы было подготовлено место для его встречи с Вождем Всадников."
В назначенное время Кирион отправился в путь со своим сыном Халласом, Князем Дол Амрота и еще двумя Советниками; и он встретился с Эорлом на переправе через речку Меринг. С Эорлом были трое из его военачальников.
- Теперь давайте отправимся к тому месту, что я приготовил, - сказал Кирион. Тогда они оставили на мосту стражу из Всадников, вернулись назад по Тракту и доехали до стоячего камня. Там они оставили своих лошадей и вторую сильную стражу из воинов Гондора; и Кирион, стоя около камня, обратился к своим спутникам и сказал:
- Теперь я отправлюсь на Холм Благоговения. Идите за мной, если хотите. Со мной пойдет оруженосец, и с Эорлом другой, они понесут наше оружие; остальные пойдут безоружными, как свидетели наших слов и дел на ее вершине. Тропа подготовлена, хотя по ней никто не ходил с тех пор, как я был здесь со своим отцом.
Затем Кирион повел Эорла в лес, и остальные последовали за ними в должном порядке. Когда же прошли они первый из внутренних камней, они умолкли и шли осторожно, как бы не желая издать ни единого звука. Так дошли они наконец до верхних склонов Горы, прошли через заросли белых берез и увидели каменную лестницу, ведущую на вершину. После сумрака Леса солнце показалось им ярким и горячим, ибо был месяц Уримэ; и все же вершина Горы была зеленой, словно бы все еще продолжался месяц Лотессэ.
У подножия лестницы был небольшой уступ или просто ровное место, вырубленное в склоне горы, с низкими дерновыми скамьями. Там все они немного посидели, а потом Кирион поднялся и взял у своего оруженосца белый скипетр - знак должности, и белую мантию Наместников Гондора. Тогда, стоя на первой ступени лестницы, он нарушил молчание, сказав негромким, но ясным голосом:
- Сейчас я хочу объявить, что я решил, властью Наместников Королей, предложить Эорлу сыну Леода, Вождю Народа Эотеод, в признательность за доблесть его народа и за помощь, которую оказал он Гондору в час крайней нужды. Эорлу отдам я, как свободный дар, все земли Каленардона от Андуина до Изена. Там, если он того пожелает, будет он королем, и его потомки после него, и его народ будет свободно жить там, пока продолжается правление Наместников, пока Великий Король не вернется .  Не будет на них наложено никаких обязательств, кроме их собственных законов и воли, кроме одного: они будут жить в вечной дружбе с Гондором, и враги его будут их врагами, пока стоят оба государства. Но такое же обязательство будет наложено и на народ Гондора.
Тогда встал Эорл, но молчал некоторое время. Ибо был он изумлен огромной щедростью дара и благородными словами, которыми был тот дар предложен; и он увидел мудрость Кириона - и как Наместника Гондора, желающего защитить то, что осталось от его государства, и как друга народа Эотеод, о нуждах которого он знал. Ибо народ Эотеод стал теперь слишком многочислен для своих земель на Севере, и они желали вернуться на юг, в свой прежний дом, но боялись Дол Гулдура. А в Каленардоне куда больше места, чем им мечталось, и он далеко от мглы Лихолесья.
Но, кроме мудрости и политических соображений, в словах Кириона звучала великая дружба, что связала его народ и народ Эорла, и любовь, что возникла между этими верными людьми. Со стороны Кириона то была любовь мудрого отца, состарившегося среди мирских тревог, к сыну, полному сил и надежд юности; а Эорл видел в Кирионе высочайшего и благороднейшего в мире человека, мудрейшего из тех, кого Эорл знал, и на нем пребывало величие Королей Людей давних времен.
Быстро обдумав все это, Эорл произнес:
- Лорд Наместник Великого Короля, я принимаю дар, предложенный тобой, для тебя и для своего народа. Он превосходит любую награду, какую бы ни заслужили мы своими делами, если бы только сами они не были свободным даром дружбы. Но теперь я скреплю эту дружбу клятвой, которая не будет забыта никогда.
- Тогда мы поднимемся сейчас на вершину, - сказал Кирион, - и пред свидетелями поклянемся так, как должно.
Кирион с Эорлом поднялись по лестнице, и остальные последовали за ними; и на вершине они увидели широкую овальную торфяную площадку, неогороженную, но с восточной ее стороны был низкий курган, на котором росли белые цветы "алфирина",  и заходящее солнце коснулось их своим золотом. Тогда Князь Дол Амрота, знатнейший среди спутников Кириона, подошел ближе, и увидел он черный камень, что лежал в траве перед курганом и все же не был попорчен ни временем, ни непогодами; и три знака были выбиты на нем. Тогда он спросил у Кириона:
- Так это могила? Но кто из великих людей древности покоится здесь?
- Разве не прочел ты знаков? - спросил в ответ Кирион.
- Прочел, - сказал Принц,  - поэтому и удивлен; ибо знаки эти - ламбе, андо, ламбе, но не может же эта могила быть могилой Элендила, а с тех времен ни один человек не осмеливался носить это имя.
- И все же это его могила, - сказал Кирион, - и отсюда исходит тот благоговейный страх, который живет на этой горе и в лесах внизу. Волею Исилдура, от Менельдила, занявшего его место, и далее всем родом Королей, и родом Наместников до меня, хранилась в тайне эта могила. Ибо Исилдур сказал: "Здесь - центр Южного Королевства,  и здесь будут Валар хранить гробницу Элендила Верного, пока существует Королевство. Эта гора будет священной, и пусть ни один человек не нарушит ее покоя и тишины, если он не наследник Элендила." Я привел вас сюда, чтобы клятвы, произнесенные здесь, могли считаться торжественнейшими для нас самих и для наших наследников с каждой стороны.
Все присутствующие стояли в молчании, склонив головы, и Кирион сказал Эорлу:
- Если ты готов, поклянись теперь так, как кажется тебе достойным, в согласии с обычаями твоего народа.
Тогда Эорл шагнул вперед, и, взяв у своего оруженосца копье, установил его на земле стоймя. Затем, обнажив свой меч, он подбросил его, и клинок сверкнул на солнце, и, поймав его, шагнул вперед и положил клинок на курган, не отпустив, однако, рукояти. Затем громким голосом он произнес Клятву Эорла. Так сказал он на языке народа Эотеод, в переводе на Всеобщий язык:
- Услышьте ныне все народы, что не склонились пред Тьмой с Востока: даром повелителя Мундбурга мы придем жить в землях, которые он называет Каленардон. И потому я клянусь от своего собственного имени, и от имени народа Эотеод с Севера, что между нами и Великим Народом Запада будет дружба навеки. Их враги будут нашими врагами, их нужды будут нашими нуждами, и какое бы зло, или угроза, или нападение ни пало на них, мы придем им на помощь и будем с ними, пока наши силы не иссякнут. Клятва эта перейдет к моим потомкам, ко всем, кто произойдет от меня на наших новых землях. И пусть они хранят ее в верности ненарушаемой, иначе да падет на них Тьма и да будут они прокляты.
Затем Эорл вложил меч в ножны и вернулся к своим спутникам.
Тогда Кирион произнес ответную клятву. Выпрямившись во весь рост, он положил левую ладонь на курган, а правой рукой поднял высоко белый скипетр Правителей, и произнес слова, которые наполнили благоговением тех, кто слышал их. Ибо, когда встал он, Солнце заходило на Западе в пламени, и одежды Правителя казались охваченными огнем; и, поклявшись в том, что Гондор отныне будет связан подобными же обязательствами дружбы и помощи во всех делах, он возвысил голос и сказал на языке Квэнья:
- Vanda sina termaruva Elenna-nóreo alcar enyalien ar Elendil Vorondo voronwë. Nai tiruvantes i hárar mahalmassen mi Númen ar i Eru i or ilyë mahalmar eä tennoio.
И повторил - на Всеобщем языке:
- Клятва сия нерушимою будет в память величья Земли-Под-Звездою и верности твердой Элендила Верного. Да хранят ее те, кто на Западе вечном восседают на тронах своих, и Единый, что превыше всех тронов во веки веков.
Такой клятвы не слыхали в Средиземье с тех пор, как сам Элендил поклялся в союзе с Гил-Галадом, королем Эльдар.
Когда все было сделано, и сгущались вечерние сумерки, Кирион и Эорл со своими спутниками спустились, в молчании прошли через темнеющий Лес, и вернулись на стоянку у речки Меринг, где для них были приготовлены шатры. После вечерней трапезы Кирион и Эорл с Князем Дол Амрота и Эомундом, главным военачальником войска Эотеод, собрались за столом и определили границы владений Короля Эотеод и Правителя Гондора.
Границами королевства Эорла должны были стать: на западе река Ангрен от слияния с Адорном, к северу до внешней ограды Ангреноста, и к северо-западу вдоль границ Фангорна до реки Лимлайт; а эта река стала его северной границей, ибо на земли за ней Гондор никогда не претендовал.  На востоке границами служили Андуин и западные обрывы Эмин Муйл до болот около устья Онодло, а за той рекой - река Гланхир, которая бежала через Лес Анвар к Онодло; а на юге его границами были Эред Нимрайс до конца северных отрогов, но все те долины и ущелья, что открывались на север, должны были принадлежать Эотеод, а также земли к югу от Хитаэглир, что лежат меж рек Ангрен и Адорн.
Во всех этих районах Гондор в то время держал под своим командованием только крепость Ангреност, внутри которой находилась Третья Башня Гондора, неприступный Ортханк, а в нем находился четвертый палантир Южного Королевства. Во дни Кириона в Ангреносте еще находился гондорский гарнизон, но к тому времени он превратился в небольшой отряд стойких людей под управлением наследственного Капитана, и ключи от Ортханка были в ведении Наместника Гондора. "Внешняя ограда", поименованная в описании границ государства Эорла, представляла собой стены и дамбу, расположенные примерно в двух милях к югу от Врат Ангреноста, между холмами, которыми заканчивались Мглистые Горы; за ними находились пашни людей крепости.
Также договорились, что Большой Тракт, который проходил через Анориен и Каленардон к Атрад Ангрену (Бродам Изена) , и затем на север к Арнору, в мирное время должен быть открыт для всех путешественников любых народов, и заботы о его содержании, от речки Меринг до бродов Изена, передавалось народу Эотеод.
По этому соглашению только небольшая часть Леса Анвар, к западу от речки Меринг, принадлежала королевству Эорла; но Кирион объявил, что Холм Анвар будет теперь почитаема у обоих народов, и что и Эорлинги, и Наместники должны впредь разделять труды по ее содержанию и охране. Однако позднее, когда Рохиррим выросли и силой, и количеством, в то время как Гондор приходил в упадок и постоянно подвергался нападениям с Востока и с моря, о горе Анвар всецело заботились люди Истфолда (Восточного Порубежья), и Лес по обычаю стал частью владений Королей Порубежья. Гору они называли Халифириен, а Лес - Фириенхолт.
В позднейшие времена день принятия клятвы считался первым днем существования нового королевства, тем днем, когда Эорл принял титул Короля Края Всадников. Но на самом деле это произошло незадолго до того, как Рохиррим окончательно поселились на этой земле, и всю свою жизнь Эорл был известен как Повелитель народа Эотеод и король Каленардона. Слово "Порубежье" означало пограничные земли, особенно те, которые служат защитой внутренним землям королевства. Синдарские имена "Рохан" для Края и "Рохиррим" для ее народа придумал Халлас, сын и наследник Кириона, но их часто употребляли не только жители Гондора, но и сами люди Эотеод.
На следующий день после принесения Клятвы Кирион и Эорл обнялись и с неохотой расстались. Ибо Эорл сказал:
- Мне спешно нужно многое сделать, Лорд Наместник. Эта земля теперь свободна от врагов; но они не разгромлены окончательно, и мы не знаем, какая опасность таится за Андуином и на опушках Лихолесья. Вчера на закате я послал на Север трех вестников, всадников умелых и отважных, надеясь, что хотя бы один достигнет моего дома раньше меня. Ибо ныне сам я должен вернуться, и вернуться с войсками: в моих землях остались немногие, те, кто слишком молод или слишком стар; там остались наши женщины и дети, наше имущество; на долгом пути сюда их нужно будет охранять, и последуют они только за самим Вождем Эотеод. Я оставлю здесь все войска, какие смогу - около половины тех, что сейчас в Каленардоне. Среди них - несколько отрядов конных лучников, которые быстро придут на помощь, если в этих землях обнаружатся еще какие-нибудь вражеские банды; но главные силы останутся на северо-востоке - защищать тот край, где Балхоты, выйдя из Бурых Равнин, пересекли Андуин; ибо здесь по-прежнему главная опасность, и здесь же я, если я вернусь, надеюсь провести мой народ в их новые земли с возможно меньшими страданиями и потерями. Если я вернусь, говорю я; но будь уверен, что я сдержу свою клятву и вернусь, если только злой рок не падет на нас и я не сгину вместе с моим народом на долгом пути. Ибо он проходит по восточному берегу Андуина, все время под угрозой из Лихолесья, а в конце идет через долину, где постоянно лежит тень от холма, который вы называете Дол Гулдур. На западном же берегу нет дороги ни для конницы, ни для больших отрядов, ни для повозок - даже если бы Горы не кишели Орками; и ни один смертный, ни слабый, ни сильный, не может пройти через сети, что плетет Белая Госпожа Двимордена.  Я пойду восточной дорогой, и я приду к Келебранту; и да хранят нас те, кого мы призвали в свидетели наших клятв. Расстанемся теперь с надеждой! Отпустишь ли ты меня?
- Да, я отпущу тебя, - ответил Кирион, - ибо теперь я вижу, что по-иному быть не может. Я понимаю, что в нашей беде я слишком мало думал об опасностях, с которыми ты столкнулся, и о том, каким чудом было твое явление после долгого пути с Севера, явление, на которое мы и не надеялись. Награда, которую я предложил тебе своею волей в веселии и от всего сердца, кажется теперь малой. Но я верю, что слова моей клятвы, о которых я не думал до того, как сказал их, не напрасно были вложены в мои уста. Так расстанемся же, храня надежду.
Несомненно, многое из того, что здесь вложено в уста Кириона и Эорла при их расставании из-за манеры изложения, характерной для хроник, было сказано и обсуждено предыдущей ночью; но наверняка Кирион при расставании сказал о том, как он был вдохновлен на свою Клятву, ибо он был человеком малой гордыни, большого мужества и великодушия, благороднейший из Наместников Гондора.

0

37

(iv)
Завет Исилдура

Говорят, что после Войны Последнего Союза Исилдур некоторое время пребывал в Гондоре, наводил порядок в королевстве и наставлял своего племянника Менельдила, перед тем как уехать и принять королевскую власть в Арноре. С Менельдилом и несколькими друзьями, которым он доверял, Исилдур совершил путешествие вдоль границ земель, над которыми владычествовал Гондор, и после возвращения с северных границ Анориэна они пришли на высокий холм, который тогда называли Эйленаер, а потом стали именовать Амон Анвар, "Холм Благоговения".  Этот холм находился в самом центре гондорских земель. Исилдур и его спутники проложили тропу через густой лес на его северном склоне и пришли к зеленеющей вершине, на которой не было деревьев. Там они выровняли площадку и подняли курган на ее восточной оконечности; и Исилдур положил в курган шкатулку [по-моему не "шкатулку", а "гроб". Прим. составителя], которую принес с собой. Затем он сказал:
- Это могила и памятник Элендилу Верному. Здесь будет он пребывать, в центре Южного Королевства, хранимый Валар, до тех пор, пока стоит Королевство; и это место будет святыней, которую никто не осквернит. Пусть ни один человек не нарушает его тишины и покоя, если он не наследник Элендила.
Они сделали каменную лестницу от опушки леса до вершины горы, и Исилдур сказал:
- Пусть по этой лестнице не поднимается никто, кроме Короля Гондорского и тех, кому он велит последовать за собой.
Тогда все присутствующие поклялись хранить тайну; но Исилдур сказал Менельдилу, что Королю следует время от времени навещать святыню, особенно в тех случаях, когда он почувствует нужду в мудрости во дни опасностей и несчастий; и что он должен также привести туда своего наследника, когда тот достигнет порога совершеннолетия, и расскажет ему о создании святыни, и доверит тайны королевства и другие вещи, о которых тому следует знать.
Менельдил последовал совету Исилдура, и так же поступали все Короли, наследовавшие ему, до Ромендакила I (пятого после Менельдила). В его время на Гондор впервые напали вастаки,  и, чтоб традиция не была нарушена из-за войны, внезапной смерти или другого несчастья, он велел, чтобы "Завет Исилдура" был записан на опечатанном манускрипте, вместе с другими сведениями, которые должен знать новый Король; и этот свиток вручался Королю Наместником при коронации.  С тех пор и далее это вручение всегда проводилось, хотя обычай посещать с наследником святыню на Амон Анвар поддерживался почти всеми Королями Гондора.
Когда дни Королей подошли к концу, и Гондором правили Наместники, ведущие свой род от Хурина, Наместника Короля Минардила, было установлено, что им принадлежат все права и обязанности Королей "до тех пор, пока Великий Король не вернется". Но в случае с "Заветом Исилдура" они одни могли быть судьями, поскольку только они о нем и знали. И они рассудили, что, говоря "Наследник Исилдура", Исилдур имел в виду человека королевского рода, происходящего от Элендила, наследника его трона; но что он не предвидел правления Наместников. Тогда, если Мардил принял на себя власть Короля в его отсутствие,  наследники Мардила, унаследовавшие Наместничество, имели те же права и обязанности, пока Король не вернется; таким образом, каждый Наместник имел право посетить святыню и привести туда тех, кто пойдет с ним, когда и как он считал нужным. Что же до слов "пока стоит Королевство", говорили, что Гондор остается "королевством", управляемым вице-регентом, и что слова эти надо понимать как "пока существует государство Гондор".
Тем не менее Наместники, частью из благоговения, частью из-за государственных забот, очень редко ходили к святыне на горе Анвар - только тогда, когда они водили на вершину своих наследников, в согласии с обычаем Королей. Временами туда никто не приходил в течение многих лет, но, как и предсказывал Исилдур, Валар хранили ее: ибо, хотя Лес разросся и стал непроходим, и люди избегали его из-за тишины, так что тропа к вершине потерялась, все же, когда тропу расчистили, святыня оказалась неповрежденной и неоскверненной; всегда зеленая, она покоилась в мире под небесами, до тех пор, пока гондорское королевство не изменилось.
Ибо случилось так, что Кирион, двенадцатый из Правящих Наместников, лицом к лицу столкнулся с новой, огромной опасностью: захватчики грозили завоеванием всех земель Гондора к северу от Белых Гор. Если бы это случилось, вскоре последовало бы падение и разрушение всего королевства. Как известно из истории, этот удар был отражен только с помощью Рохиррим; и им Кирион в своей великой мудрости отдал все северные земли Гондора, кроме Анориэна, чтобы они жили там со своими законами и со своим королем, хотя и в вечном союзе с Гондором. В королевстве было слишком мало людей, чтобы заселить еще и северные районы, и даже для того, чтобы держать укрепленные форты вдоль Андуина, что защищали восточные границы Гондора. Кирион долго думал об этом перед тем, как отдать Каленардон Всадникам с Севера; и он решил, что с его даром смысл "Завета Исилдура" по отношению к святыне Амон Анвар должен полностью измениться. На это место привел он Повелителя Рохиррим, и там у гробницы Элендила он с величайшей торжественностью принял Клятву Эорла, и ответил Клятвой Кириона, утвердив нерушимый союз королевств Рохиррим и Гондора. Но, когда это было сделано, и Эорл вернулся на север, чтобы привести своих людей на новые земли, Кирион убрал могилу Элендила. Ибо он решил, что "Завет Исилдура" потерял смысл. Эта святыня более не была "в центре Южного Королевства", но на границе с другим государством; более того, слова "пока существует Королевство" относились к тому Королевству, каким оно было, когда Исилдур говорил свои слова, осмотрев и утвердив его границы. Правда, с того дня были потеряны и другие части Королевства: Минас Итиль пребывал под властью Назгула, и Итилиэн был заброшен; но Гондор не отказался от своих прав на эти земли. От Каленардона же он отказался навсегда, что было подтверждено клятвой. Шкатулку, которую Исилдур поместил в курган, Кирион увез в Почитаемые Места в Минас Тирите; но зеленый курган остался, как памятник памятнику. Тем не менее, даже превратившись в подножие огромного маяка, Холм Анвар был почитаем и в Гондоре и в Рохане, и Рохиррим назвали его на своем языке Халифириен, Священная Гора.

0

38

III
ПОХОД НА ЭРЕБОР

Для полного понимания эта история требует знакомства с повествованием “Народ Дарина”, приведенным в Приложении А к “Властелину Колец”. Даем краткое его изложение:
Когда дракон Смог пал с небес на Одинокую Гору (Эребор), гномы Трор и его сын Трайн (вместе с сыном Трайна Торином, впоследствии прозванным Дубощит) спаслись через потайной ход. Трор вернулся в Морию, отдав перед тем Трайну последнее из Семи гномских Колец, и там был убит орком Азогом, который выжег свое имя у Трора на челе. Это послужило причиной войны гномов с орками, которая завершилась великой битвой в долине Азанулбизар (Нандухирион) перед Восточными Вратами Мории в 2799 году. После нее Трайн и Торин Дубощит жили в Голубых горах, но в 2841 году Трайн выступил оттуда с целью вернуться в Одинокую гору. Во время путешествия по землям к востоку от Андуина он был захвачен и пленен в Дол-Гулдуре, где утратил Кольцо. В 2850 году Гэндальф проник в Дол-Гулдур и обнаружил, что настоящим его хозяином был Саурон; там он набрел на умирающего Трайна.
Существует несколько версий “Похода на Эребор”, как разъясняется в Приложении вслед за основным текстом; там же приведены существенные извлечения из более ранней версии.
Я не нашел никаких фрагментов, которые могли бы предшествовать начальным словам данного текста (“В тот день он не проронил больше ни слова”). В первом абзаце “Он” — это Гэндальф, “мы” — Фродо, Перегрин, Мериадок и Гимли, а “я” — Фродо, перу которого принадлежит запись разговора. Действие происходит в одном из домов Минас-Тирита после коронации Короля Элессара (см. стр. 209)
В тот день он не проронил больше ни слова. Однако потом мы снова завели этот разговор, и он рассказал всю запутанную историю: как он пришел к мысли организовать поход на Эребор, почему подумал о Бильбо и как уламывал надменного Торина Дубощита принять того в свой отряд. Я сейчас не могу вспомнить этот рассказ полностью, но мы поняли так, что Гэндальф был озабочен только защитой Запада перед лицом надвинувшейся Тени.
— Я был очень неспокоен тогда, — сказал он, — ибо Саруман чинил препоны всем моим планам. Я знал, что Саурон восстал вновь и вскоре должен объявиться во плоти, и я знал, что он готовится к большой войне. С чего он начнет? Попытается первым делом вернуть под свою руку Мордор или сначала атакует главные оплоты своих врагов? Я думал тогда и уверен сейчас, что его первоначальным планом было нападение на Лориен и Раздол — как только удастся собрать достаточно сил. Это было бы гораздо выгоднее для него и гораздо хуже для нас.
Вы, может, думаете, что Раздол был ему не по зубам, но я придерживаюсь иного мнения. Дела на Севере были очень неважные. Королевства под Горой и мощи людей Дэйла более не существовало. Для сопротивления любой силе, которую Саурон мог послать, чтобы вновь захватить северные горные проходы и древние земли Ангмара, оставались только гномы Железных Холмов, а за ними лежало запустение — и дракон. Дракон, которого Саурон мог использовать с ужасающим эффектом. Часто я говорил себе: “Со Смогом нужно что-то делать. Но еще нужнее прямой удар по Дол-Гулдуру. Мы должны расстроить Сауроновы планы. Я обязан заставить Совет понять это”.
С такими мрачными думами я спешил по дороге. Я устал и собирался немного отдохнуть в Хоббитании, куда не заглядывал лет двадцать. Я надеялся, что смогу придумать какой-то выход из всех этих неприятностей, если на время выкину их из головы. И так оно и случилось, не считая того, что неприятностей мне из головы выкинуть не удалось.
Когда я уже подходил к Пригорью, меня нагнал Торин Дубощит , который жил тогда изгнанником у северо-западных границ Хоббитании. К моему удивлению, он заговорил со мной; этот-то момент и стал поворотным во всей истории.
Он тоже был непокоен — настолько, что фактически спрашивал моего совета! Так я шагал с ним до его палат в Голубых горах и выслушивал его длинную повесть. Вскоре я понял, что душа его горит из-за горькой памяти о несчастьях, об утрате сокровищ праотцов, что тяжким грузом лежит на ней унаследованный от деда и отца долг мести Смогу. Гномы очень серьезно относятся к такого рода долгу.
Я пообещал помочь ему, если смогу. Мне, как и ему, не терпелось увидеть Смога мертвым. Однако Торин был поглощен планами войны и сражений, как будто он был королем Торином Вторым; мне же они представлялись безнадежными. Поэтому я оставил его и отправился в Хоббитанию, собирая по крупицам новости. Это было странное занятие. Я всего лишь следил за событиями, выжидая некий шанс, и сделал немало ошибок на этом пути.
Привязался-то я к Бильбо гораздо раньше, еще когда он был ребенком и молодым хоббитом; в последний раз, когда я видел его, он еще не “вошел в возраст”. С тех пор я всегда помнил о непоседливом хоббите с ясными глазами, любовью ко всяческим историям и бесконечными вопросами о том, что происходит в огромном мире за пределами Хоббитании. Как только я вновь перешагнул предел Хоббитании, то сразу услышал кучу новостей о Бильбо. Казалось, только и разговоров было, что о нем. Его родители умерли очень рано по хоббитским меркам, едва дожив до восьмидесяти, а их сыночек так и не женился. Говорили, что мало-помалу становится он непутевым, шатается где-то целыми днями в одиночку. Видели его и болтающим со всякими бродягами, даже с гномами!
“Даже с гномами!” Внезапно в голове у меня сложились воедино три вещи: великий в своей жадности дракон с острым слухом и чутьем; крепыши гномы в кованых башмаках, с их давней и жгучей ненавистью; и быстрый легконогий хоббит, страстно желающий (как я полагал) заглянуть в большой мир. Я рассмеялся про себя и сразу отправился бросить взгляд на Бильбо. Что сделали с ним эти двадцать лет? Не преувеличивают ли сплетни его достоинств? Однако дома его не оказалось. Соседи только качали головами, когда я расспрашивал о нем.
— Опять пропал, — сказал мне один хоббит. По-моему, это был Норн, садовник . — Опять пропал. Однажды он так пропадет совсем, если не возьмется за ум. Зачем, спрашиваю его, и где вы бродите, и когда будете обратно, а он отвечает: я, мол, не знаю. А затем смотрит на меня чудно так и говорит: это, мол, Норн, зависит от того, встречу ли я кого-нибудь. Завтра ведь эльфийский Новый год ! Жаль, жаль, такой обходительный хоббит. Лучшего и не найти от Белых Холмов до Реки.
“Так-так, горячо!” — подумал я. — “Пожалуй, рискну”.
Времени было в обрез. Самое позднее, в августе мне следовало быть на Светлом Совете, иначе Саруман проведет свою линию, и ничего сделано не будет. Если даже не вдаваться в более высокие материи, это могло оказаться роковым для задуманного похода: ведь хозяева Дол-Гулдура будут препятствовать любой попытке пробраться к Эребору, если не занять чем-нибудь их внимание. Поэтому я поспешил назад к Торину, чтобы решить нелегкую задачу — уговорить его отказаться от возвышенных планов, идти тайно, да еще взять с собой Бильбо. Самого же Бильбо я еще не видел, что чуть не оказалось гибельной ошибкой. Ибо Бильбо, конечно, изменился, став довольно толстым и прижимистым. Былые его мечтания выродились в нечто вроде послеобеденной дремы, и не было ничего более пугающего, чем обнаружить, что она грозит стать явью! Он был потрясен до такой степени, что выглядел круглым дураком. Ярость Торина была бы бесконечной, если бы не еще одно странное совпадение, о котором я не премину рассказать.
Вы-то знаете, что происходило дальше, во всяком случае, с точки зрения Бильбо. Однако если бы эту историю записывал я, она звучала бы несколько по-иному. Он, например, и предположить не мог, насколько никчемным считали его гномы или насколько сердиты они были на меня. Негодование и презрение Торина были гораздо сильнее, чем смог это ощутить Бильбо. Гном с самого начала не принял всерьез мой план и решил, что все это затеяно, чтобы просто разыграть его. Дело спасли только ключ и карта Трора.
Много лет я не вспоминал о них. Только в Хоббитании, когда у меня появилось время поразмыслить над повестью Торина, я внезапно вспомнил странную случайность, благодаря которой они попали ко мне. Теперь-то было похоже, что это не простая случайность. Я припомнил свою опасную прогулку за девяносто один год до того, когда тайно пробрался в Дол-Гулдур и наткнулся в тамошних подземельях на несчастного умирающего гнома. Я понятия не имел, кто это. У него была карта, когда-то принадлежавшая морийскому народу Дарина, и ключ, по всей видимости, связанный с ней. Их владелец был уже слишком далек от этого мира, чтобы все объяснить, но он сказал, что имел еще и великое Кольцо. Почти весь его бессвязный бред был об этом. “Последнее из Семи”, — повторял он снова и снова.
Все эти вещи могли попасть к нему разными путями. Например, он мог быть гонцом, перехваченным в пути, или даже вором, попавшимся еще большему вору. Однако он отдал карту и ключ мне. “Для сына”, — прошептал он и умер. Вскоре после этого и мне пришлось бежать оттуда. Реликвии я прихватил с собой и, по какой-то подсказке сердца, никогда не расставался с ними, пусть вскоре почти совсем позабытыми. У меня ведь были и другие дела в Дол-Гулдуре, опаснее и важнее, чем все сокровища Эребора.
Припомнив теперь все это снова, я ясно понял, что слышал последние слова Трайна Второго , хоть он не называл ни своего имени, ни имени сына. И Торин, конечно, не знал, что сталось с его отцом; он даже не упоминал “последнее из Семи Колец”. Итак, в моих руках находились план и ключ от потайного хода в Эребор, через который, согласно рассказу Торина, спаслись Трор и Трайн. И я сберег их, пусть без осознанного намерения, до того момента, когда они могли оказаться полезнее всего.
К счастью, я правильно воспользовался этими реликвиями. Я держал их в рукаве, как вы говорите в Хоббитании, пока дело не зашло совсем в тупик. Но как только Торин увидел их, настрой его сразу изменился в пользу моего плана — по крайней мере, в том, что касалось тайной экспедиции. Что бы он ни думал о Бильбо, но в этом он дал себя уговорить. Существование потайной двери, которую могут обнаружить только гномы, давало надежду подобраться, по меньшей мере, к некоторым из сокровищ дракона и, может быть, даже вызволить толику золота или фамильные драгоценности и облегчить тем самым груз на сердце Торина.
Но для меня этого было недостаточно. Я чувствовал в своем сердце, что Бильбо должен идти с ним, иначе весь поход постигнет неудача. Или, как лучше сказать теперь, не произойдут другие, гораздо более важные события. Поэтому я по-прежнему был вынужден уговаривать Торина взять его с собой. Немало потом трудностей встретилось на нашем пути, но для меня именно это стало самым нелегким испытанием. Я спорил с ним ночь напролет, пока Бильбо спал, и лишь под утро решение было принято.
Торин сочился презрением и подозрительностью.
— Жидковат он, — фыркал гном, — жидковат, как грязь в его Хоббитании, да еще и глуп. Мамаша слишком рано оставила его своим попечением. Ты ведешь какую-то темную игру, господин мой Гэндальф. Уверен, что есть у тебя свои собственные цели, кроме как помочь мне.
— Ты совершенно прав, — отозвался я. — Не будь у меня своих целей, я бы тебе вообще не помогал. Тебе твои дела, может, и кажутся великими, но они лишь тонкая нить в великой паутине. В моих же руках много таких нитей. Но это делает мой совет лишь весомее.
Под конец я возвысил голос.
— Слушай, Торин Дубощит! Если этот хоббит пойдет с тобой, тебя ждет успех. Если нет — провал. Я предвижу это и предупреждаю тебя!
— Наслышан я о твоей славе, — отвечал Торин. — Надеюсь, она заслуженна. Но эта дурацкая затея с твоим хоббитом заставляет меня усомниться в твоем предвидении, которое больше смахивает на сумасшествие. Ты, часом, не повредился в уме от стольких забот?
— Забот у меня вполне достаточно, чтобы сойти с ума. И самая досадная — чванливый гном, который ищет моего совета (не интересуясь, что мне известно об этом деле), а затем вознаграждает меня оскорблениями. Поступай, как знаешь, Торин Дубощит! Но если ты отмахнешься от моего совета, ты плохо кончишь. И не жди от меня ни нового совета, ни помощи, покуда Тень лежит на тебе. Смири свою гордыню и жадность, или любая твоя дорога будет дорогой к поражению, пусть даже руки твои наполнятся золотом!
Тут он приостыл, но в глазах его тлел огонь.
— Нечего мне угрожать! — буркнул он. — В этом деле, как и во всем, что касается меня, решение остается за мной.
— Тогда решай! — бросил я. — Мне нечего добавить, разве вот еще что. Я нелегко дарю своей любовью и доверием, Торин; но я с нежностью отношусь к этому хоббиту и желаю ему добра. Относись к нему по-доброму, и ты заслужишь мою дружбу до конца дней своих.
Я сказал это, не надеясь более его уговорить, но я не мог бы сказать лучше. Гномы понимают преданность в дружбе и благодарность за услугу.
— Ну хорошо, — проворчал после долгого молчания Торин. — Он составит мне компанию, если отважится — в чем я лично сомневаюсь. Но если ты настаиваешь, чтобы я взял эту обузу, ты тоже должен идти с нами и приглядывать за своим любимчиком.
— Ладно, — отвечал я, — я пойду и буду оставаться с тобой, сколько смогу — по крайней мере, пока ты его не оценишь по достоинству.
В конце концов так все и вышло, но тогда я очень волновался, поскольку у меня на руках были неотложные дела Светлого Совета.
Вот так и устроился поход на Эребор. Я не думаю, что, когда мы выступали, у Торина была сколько-нибудь реальная надежда уничтожить Смога. Такой надежды не было, но так произошло. Однако, увы! Торин не смог насладиться ни своим триумфом, ни своими сокровищами. Гордыня и жадность превозмогли его несмотря на мои предупреждения.
— Но ведь, — сказал я [Фродо – прим. перев.], — он так и так мог погибнуть в сражении. Случилась бы оркская атака, однако щедрый Торин был бы со своими сокровищами.
— Это правда, — ответил Гэндальф. — Бедный Торин! Он был великий гном из великого рода, несмотря на его недостатки; и хотя он погиб в конце похода, Королевство под Горой было, как я желал, восстановлено, во многом благодаря ему. Однако Даин Железный Башмак был достойным продолжателем. И вот теперь мы слышим, что он пал, сражаясь опять у врат Эребора, в то самое время, как мы бились здесь. Я бы назвал это тяжелой утратой, если бы не было столь чудесным то, что в его возрасте  он еще орудовал своим топором столь мощно, как об этом рассказывают, стоя над телом Короля Бранда пред вратами Эребора покуда не пала тьма.
Всё ведь могло обернуться совсем иначе. Да, мы сумели отвлечь главный удар врага на юг, но даже при этом Саурон своим далеко простертым правым крылом мог бы учинить ужасные разрушения на Севере, пока мы защищали Гондор, если бы на его пути не встали король Бранд и король Даин. Вспоминая великую битву на Пеленнорских полях, не забывайте битву при Дэйле. Представьте, что могло бы случиться. Огненное дыхание дракона и мечи варваров в Эриадоре! Гондор мог бы остаться без королевы. Мы могли бы сейчас, после победы, только еще надеяться вернуться домой — вернуться к развалинам и пепелищам. И это удалось отвратить благодаря тому, что однажды мартовским вечером я встретил Торина Дубощита недалеко от Пригорья. Случайная встреча, как говорят у нас в Средиземье.

0

39

ПРИЛОЖЕНИЕ
Примечания к текстам “Похода на Эребор”

Текстологическая ситуация с этим фрагментом сложна и с трудом поддается распутыванию. Самая ранняя версия — это законченная, но сырая рукопись со множеством исправлений, которую я буду здесь называть “рукопись A”. Она озаглавлена “История встреч Гэндальфа с Трайном и Торином Дубощитом”. С нее была сделана машинописная копия, “рукопись B”, содержащая многочисленные, но в основном не очень существенные дальнейшие изменения. Она имеет два заголовка: “Поход на Эребор” и “Рассказ Гэндальфа о том, как он пришел к идее организовать экспедицию на Эребор и послать Бильбо с гномами”. Некоторые объемные извлечения из этого машинописного текста даются ниже.
Помимо (более ранних) рукописей A и B существует еще одна рукопись, C, которая излагает историю в более экономном и жестком виде, многое опуская и вводя некоторые новые элементы, однако (особенно в последней части) в основном придерживаясь первоначальных записей. Мне кажется, что рукопись C определенно более поздняя, чем B. Именно версия C приведена выше, хотя некоторые записи, относящиеся к ее началу (экспозиция воспоминаний Гэндальфа в Минас-Тирите), очевидно, утрачены.
Начальные абзацы рукописи B, приводимые ниже, почти идентичны тексту в Приложении A (III, “Народ Дарина”) к “Властелину Колец” и очевидно связаны с предшествующим ему (в Приложении A) повествованием о Троре и Трайне. В то же время окончание “Похода на Эребор” мы опять находим почти в тех же самых словах в Приложении A, вложенных, опять-таки, в уста Гэндальфа, беседующего с Фродо и Гимли в Минас-Тирите. В свете письма, цитированного во Введении [к книге Unfinished Tales — прим. перев.] на стр. 6, ясно, что мой отец писал “Поход на Эребор” как часть повествования “Народ Дарина” в Приложении A.

Извлечения из более ранней версии

Машинописная рукопись B ранней версии “Похода на Эребор” начинается так:
Так Торин Дубощит стал Наследником Дарина, но наследником без надежды. При разграблении Эребора он был слишком юн, чтобы носить оружие, однако в долине Азанулбизар уже бился в первых рядах. Ему, великому гному с высокой судьбой, было девяносто пять, когда Трайн пропал без вести. У него не было Кольца, и (может быть, потому) он предпочитал оставаться в Эриадоре. Там он трудился долго и достиг богатства, какого только мог достичь. Его народ прирастал, главным образом, за счет скитальцев из народа Дарина, которые, прослышав о его обиталище, стекались туда. Были у них уже и великолепные чертоги, и полные кладовые добра, и жилось им, казалось, не так уж тяжело, хотя в своих песнях без конца печалились они о дальней Одинокой Горе, о ее сокровищах и о блистании Большого Зала в лучах Аркенстона.
Годы длились. Из-под пепла в сердце Торина снова разгорался жар, когда погружался он в думы о несчастьях своего рода и о завещанном ему мщении дракону. Звеня в кузне своим тяжелым молотом, он мечтал о боевом железе, армиях и союзах. Однако армии были рассеяны, союзы разрушены, а секиры его народа слишком малочисленны. И великий гнев без надежды сжигал его душу, когда обрушивал он удары по раскаленному железу на наковальне.
Гэндальф тогда еще никак не был связан с судьбами народа Дарина. Он почти не имел дел с гномами, хотя и был другом всем свободным народам Средиземья и тепло относился к тем из народа Дарина, кто жил изгнанником на Западе. Но случилось однажды так, что, пересекая Эриадор (и направляясь в Хоббитанию, которую он не видел уже несколько лет), он встретил Торина Дубощита, и они разговорились по дороге, и заночевали вместе в Пригорье.
Утром Торин сказал Гэндальфу:
— Тяжек груз моих дум, а ты, говорят, мудр и знаешь больше всех о том, что творится на свете. Не согласишься ли ты пойти ко мне домой, выслушать меня и дать мне мудрый совет?
Гэндальф ответил согласием. Он отправился в палаты Торина и долго сидел с ним и слушал повесть о его несчастьях.
Из этой встречи много проистекло великих событий и свершений, например, обретение Единственного Кольца, его появление в Хоббитании и избрание Хранителя Кольца. Многие потом предположили, что Гэндальф всё это предвидел и специально выбрал время для встречи с Торином. Однако мы полагаем, что это не так. Ибо Фродо Хранитель Кольца в своем описании Войны за Кольцо оставил точную запись рассказа Гэндальфа об этом. Вот что написано у него:
Вместо слов “Вот что написано у него”, в самой ранней рукописи A стоит: “Этот рассказ был опущен в повествовании, ибо он кажется слишком длинным; однако здесь мы восстанавливаем большую его часть”.
После коронации мы остались в Минас-Тирите, в одном из прекрасных зданий, вместе с Гэндальфом. Он был само благодушие, и хотя мы засыпали его вопросами обо всем, что только приходило в голову, его терпение казалось таким же неиссякаемым, как его осведомленность. Сейчас я уже мало что могу припомнить из того, что он рассказывал нам; часто мы и не понимали его ответов. Однако этот разговор я помню очень отчетливо. Гимли тогда еще был с нами, и он как-то обратился к Перегрину:
— Мне кое-что необходимо сделать в ближайшее время: я должен заглянуть в эту вашу Хоббитанию* . И не для того, чтобы полюбоваться на хоббитов! Сомневаюсь, чтобы они могли удивить меня еще чем-то. Но ни один гном из рода Дарина не может равнодушно пройти мимо этого уголка. Ибо не отсюда ли началось возрождение Королевства под Горой и победа над Смогом? Я уж не говорю о крушении Барад-Дура, хотя все это странным образом сплетено. Странным, очень странным, — сказал он и запнулся.
Затем, пристально глядя в лицо Гэндальфу, он продолжал:
— Но кто сплел эту паутину? Похоже, я раньше над этим не задумывался. А ты, Гэндальф, ты спланировал все это еще тогда? Если нет, то зачем ты повел Торина Дубощита через такую неприметную дверцу, за которой Кольцо нашлось, было спрятано до поры в далеком западном краю, а затем обрело Хранителя — а при всем при этом, между прочим и Королевство под Горой возродилось? Ты все это задумал?
Гэндальф ответил не сразу. Он стоял у западного окна и смотрел на море; лицо его светилось в лучах закатного солнца. Долго он так стоял в молчании. Наконец, обернувшись к Гимли, он произнес:
— Я не знаю ответа. Я уже не тот, и не обременен более судьбами Средиземья, как тогда. Тогда я ответил бы тебе словами вроде тех, что слышал от меня Фродо не далее как прошлой весной. Всего лишь прошлой весной! Но обычные меры здесь бессмысленны. В том далеком прошлом я сказал маленькому испуганному хоббиту: Бильбо, а не тому, кто изготовил Кольцо, было назначено найти его, а, стало быть, тебе назначено нести его. Я мог бы добавить: а мне назначено вести вас обоих.
Для исполнения назначенного я находил в своем пробуждающемся сознании только то, что мне было позволено, и делал то, что само ложилось в руки, и так, как мне казалось разумным. Но то, что я знал в своем сердце; то, что я знал до того, как ступил на эти серые берега, — это другое дело. Олорин был я на забытом Западе, и только тем, кто остался там, я открою больше.
В рукописи A здесь: “и только тем, кто остался там (или тем, кто, может быть, возвратится туда со мной), я открою больше”.
Тут я воскликнул:
— Теперь я лучше понимаю тебя, Гэндальф! Хотя и думаю, что, назначено это было или нет, Бильбо, как и я, мог отказаться покинуть дом, и не в твоих силах было бы нас заставить. Тебе не было бы дозволено даже попытаться сделать это. Но мне все равно любопытно, почему ты сделал то, что сделал, таким, как ты был тогда — старым скитальцем в сером плаще.
Далее Гэндальф объясняет им свои тогдашние сомнения относительно первого хода Саурона и свои опасения за Раздол и Лориен (см. стр. 204). В этой же версии, после слов о том, что прямой удар по Саурону был еще необходимее, чем разрешение проблемы Смога, он продолжает:
— Короче говоря, именно поэтому, как только экспедиция против Смога благополучно началась, я отправился на Совет и призвал первыми атаковать Дол-Гулдур, прежде чем он нападет на Лориен. И было так, и Саурон бежал. Должен признаться, я думал, что он на самом деле ушел в тень, и мы получим еще одну мирную, пусть и тревожную, передышку. Однако она длилась недолго. Саурон решил предпринять следующий шаг. Он тут же вернулся в Мордор и через десять лет объявился во плоти.
После этого тьма стала расти. И все же это не был его первоначальный план, что и привело, в конце концов, его к ошибке. Кое-где у него еще оставались противники — там, где они могли получить совет, не искаженный Тенью. Как бы мог уцелеть Хранитель Кольца, если б не осталось Раздола или Лориена? А ведь они, я думаю, пали бы, если б Саурон обрушился всей своей мощью сначала на них, не отвлекая более половины своих штурмовых отрядов на Гондор.
Вот такие дела. Это было моим главным побудительным мотивом. Однако одно дело знать, ч т о нужно делать, но совершенно другое — к а к. Я начал уже серьезно беспокоиться по поводу положения дел на Севере, и тут в один прекрасный день (по-моему, в середине марта 2941 года) мне повстречался Торин Дубощит. Я выслушал всю его историю и подумал: “Отлично, вот, по крайней мере, один враг Смога, которому стоит помочь. Я должен сделать всё, что в моих силах. Мне следовало бы раньше подумать о гномах”.
Потом, была еще проблема с народом Хоббитании. Теплое чувство к ним зародилось в моем сердце еще во время Долгой Зимы, которую никто из вас не помнит . Им тогда пришлось очень туго: они попали в одну из худших переделок в своей истории, умирая от небывалых морозов и от последовавшего за ними страшного голода. Однако именно тогда я увидел их мужество и их сострадание друг другу. Они и выжили благодаря именно взаимному состраданию и стойкому мужеству — без жалоб и слез. Мне хотелось, чтобы они выживали и дальше. Однако я видел, что в западным крае раньше или позже снова наступят тяжелые времена. Правда, теперь ему грозило нечто иное: безжалостная война. Чтобы пройти через нее, им, по моему разумению, кое-чего не хватало. Чего именно? Это непросто выразить словами. Ну, скажем так: им надо было бы знать немного больше и понимать немного яснее, что за мир вокруг них и где в нем их место.
Они начали забывать: забывать свои истоки и свои легенды, забывать то немногое, что они знали об огромном мире, лежащем вокруг. Память о высоком и память об опасном еще не выветрились окончательно, но были уже порядком занесены песком.
Однако невозможно быстро научить таким вещам весь народ, а времени не оставалось. Поэтому пришлось искать точку опоры — одного из хоббитов, с которого можно было бы начать. Осмелюсь назвать его “избранным”. Я сам был избран только для того, чтобы избрать его, и мой выбор пал на Бильбо.
— Вот это-то меня всегда и интересовало, — заметил Перегрин. — Почему именно на него?
— А как бы ты выбирал какого-нибудь одного хоббита для такого дела? — спросил Гэндальф. — Мне некогда было перебирать их всех. Однако я к тому времени очень хорошо знал Хоббитанию, хотя, когда мы с Торином повстречались, менее приятные дела уже двадцать лет удерживали меня вдали от нее. Так что я просто припомнил хоббитов, которых знал, и рассудил так: мне нужна энергичность Кролов (но в разумной дозе, господин мой Перегрин) и основательность, как у Торбинсов. Это сразу навело на мысль о Бильбо. Мне привелось его узнать очень хорошо, лучше, чем он знал меня. Он вырос и почти вошел в возраст на моих глазах, и я любил его. Я, естественно, многого не знал, пока не вернулся в Хоббитанию, но там обнаружилось, что Бильбо не настолько прирос к своему месту, чтобы не мог с него соскочить. Я выяснил, что он так и не женился. Мне это показалось необычным, хотя я и догадывался о причине. Причина же была вовсе не та, о которой толковали мне почти все хоббиты: что, мол, он слишком рано остался сиротой и хозяином самому себе. Нет, я считал, что он хотел остаться “неприросшим” из-за мечты, глубокой настолько, что он не осознавал ее сам — или не хотел осознавать, когда она тревожила его. Так или иначе, он таил желание быть свободным, чтобы иметь возможность уйти, когда представится случай или он наберется решимости. Я вспомнил, как он юнцом, бывало, докучал мне расспросами о хоббитах, которые иногда “отходили”, как говорят в Хоббитании. Среди таких было, по крайней мере, двое его дядюшек из Кролов.
Этими дядюшками были Хильдифонс Крол, который “отправился путешествовать и больше не вернулся”, и Изенгар Крол (младший из двенадцати детей Старого Крола), о котором “говорили, что в юности он добрался до моря”. (“Властелин Колец”, Приложение C, “Фамильное древо Кролов из Преогромных Смиалов”).
После того, как Гэндальф принял приглашение Торина идти с ним в его обиталище в Голубых Горах,
…мы пересекли всю Хоббитанию, но толку от этого было чуть, поскольку Торин почти не останавливался. Я думаю, что именно досада на его надменное пренебрежение хоббитами послужила первым толчком к идее впрячь его и их в одну упряжку. С его точки зрения, они были всего лишь землеробами, которым случилось обрабатывать поля по обочинам исконной гномской дороги к Горам.
В этой ранней версии Гэндальф подробно рассказывает, как, после посещения Хоббитании он возвратился к Торину и уговорил его “отказаться от возвышенных планов, идти тайно, да еще взять с собой Бильбо”. Последняя фраза — всё, что говорится в более поздней версии (стр. 205).
— Наконец я все обдумал и отправился обратно к Торину. Он держал совет со своими родичами. Балин и Глоин были там, и еще несколько гномов.
— Итак, с какими словами ты пришел? — задал мне вопрос Торин, едва я переступил порог.
— Прежде всего, — отвечал я, — о твоих планах. Это планы короля, Торин Дубощит, но королевство твое в прошлом. Если ему суждено возродиться, в чем я не уверен, то возрождение должно начинать с малого. С другой стороны, мне интересно знать, представляешь ли ты себе полностью силу великого дракона. Но и это еще не все. Знай, что в мире быстро растет гораздо более ужасная Тень, и они с драконом будут помогать друг другу. (И так оно и случилось бы, не атакуй я тогда Дол-Гулдур). В таких условиях открытая война совершенно бесполезна; да в любом случае, она не в твоих силах. Тебе нужен план более простой, дерзкий и отчаянный.
— Слова твои темны и тревожны, — промолвил Торин. — Говори яснее!
— Хорошо, — согласился я. — Во-первых, ты должен выступить в этот поход сам, и ты должен выступить тайно. Никаких послов, глашатаев, никаких “иду на вы”, Торин Дубощит. С собой ты можешь взять самое большее несколько родственников или преданных сторонников. Но сверх того тебе понадобится еще кое-что, совершенно неожиданное.
— Назови это! — потребовал Торин.
— Минуту! — сказал я. — Ты надеешься сладить с драконом. Но он не только очень велик, он уже очень стар и хитер. Предприятие надо начинать, признавая его чутье и его опыт.
— Естественно, — усмехнулся Торин. — Гномы имели дело с драконами чаще, чем кто-либо еще, и не надо учить ученого.
— Замечательно, — отвечал я. — только твои планы, как мне кажется, не учитывали это обстоятельство. Мой план — это план кражи. Кража! Смог не возлежит на своем драгоценном ложе бессонно, Торин Дубощит. Ему снятся гномы! Будь уверен, что он обследует свое логово день за днем, ночь за ночью, пока не убедится в отсутствии хотя бы малейшего запаха гнома. Лишь затем он засыпает, засыпает вполуха, настороженно ловя малейший стук — стук гномских башмаков.
— Ты расписал свою кражу такой же трудной и безнадежной, как любая открытая атака, — сказал Балин. — Невозможно трудной!
— Да, это трудно, — согласился я. — Но не невозможно, иначе я не тратил бы тут свое время попусту. Я бы сказал, что задача трудная до нелепости. Поэтому я собираюсь предложить нелепое ее решение. Возьмите с собой хоббита! Смог, скорее всего, никогда и не слышал о хоббитах, и уж точно никогда не нюхал их.
— Что?! — возопил Глоин. — Одного из этих недотеп из Хоббитании? Какой прок от него может быть, на земле или под землей? Да пусть он благоухает как ему угодно, он никогда не отважится проползти в пределах досягаемости самого голоперого драконенка, только что вылупившегося из яйца!
— Ну, ну, — стал я урезонивать гнома, — это несправедливо. Ты не очень хорошо знаком с хоббитским народом, Глоин. Похоже, ты считаешь их простаками, поскольку они щедры и не торгуются, и робкими из-за того, что они не покупали у тебя оружия. Так ты, знаешь ли, неправ. В любом случае, Торин, я положил глаз на одного из них в качестве спутника для тебя. Он умел и умен, проницателен и не опрометчив. И, я думаю, ему не занимать смелости, как и всему его народу. Ты можешь сказать, что всякий будет смел, когда нужда заставит. Ну так попробуй загнать хоббита в угол, и посмотри, что в нем обнаружится.
— Это невозможно проверить, — усмехнулся Торин. — По моим наблюдениям, лучше всего они умеют избегать тесных и острых углов.
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Это очень разумные создания. Но этот хоббит особенный. Я думаю, его можно уговорить самому забраться в тесный угол. Я уверен, что в его сердце живет желание, как он сказал бы, найти приключение.
— Только не за мой счет! — отрезал Торин, вскочив с места и принявшись нервно расхаживать. — Это не совет, а идиотская шутка! Не вижу, что такого умеет любой хоббит, плохой или хороший, чтобы отработать хотя бы свой дневной паек, даже если его удастся уговорить отправиться с нами.
— Не видишь? Да ты, скорее, не слышишь! — вспылил я. — Хоббиты без малейших усилий ходят тише, чем может любой гном при всем своем старании, хотя бы его жизнь зависела от этого. Я считаю, что они самые легконогие из всех смертных. Этого ты, конечно, не мог наблюдать, Торин Дубощит, когда маршировал по Хоббитании, грохоча башмаками так (это я тебе говорю), что любой ее житель мог слышать тебя за милю. Когда я толковал тебе о краже, я имел в виду профессиональную кражу.
— Профессиональную кражу? — воскликнул Балин, вложив в мои слова несколько иной смысл, чем тот, который имел в виду я сам. — Ты подразумеваешь опытного охотника за сокровищами? И что, такие еще остались?
Я несколько смутился. Это был новый поворот, и я не был уверен, что в нужную сторону. Наконец я произнес:
— Я полагаю, да. За вознаграждение они пролезут туда, куда вы сами не осмелитесь, да в любом случае и не сможете, и добудут для вас желаемое.
Глаза Торина заблестели, когда воспоминание об утраченных сокровищах пронеслось перед его внутренним взором. Однако когда он заговорил, слова его были исполнены презрения.
— Наемный вор, хочешь ты сказать. Что ж, об этом можно подумать, если плата будет не слишком высока. Но при чем тут эта деревенщина? У них сроду не бывало посуды драгоценнее глиняного горшка, а бриллиант они не отличат от стекляшки.
— Я бы не советовал тебе судить так самоуверенно о вещах, в которых не разбираешься, — сказал я резко. — Эта “деревенщина” живет в своей стране уже четырнадцать веков, и они многому научились за это время. Они вели дела и с эльфами, и с гномами за тысячу лет до того, как Смог появился у Эребора. Никого из них, по меркам твоих предков, нельзя назвать богатым, но в некоторых из их жилищ хранятся штучки почище тех, которыми ты, Торин, можешь похвастаться здесь. У хоббита, о котором я говорю, есть золотые украшения, ест он с помощью серебряных приборов, а вино пьет из бокалов граненого хрусталя.
— А! Я, наконец, понял, куда ты клонишь, — сказал Балин. — Он взломщик, да? Ты поэтому рекомендуешь его?
Боюсь, что тут я вышел из себя и потерял осторожность. Я уже не мог вынести это гномское самомнение, эту уверенность, что никто, кроме них самих, не может иметь или изготовить ничего ценного, а любая красивая вещь в чужих руках получена, если не украдена, в свое время у гномов.
— Взломщик? — произнес я с усмешкой. — Ну да, конечно, профессиональный взломщик! Как еще у хоббита могут появиться серебряные ложки? Я прибью табличку “Взломщик” на его двери, чтобы вы не прошли мимо.
Затем я в сердцах встал и объявил с напором, удивившим меня самого:
— Ты должен найти эту дверь, Торин Дубощит! Я говорю серьезно.
Неожиданно я почувствовал, что вовсе не переборщил. Эта моя странная идея оказалась не шуткой, а совершенно правильным решением, и было отчаянно важно, чтобы она сбылась. Гномы должны были склонить свои негнущиеся шеи.
— Слушай меня, о, народ Дарина! — воскликнул я. — Если вы уговорите этого хоббита присоединиться к вам, вас ждет успех. Если нет — провал. Если вы откажетесь сделать хотя бы попытку, я прекращаю всякие дела с вами, и не дождаться вам более ни совета, ни помощи от меня, покуда Тень лежит на вас!
Торин повернулся и с изумлением, насколько он вообще это мог, взглянул на меня.
— Сильно сказано! — признал он. — Ладно, я попытаюсь. Твои слова звучат пророчески, если, конечно, ты в своем уме.
— Наконец-то! — сказал я. — Но попытка должна быть добросовестной, а не просто с целью выставить меня дураком. Будь терпелив и не сдавайся сразу, если первый твой взгляд не обнаружит ни смелости, ни любви к приключениям, о которых я толковал. Он будет отрицать их и попытается уйти в кусты, но ты не должен его упустить.
— Торговаться со мной бесполезно, если ты это имеешь в виду, — сказал Торин. — Я предложу ему честное вознаграждение за все, что он возвратит нам, и ничего более.
Это было вовсе не то, что я имел в виду, но прямо об этом говорить было бесполезно. Поэтому я продолжал наставлять его:
— Сначала все спланируй и рассчитай. Всё должно быть в полной готовности! Когда он согласится, у него не должно быть времени передумать. Ты должен выступить в свой поход на восток прямо из Хоббитании.
— Он выходит очень странным созданием, этот твой взломщик, — заметил молодой гном, которого звали Фили (как я потом узнал, он приходился Торину племянником). — Как его имя или то, что он использует вместо него?
— Хоббиты не пользуются прозвищами, — ответил я. — Его единственное имя — Бильбо Торбинс.
— Ну и имечко! — сказал Фили и засмеялся.
— Он считает его вполне приличествующим, — пояснил я. — И оно хорошо ему подходит, ибо он холостяк средних лет, и в последнее время немного расплылся. Сейчас, пожалуй, главный его интерес — хорошо поесть. Мне говорили, что у него отличная кладовая, и, может быть, не одна. По крайней мере, вы хорошо угоститесь.
— Ну, хватит, — прервал нас Торин. — Если бы я не дал слово, я бы отказался после того, что услышал сейчас. У меня нет настроения валять дурака. Ибо я тоже серьезен. Смертельно серьезен, и сердце горит у меня в груди.
Я пропустил это мимо ушей.
— Смотри же, Торин, — сказал я. — Сейчас апрель, весна в разгаре. Подготовь все как можно быстрее. У меня еще есть кое-какие дела, но через неделю я вернусь. После возвращения, если все будет в порядке, я отправлюсь вперед подготовить почву, и на следующий день мы явимся к нему все вместе.
С тем я и распрощался, не желая давать Торину времени передумать, больше, чем будет у Бильбо. Дальнейшее вы хорошо знаете — с точки зрения Бильбо. Если бы эту историю записывал я, она звучала бы несколько по-иному. Он не знал всего, что произошло: например, об усилиях, которые я приложил, чтобы новость о появлении большого отряда гномов в Приречье, в стороне от главной дороги и их обычных путей не достигла его ушей раньше времени.
Наконец, во вторник 25 апреля 2941 года, утром я увидел самого Бильбо. И хотя я более или менее знал, чего следует ожидать, должен сказать, что моя уверенность была поколеблена. Я увидел, что дело будет гораздо труднее, чем я думал. Однако я стоял на своем. На следующий день, в среду 26 апреля я привел Торина и его спутников в Торбу — тоже с большим трудом, поскольку Торин под конец заколебался. Бильбо, конечно, был совершенно потрясен и вел себя нелепо. С самого начала у меня все шло предельно плохо, и эта злосчастная идея с “профессиональным взломщиком”, которую гномы вбили себе в головы, делала положение только хуже. Спасибо, я догадался предложить Торину остаться всем на ночь в Торбе, чтобы обсудить способы и средства. Это был последний шанс. Если бы Торин покинул Торбу до того, как мне удалось остаться с ним наедине, мой план потерпел бы крах.
Как видно, некоторые элементы этого разговора были в поздней версии использованы в качестве аргументов Гэндальфа и Торина в их споре в Торбе.
Начиная с этого момента, изложение в ранней версии следует очень близко к поздней, и поэтому опущено здесь, за исключением завершающего фрагмента. В ранней версии, когда Гэндальф закончил рассказ, Гимли, согласно записям Фродо, рассмеялся.
— Это все звучит по-прежнему нелепо, — сказал он, — даже сейчас, когда все обернулось более, чем хорошо. Я, конечно, знал Торина; и мне хотелось бы быть там, но во время твоего первого визита к нам я находился далеко. И меня не взяли в поход: сказали, слишком молод, хотя в свои шестьдесят два я чувствовал себя парнем хоть куда. Ладно, я рад, что услышал всю историю. Если, конечно, всю. Я-то думаю, что даже сейчас ты рассказываешь нам вовсе не все, что знаешь.
— Конечно, нет, — согласился Гэндальф.
После этого Мериадок выспрашивает Гэндальфа подробности о карте и ключе Трайна; и по ходу ответа (который почти весь сохранен в поздней версии, в другом месте повествования), Гэндальф говорит:
— Я нашел Трайна спустя девять лет после того, как он потерялся, и к тому времени он, как минимум, пять лет находился в подземельях Дол-Гулдура. Я не знаю ни того, как он смог продержаться так долго, ни того, как пронес эти реликвии скрытыми сквозь все пытки. Думаю, что темные силы не добивались от него ничего иного, кроме Кольца, и когда получили его, бросили истерзанного узника в подземелье — умирать в беспамятстве, оставив его без присмотра. Маленькая небрежность, однако она оказалась роковой. С маленькими небрежностями такое случается.

0

40

IV
ОХОТА ЗА КОЛЬЦОМ

(i)
Путь Черных Всадников, описанный по рассказу Гэндальфа Фродо

Голлума схватили в Мордоре в 3017 г., доставили в Барад-Дур и там допрашивали и истязали. Вызнав у него все что смог, Саурон отпустил его. Он не во всем верил Голлуму, ибо чувствовал, что тот укрощен не до конца, не побежден даже Тенью Страха и сломить его можно, лишь уничтожив. Но зато в глубине существа своего пленника он обнаружил злобу против 'обокравших' его и понял, что тот попытается найти их и отомстить. Саурон надеялся, что тем самым Голлум приведет его к Кольцу.
Но тот не успел этого сделать - его поймал Арагорн и препроводил в Северное Темнолесье. Их выследили, но выручить Голлума не удалось - его охраняли.
Если Саурон и слышал до того о 'полуросликах', они никогда не интересовали его и, уж конечно, он не представлял, где может быть их страна. От Голлума, даже под пытками, нельзя было услышать вразумительных сведений - он и сам толком ничего не знал, а что знал - перевирал. Сломить его не могло ничто, кроме разве лишь смерти, - так сильно было страстное влечение его к Кольцу. Но Саурон так и не понял этого. Голлум же исполнился к нему ненависти, большей даже чем страх, увидев именно в Сауроне главного своего врага и соперника. И потому посмел он солгать, будто считает, что Страна Полуросликов - это где-то у Берегов Сабельников, неподалеку от мест, где сам он жил когда-то.
Когда же Саурон прознал, что его главные недруги пленили Голлума, он разгневался и решил поторопиться. Обычные его лазутчики и шпионы не приносили ему вестей. Виной тому были Дунэдайн, что неусыпно несли свою стражу, и вероломный Саруман, чьи слуги частенько ловили или сбивали со следа посланцев Саурона. Когда тот узнал об этой измене, руки его все еще были слишком коротки, чтобы достать Сарумана, укрывшегося в Исенгарде. Поэтому Саурон скрыл что ему все известно и затаил гнев, выигрывая время и готовясь к большой войне, во время коей собирался скинуть всех своих противников в западное море.
Поразмыслив, он понял, что никто не сможет помочь ему в поисках Единого более Кольцепризраков - сильнейших его слуг. У них не было иной воли, кроме воли Саурона, ибо они всецело подчинялись поработившим их кольцам, коими он управлял. Мало кто в силах был справиться даже с одним из этих беспощадных существ. Когда же они собирались вместе и во главе вставал их ужасный предводитель, Властелин Моргула, то и вовсе никто не был способен противостоять им - так, по крайней мере, полагал Саурон. Но был у них и недостаток, который мог помешать ему. Уж слишком велик был ужас, сопровождавший их, даже если они были невидимы и лишены одежд. Так велик, что об их выходе в мир вскоре проведали бы Мудрые и догадались бы, зачем их послали.
И вот тогда-то Саурон дважды ударил по своим врагам, ударил одновременно - эти-то события теперь и считают началом Войны за Кольцо. Оркам приказали захватить Голлума и они напали на владения Трандуила, а Властелин Моргула открыто вышел на бой с Гондором. Это произошло примерно в конце июня 3018 г.
В той битве Саурон испытал силу Денетора и его готовность к войне и нашел их много большими, чем ожидал. Но это не так уж и беспокоило его - ведь в сражение была брошена лишь малая доля его мощи. Главная же цель была иной - дать всем понять, что выход в мир Назгулов - просто часть плана ведения войны с Гондором.
Поэтому, когда был захвачен Осгилиат и разрушен мост, Саурон остановил наступление и повелел Назгулам начать поиски Кольца. Но он не стал пренебрегать могуществом Мудрых и их вниманием ко всему происходившему и приказал Кольцепризракам действовать так скрытно, как только возможно. В те дни их Вождь обитал в Минас Моргуле, вместе с шестью другими Назгулами, а второй по старшинству Кольцепризрак - Кхамул, Тень Востока, - пребывал в Дол-Гулдуре как наместник Саурона, и с ним еще один, служивший посланцем.
Властелин Моргула перевел своих товарищей через Андуин и они двинулись дальше. И хотя шли они пешими, были лишены одежд и невидимы, ужас охватывал все живое, когда они проходили. Назгулы пустились в путь первого июля. Медленно, в полном безмолвии пересекли они Анориэн, преодолели Брод Энтов и вступили в Пустошь; слухи же о тьме и ужасе неведомого повсюду предшествовали им. Они встретились на западном берегу Андуина чуть выше Сарн Гебира и обрели одеяния и лошадей, что тайно переправили через реку. Это случилось, по-видимому, приблизительно семнадцатого июля. Оттуда Кольцепризраки поехали на север, разыскивая Шир - страну Полуросликов.
Примерно двадцать второго июля они соединились на поле Келебрант с Назгулом Дол-Гулдура и узнали, что Голлум исчез, ускользнув как от Орков, отбивших его, так и от Эльфов, которые преследовали похитителей.  Кроме того, Кхамул сообщил, что в долинах Андуина нет и следа жилищ Полуросликов, а селения Дубсов близ Сабельников давным-давно опустели. Однако Властелин Моргула не нашел ничего лучшего, как продолжить поиски к северу. Видимо, Назгул думал одновременно настичь Голлума и выяснить, где же расположен Шир. Его нисколько не удивило бы, окажись это где-нибудь у ненавистных Лориэнских земель, или даже в самом Ограждении Галадриэли. Но силой Белого Кольца Назгул пренебречь не мог, равно как и проникнуть в Лориэн. Поэтому, пройдя между владениями Галадриэли и Туманными Горами, Девятеро скакали все дальше на север. Но поиски их оказались тщетными и не узнали они ничего, что могло бы им помочь.
Тогда они вернулись. Но лето подходило к концу, а страх и гнев Саурона возросли. Стоял уже сентябрь, когда, доехав до Пустоши, Назгулы встретили там посланцев Барад-дура. Те передали Кольценосцам грозные слова Саурона, от которых сам Властелин Моргула - и тот пришел в ужас.
Саурон успел уже узнать о словах пророчества, что услышали в Гондоре, об отъезде Боромира, деяниях Сарумана и пленении Гэндальфа. Из всего этого он ясно уразумел, что ни Саруман, ни кто другой из Мудрых Кольцом еще не овладели, хотя Саруману, может быть, известно хотя бы где оно сокрыто. Теперь Саурону было уже не до тайны - лишь быстрота имела значение.
И Кольцепризраки получили приказ - ехать прямо в Исенгард. В спешке проскакали они по землям Рохана и столь велик был ужас, объявший при этом людей, что многие оставили тот край, в страхе бежав к западу и северу, ибо думали, будто война идет с востока вслед за черными лошадьми.
Спустя два дня после того, как Гэндальф покинул Исенгард, у его ворот остановился конь Властелина Моргула. Вот теперь-то Саруман, уже разгневанный и напуганный бегством своего пленника, понял, сколь опасно оказаться между двумя врагами, каждый из которых знает, что предан. Велик был его страх перед Сауроном, ибо он окончательно утратил надежду обмануть его, или хотя бы обрести его милость после победы. Теперь Саруман должен был завладеть Кольцом сам, иначе крушение и муки ждали его. Но он был все еще весьма хитер и осторожен, а Исенгард был вполне подходящим укрытием на случай подобных нежданных неприятностей. Так что единственным ответом, которого добился Властелин Моргула всеми своими требованиями и угрозами, был голос Сарумана. Казалось - таково было искусство волшебника - что голос исходит от самих Ворот.
"Это вовсе не то место, куда вы так стремились" - промолвил он - "Я знаю, что вы ищете, хотя вы и не упомянули об этом. У меня его нет, что вы, его слуги, поняли и без слов. Если бы я обладал им, вы склонились бы предо мною и назвали бы меня Властелином. И если бы я знал где оно, я давно бы уже шел туда, чтобы завладеть им прежде вас. Видимо, лишь один знает где оно, и это - Митрандир, враг Саурона. Ищите его поблизости, ибо он бежал отсюда два дня назад".
Сила же голоса Сарумана была все еще столь велика, что даже Повелитель Назгулов не усомнился и не мог помыслить, будто сказанное им - ложь или лишь часть всей истины; но тут же повернул от Ворот и устремился в Рохан в поисках Гэндальфа. Тогда-то, на исходе следующего дня, Черным Всадникам повстречался Грима Червеуст. Он спешил, дабы сообщить Саруману, что Гэндальф побывал в Эдорасе и предупредил Короля Теодена о предательских замыслах Исенгарда. Червеуст чуть не умер от страха, но и без этого, привычный к предательству, открыл бы все.
"О да, я скажу тебе всю правду, Повелитель" - пролепетал он - "Я подслушал их беседу в Исенгарде. Страна Полуросликов - оттуда Гэндальф пришел и туда хотел вернуться. И теперь лишь конь потребен ему для этого.
Пощадите! Я говорю так быстро, как могу! Это туда, через Роханскую Щель, потом на север и немного к западу. Там ваш путь преградит большая река, что зовется Сероводьем. От переправы у Тарбада Старая дорога доведет вас до границ той страны. Ее называют Широм.
Да-да, конечно Саруман знает где это. К нему оттуда часто привозят товары. Пощади меня, о Повелитель. Я никому не скажу о нашей встрече, никому, ни единому из живущих".
И Предводитель Назгулов сохранил ему жизнь, не из жалости, конечно, а потому что думал - и думал правильно - будто страх Червеуста столь велик, что он не посмеет никому обмолвиться о случившемся. Кроме того, Властелин Моргула понял: в этом существе столько злобы, что, будучи оставлено в живых, оно причинит немало зла Саруману. Назгул покинул Червеуста, ничком лежавшего на земле, и поскакал прочь. В Исенгард он возвращаться не собирался - месть Саурона умела ждать.
Вождь Назгулов разделил свой отряд на четыре пары и сам поехал во главе одной из них - самой быстрой. Всадники вышли из Рохана с запада, осмотрели все пустоши Энедвэйта и, наконец, достигли Тарбада. Оттуда они поскакали через Минхириат; и, хотя они не сошлись еще вместе, слухи об окружавшем их ужасе опережали их, дикие звери от них прятались, а одинокие путники бежали.
В пути они схватили нескольких таких беглецов. К восторгу Предводителя, двое из них оказались сарумановскими шпионами. Один занимался, в основном, торговлей с Широм; и хотя сам он далее Южного Предела не заходил, у него нашлись изготовленные Саруманом карты, довольно подробно изображавшие те места. Назгулы отобрали их, а самого пленника послали в Бри, продолжать шпионить, но уже в пользу Мордора. Всадники сказали, что если он хотя бы попытается вернуться в Исенгард, они предадут его мучительной смерти.
Кончалась ночь на двадцать второе сентября, когда, вновь объединившись, Кольцепризраки достигли Сарн Форда, что у южных окраин Шира. Но границы охранялись - и Скитальцы встали у них на пути. Такой враг, однако, был не по силам Дунэдайн, даже будь с ними их вождь, Арагорн. Но он был далеко на севере, на Восточном Тракте близ Бри. И стойкие сердца Дунэдайн не выдержали. Одни бежали на север в надежде рассказать о случившемся Арагорну - их догнали и частью перебили, частью загнали в места пустынные. У других все же хватило духа удерживать брод, пока длился день. Но в ночи Властелин Моргула разбил их и Черные Всадники вступили в Шир. Петухи еще не пропели зарю двадцать третьего сентября, Гэндальф все еще далеко позади мчался по степям Рохана на Скадуфаксе, а Назгулы уже скакали на север по ширской земле.
(ii)
Другие версии рассказа
Я опубликовал версию, приведенную выше, поскольку она является наиболее законченной; но есть много других текстов, повествующих о тех же событиях, но в которых добавлены или видоизменены важные детали рассказа. Эти манускрипты неразборчивы, связь между ними неясна, хотя все они, без сомнения, относятся к одному и тому же периоду; среди них следует отметить два других документа, кроме опубликованного выше (который для удобства будем называть "A"). Вторая версия ("B") почти полностью совпадает с A по содержанию, но третья ("C"), существующая в наброске, начинается с более позднего момента истории и имеет существенные отличия от A, и я склоняюсь к мысли считать ее последней в композиционном порядке. Кроме того, есть документ ("D"), более всего касающийся роли Голлума в событиях, и множество прочих заметок об этой части истории.
В D говорится, что Голлум рассказал Саурону о Кольце, и информации о месте, где оно было найдено, оказалось достаточно, чтобы Саурон заподозрил, что речь идет о Едином; но о его теперешнем местонахождении Саурон узнал лишь то, что оно было похищено существом по имени Бэггинс в Туманных горах, и что этот Бэггинс пришел из страны, называемой Шир. Но страх Саурона сильно уменьшился, когда он услышал от Голлума, что Бэггинс - существо того же сорта, что и сам Голлум.
Голлум не знал термина "Хоббит", который был местным, а не являлся общеупотребительным словом Вестрона. Вероятно, он не говорил "Полурослик", ибо сам был одним из них, а хоббиты не любят это название. Поэтому Черным Всадникам были известны лишь два слова, которые могли им помочь: Шир и Бэггинс.
По всем источникам, Голлум знал по крайней мере направление, в котором находился Шир; но, хотя, несомненно, из Голлума можно было многое вытянуть под пытками, Саурон явно не подозревал, что Бэггинс пришел из мест, весьма далеких от Туманных гор и что Голлум знает, где этот регион находится, и полагал, что Бэггинса надо искать в долине Андуина, где Голлум когда-то жил.
Это была маленькая и естественная ошибка - но, быть может, самая главная из тех, что Саурон совершил во всем предприятии. Если бы не она, Черные Всадники могли бы достичь Шира неделями раньше.
В тексте B больше рассказано о путешествии Арагорна с пленным Голлумом на север, в королевство Трандуила, и больше внимания уделено раздумьям Саурона о использовании Призраков Колец в поисках Кольца.
[После бегства из Мордора] Голлум вскоре исчез в Мертвых Болотах, где посланцы Саурона не смогли или не захотели преследовать его. Никакие другие разведчики Саурона не принесли ему никаких сведений. (Вероятно, Саурон еще имел мало сил в Эриадоре, и число его агентов там было небольшим; к тому же слуги Сарумана часто мешали этим агентам или обманывали их). Поэтому в конце концов он решил использовать Призраков Колец. Он был вынужден делать так, пока не знал точно, где находится Кольцо, по нескольким причинам. Назгулы были много сильней остальных его слуг, и наиболее подходили для такого задания, поскольку были полностью порабощены своими Девятью Кольцами, которые в то время Саурон хранил сам; они совершенно не могли действовать против его воли, и если бы один из них, даже Король-Чародей, их капитан, захватил бы Единое Кольцо, он отнес бы его к своему Господину. Однако до начала открытой войны (к которой Саурон еще не был готов), у них были некоторые недостатки. Все, кроме Короля-Чародея, могли сбиться с пути, если двигались в одиночку днем; и все, кроме опять же Короля-Чародея, боялись воды, и не хотели без крайней необходимости пересекать потоки воды иначе, как по мосту.  Кроме того, основным их оружием был ужас. Он заметно усиливался, когда Назгулы были обнажены и невидимы; усиливался он также и тогда, когда они были вместе. Потому, на какое бы задание они не были посланы, это трудно было сохранить в секрете; а Андуин и другие реки представляли собой серьезное препятствие. По этим причинам Саурон долго колебался, ибо не желал, чтобы главные его враги узнали о действиях его слуг. Надо полагать, Саурон вначале не предполагал, что кто-то, кроме Голлума и "вора Бэггинса" что-то знает о Кольце. Пока Гэндальф не допросил Голлума,   тот не знал, что Гэндальф как-то связан с Бильбо; он вообще не подозревал о существовании Гэндальфа.
Но когда Саурон проведал, что Голлум захвачен его врагами, ситуация сильно изменилась. Когда и как это произошло - конечно же, точно узнать нельзя. Быть может, значительно позже самого события. Арагорн говорил, что Голлум был пойман ночью 1-го февраля. Надеясь, что его не заметят шпионы Саурона, Арагорн провел Голлума в северной части Эмин Муйл и пересек Андуин сразу же выше Сарн Гебир. Много бревен, плывущих по реке, выбрасывало на отмель на восточном берегу; и, привязав Голлума к бревну, Арагорн переплыл реку вместе с ним, а затем продолжил путь на север, выбирая тропы, возможно более удаленные от реки к западу: по опушкам Фангорна, и таким образом - через Лимлайт, затем через Нимродель и Серебрень, по краю Лориена,   и дальше, избегая Мории и Росной долины, через Гладден, пока не дошел до земель около Каррока. Тогда он вновь пересек Андуин с помощью Беорнингов и вошел в Лес. Весь этот путь, который он проделал пешком, был чуть меньше девятисот миль; Арагорн прошел его за пятьдесят дней и, усталый, явился к Трандуилу 21-го марта.
Поэтому, вероятнее всего, первые новости о Голлуме достигли ушей слуг Дол Гулдура после того, как Арагорн вошел в Лес; ибо, хотя влияние силы Дол Гулдура ограничивалось Старой Лесной Дорогой, в лесу было много шпионов крепости. Очевидно, Назгул, командовавший Дол Гулдуром, узнал эту новость не сразу, и, вероятно, он не информировал о ней Барад-дур, пока не попытался узнать больше о местонахождении Голлума. Поэтому нет сомнения, что лишь во второй половине апреля Саурон услышал, что Голлума видели вновь, и он пойман человеком. Это мало что значило. Ни Саурон, ни его слуги еще не знали, кто такой Арагорн. Однако ясно, что через некоторое время (после того, как за землями Трандуила было установлено тщательное наблюдение), быть может, через месяц, до Саурона дошли дурные для него вести - что Мудрые заинтересовались Голлумом, и что Гэндальф пришел в царство Трандуила.
Саурон исполнился гнева и тревоги. Он решил использовать Призраков Колец возможно быстрее, ибо скорость теперь была куда важней, чем секретность. Надеясь испугать своих врагов и прервать их совет угрозой войны (которую он не собирался начинать еще некоторое время), он атаковал земли Трандуила и Гондор почти одновременно.  Он преследовал еще две дополнительные цели: захватить или убить Голлума, или хотя бы отнять его у врагов; и захватить мост Осгилиата, чтобы Назгулы могли переправиться, одновременно испытывая силу Гондора.
Во время этих событий Голлум бежал. Но перейти мост Назгулам удалось. Использованные силы были, возможно, куда меньше, чем показалось людям Гондора. В панике, вызванной первым приступом, Королю-Чародею было позволено на короткое время появиться открыто в полноте своей ужасной мощи,  и в это время Назгулы пересекли мост в ночи и скрылись на севере. Не умаляя доблести Гондора, которая, как Саурон увидел, была куда больше, чем он надеялся, надо заметить: Боромир и Фарамир сумели победить врагов и разрушить мост только потому, что нападение уже послужила своей основной цели.
Мой отец нигде не объяснял, почему Призраки Колец боялись воды. В процитированном документе говорится лишь, что это было главным мотивом атаки Саурона на Осгилиат, и это же обстоятельство упоминается снова в подробных заметках о передвижениях Черных Всадников в Шире: например, про Всадника (это был Кхамул из Дол Гулдура, см. примечание 1), которого видели в дальнем конце Bucklebury Ferry сразу после того, как хоббиты переправились, (The Fellowship of the Rings I 5), сказано: "он отчетливо ощущал, что Кольцо пересекло реку, но за барьером реки он не мог чувствовать движение Кольца", а Назгул не стал касаться "эльфийских" вод Барандуина. Но неясно, как Назгулы пересекли другие реки, например Greyflood, где был лишь "опасный брод, образованный руинами моста" (стр. 171). Отец, собственно, оставил примечание, что эта идея с трудом выдерживает критику.
Описание напрасного путешествия Назгулов в долину Андуина в версии B в основном совпадает с описанием, приведенным выше (A), но есть и разница: согласно B, поселения стуров [Stoors] в то время не были полностью разрушены; и стуры, жившие там, были убиты или изгнаны Назгулами.  В этих текстах даты событий несколько отличаются, как отличаются и от приведенных в Повести Лет; здесь эти отличия убраны.
В D описано, что делал Голлум после бегства от орков Дол Гулдура, но до входа Хранителей в Морию через Западные Врата. Этот текст существует лишь в черновом варианте и потребовал легкой редакторской правки.
Достаточно ясно, что преследуемый одновременно эльфами и орками Голлум переправился через Андуин, вероятно - вплавь, и таким образом скрылся от слуг Саурона; но эльфы по-прежнему охотились за ним, и, не решаясь пока показываться около Лориена (лишь из-за тяги к Кольцу он позже осмелился на такое), он укрылся в Мории.  Это произошло, скорее всего, осенью; и после этого все следы Голлума были утеряны.
Что случилось с Голлумом потом - разумеется, точно сказать нельзя. Он вполне мог существовать в таких условиях, хотя бы ценой больших страданий; но ему угрожала страшная опасность быть обнаруженным слугами Саурона, которые скрывались в Мории,  в особенности потому, что столько пищи, сколько ему требовалось, он мог добыть лишь воровством. Несомненно, он планировал использовать Морию просто как тайный путь на запад, а его целью было найти "Шир" возможно быстрее; но он заблудился и долго не мог найти путь. Таким образом, он, по всей вероятности, недолго находился у Западных Врат, когда пришли Девять Странников. Голлум, конечно же, ничего не знал о том, как открывается дверь. Ему она казалась огромной и неподвижной; и хотя у нее не было ни замков, ни засовов, а открывалась она простым толчком, Голлум не догадался об этом. Еда была теперь далеко от него, ибо орки находились в основном в восточной части Мории; и он ослаб, поэтому даже если бы он знал все о двери, то не сумел бы толкнуть ее с силой, достаточной, чтобы ее открыть.  Потому для него был большой удачей приход Девяти Странников.
История прихода Черных Всадников в Изенгард в сентябре 3018 года и последующего захвата в плен Гримы Червослова, рассказанная в A и B, сильно изменена в версии C, действие которой начинается с возвращения Назгулов на юг от Лимлайт. Согласно A и B, Назгулы пришли в Изенгард через два дня после бегства Гэндальфа из Ортханка; Саруман сказал им, что Гэндальф исчез, и не раскрыл ничего, что знал о Шире , но его предал Грима, которого Назгулы поймали на следующий день, когда он шел в Изенгард с новостью о приходе Гэндальфа в Эдорас. Но согласно C Черные Всадники явились к воротам Изенгарда еще тогда, когда Гэндальф был там пленником. Саруман, исполнившись страха и отчаяния, познав весь ужас служения Мордору, внезапно решил уступить Гэндальфу и просить у него прощения и помощи. Желая выиграть время, он признал, что держит Гэндальфа взаперти, и сказал, что попробует выяснить, что тому известно; если же не добьется успеха, то выдаст Гэндальфа Назгулам. Затем Саруман поспешил на вершину Ортханка - и обнаружил, что Гэндальф исчез. Далеко на юге, против заходящей луны он увидел огромного орла, что летел к Эдорасу.
Теперь Саруман оказался в куда худшем положении. Раз Гэндальф бежал, то существовала вполне реальная возможность того, что Саурон не получит Кольцо и потерпит поражение. В глубине души Саруман распознал великую силу и странную "счастливую судьбу", присущие Гэндальфу. Но теперь Саруман должен был в одиночку иметь дело с Девятью. Настроение его изменилось, и его гордыня выразилась в гневе на Гэндальфа, сумевшего скрыться из непроницаемого Изенгарда, и в ярости, вызванной завистью. Он вернулся к воротам и солгал Назгулам, сказав, что уговорил Гэндальфа сознаться. Он не сказал, что это его собственные знания, не отдавая себе отчет в том, сколько знает Саурон о его мыслях.  "Я лично донесу обо всем властелину Барад-дура, - сказал он высокомерно, - как всегда сообщаю о важных делах, касающихся нас. Все же, что вы должны знать, чтобы выполнить свою миссию - местонахождение "Шира". Он, как сказал Митрандир, лежит в шестистах милях к северо-западу отсюда, около границ прибрежной страны эльфов, - к своей радости Саруман увидел, что даже Король-Чародей не слышал такого раньше. [Примечание переводчика. Не уверен в точности перевода предыдущей фразы (even the Witch-king did not relish that)]. - Вы должны перейти Изен у Бродов, а потом обогнуть горы и двигаться к Тарбаду на Greyflood. Отправляйтесь быстрее, а я доложу об этом вашему господину".
Эта искусная речь на время убедила даже Короля-Чародея в том, что Саруман - верный союзник, пользующийся большим доверием Саурона.Всадники покинули Врата и поспешили к Бродам Изена. Саруман же вслед им выслал волков и орков, тщетно надеясь найти Гэндальфа; но была у него и иная цель - показать свою силу Назгулам, хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от их присутствия вблизи; кроме того, Саруман в своем гневе хотел причинить вред Рохану и увеличить страх, который Червослов сеял в сердце Теодена. Червослов недавно был в Изенгарде и теперь возвращался назад в Эдорас; и некоторые из охотников принесли ему вести.
Избавившись от всадников, Саруман вернулся в Ортханк и предался глубоким и тяжким раздумьям. Видимо, он решил пока что выждать, все еще надеясь получить Кольцо в свои руки. Он считал, что поход в Шир скорей помешает Назгулам, чем поможет, ибо знал о страже Скитальцев, а также полагал (зная о вещем сне и миссии Боромира), что Кольцо уже находится на пути в Ривенделл. Он выслал в Эриадор всех своих шпионов, птиц-разведчиков и прочих слуг, каких смог собрать.
В этой версии отсутствует сцена поимки Гримы назгулами и его предательства; ибо у Гэндальфа явно не хватило бы времени, чтобы добраться до Эдораса и попытаться предупредить Теодена, а у Гримы - чтобы отправиться в Изенгард предупредить Сарумана к тому моменту, как Черные Всадники покинули Рохан. Здесь Назгулы узнали, что Саруман лгал им, от человека, которого они поймали и у которого нашли карты Шира (см. стр. 217); и здесь больше рассказано об этом человеке и делах Сарумана в Шире.
Когда Черные Всадники пересекли почти весь Энедвайт и приближались к Тарбаду, случилось то, что стало большой удачей для них, но катастрофой для Сарумана  и смертельной опасностью для Фродо.
Саруман давно интересовался Широм - потому что Гэндальф поступал так же, а Гэндальф был для Сарумана весьма подозрителен; и еще потому, что (также в подражание Гэндальфу) Саруман стал пользоваться "Листом полуросликов", и ему требовались запасы, но из гордости (Саруман однажды посмеялся над Гэндальфом, курившим этот табак) он, насколько мог, хранил свою привычку в секрете. Позже появились и другие причины. Он хотел увеличить свое влияние, в особенности в землях, занимавших Гэндальфа, и обнаружил, что такое влияние ему дают деньги, на которые он покупал "лист"; и он подкупил многих хоббитов, особенно Bracegirdles, которые владели множеством плантаций, а также Sackville-Bagginses . Но постепенно Саруман стал подозревать, что Гэндальф как-то связывает Шир с Кольцом. Зачем нужна такая мощная охрана Шира? Саруман стал собирать подробные сведения о Шире, основных его родах, о его дорогах, и о многом прочем. Для этого он использовал хоббитов, платил Bracegirdles и Sackville-Bagginses, но его агентами были люди дунландского происхождения. Когда Гэндальф отказался иметь с ним дело, Саруман удвоил усилия. Скитальцы могли представлять опасность, но не сейчас - Гэндальф не мог их предупредить, а в его отсутствие Cкитальцы могли считать Сарумана лишь союзником.
Некоторое время назад один из самых верных слуг Сарумана (он был разбойником, изгнанным из Дунланда, где говорили, что в нем есть орочья кровь) вернулся от границ Шира, где торговал "листом" и другими товарами. Саруман начал заготавливать запасы в Изенгарде на случай войны. Этот человек пошел обратно, чтобы продолжить торговлю и чтобы договориться о доставке большого количества товаров до прихода осени.  Кроме того, он получил приказ проникнуть в Шир, если представиться возможность, и узнать, не покидал ли кто-нибудь страну в последнее время. У него было много карт, списков имен и заметок о Шире.
Этот дунландец был схвачен несколькими из Черных Всадников, когда те приближались к Тарбаду. Он, находясь крайней степени ужаса, предстал перед Королем-Чародеем и был допрошен. Он спас свою жизнь, предав Сарумана. Так Король-Чародей узнал, что Саруману было хорошо известно, где находился Шир, и к тому же Саруман знал о Шире много такого, что мог и должен был сообщить слугам Саурона, если бы действительно был союзником. Король-Чародей узнал и многое другое, в частности то, что касалось интересующего его имени: Бэггинс. Теперь Назгулы решили, что Хоббитон - одно из мест, которые следует немедленно посетить и обыскать.
Теперь Король-Чародей лучше понимал, что делать. Он слышал о тех землях много лет назад, во время войны с Дунэдайн; и в особенности о Tyrn Gothad в землях Кардолана, ныне Могильниках, куда сам же послал злых духов.  Он понимал, что его господин подозревает существование какого-то сообщения между Широм и Ривенделлом, понимал и то, что Бри (положение которого он знал) может оказаться весьма важным пунктом, хотя бы для сбора информации.  Поэтому он накрыл дунландца Тенью Страха и отправил в Бри в качестве своего агента. Это и был косоглазый южанин в трактире.
В версии B замечается, что Черный Капитан не знал, находится ли еще Кольцо в Шире; это еще предстояло выяснить. Шир был слишком велик для такой атаки, какая была произведена в селении стуров; следовало двигаться невидимыми, под прикрытием столь малого ужаса, сколь было возможно, при этом следя за восточными границами. Поэтому Капитан послал нескольких Всадников в Шир, приказав разделиться; а Кхамулу было велено отправляться в Хоббитон (см. примечание 1), где, согласно бумагам Сарумана, жил "Бэггинс". Но сам Черный Капитан устроил лагерь в Andrath, там, где Зеленопутье проходило ущельем между Могильниками и South Downs;  и оттуда он выслал других Всадников патрулировать восточные границы, а сам отправился в Могильники. В заметках о передвижении Черных Всадников в то время говорится, что Черный Капитан оставался там несколько дней, и умертвия пробудились, и все вещи в Старом Лесу и в Могильниках, в каких были злые духи, враждебные эльфам и людям, были настороже.
(iii)
Касательно Гэндальфа, Сарумана и Шира
Другой набор бумаг того же времени состоит из большого количества незаконченных рассказов о делах Сарумана, связанных с Широм, особенно о тех, которые были связаны с "листом полуросликов", о котором упоминается в связи с "косоглазым южанином" (см. стр. 221). Нижеследующий текст - всего лишь одна из версий, однако он является наиболее законченным вариантом, хотя и не самым длинным.
Саруман вскоре начал завидовать Гэндальфу и соперничество в конце концов перешло у него в ненависть, тем более сильную, что он ее скрывал, и горькую, потому что в глубине сердца Саруман знал, что Серый Странник сильнее его и обладает большим влиянием на жителей Средиземья, хотя и скрывает свою силы и не желает ни страха ни преклонения. Саруман и не преклонялся перед ним, но постепенно начал его бояться, никогда не зная, насколько глубоко Гэндальф постиг его мысли, больше пугаясь молчания Гэндальфа, чем его слов. Он открыто относился к Гэндальфу с меньшим уважением, чем другие Мудрые, и всегда был готов противоречить ему или пренебрегать его советами, однако в тайне Саруман замечал и обдумывал все, сказанное Гэндальфом, наблюдая, насколько это было возможно, за всеми его движениями.
Поэтому Саруман стал обращать свои мысли к полуросликам и Ширу, которых он в противном случае счел бы недостойными своего внимания. Он сначала не подозревал, что интерес его соперника к этому народу хоть как-то связан с великими заботами Совета, или, тем более, с Кольцами Власти. Да и на самом деле такой связи вначале не было, была лишь любовь Гэндальфа к Маленькому Народу, если только у него в сердце было глубокого предчувствия, обгоняющего пробуждающуюся мысль. Ведь много лет он, не скрываясь, навещал Шир, и готов был рассказывать о его народе всякому, кто станет слушать. И Саруман улыбался, как будто слушая байки старого бродяги, но, несмотря на это, внимательно прислушивался.
Поняв, что Гэндальф считает оправданными посещения Шира, Саруман сам в глубокой тайне, изменив обличье, бывал там до тех пор, пока не разведал все тамошние земли и дороги и, как он думал, не разузнал все, что этого стоило. И даже когда он решил, что бывать там больше не выгодно и глупо, он продолжал держать слуг и шпионов, которые ходили туда или наблюдали за границами, поскольку подозрения не оставили его. Он сам пал так низко, что считал, что каждый из остальных членов Совета имеет глубокие и далеко идущие планы собственного возвышения, которые так или иначе диктуют все их поступки. Так что, когда, много позже, он что-то проведал о том, что кольцо Голлума попало к полурослику, он мог посчитать, что Гэндальф знал об этом все время. Это больше всего бесило его, поскольку все, что касается Колец, он считал своей личной областью. Заслуженное недоверие Гэндальфа ни в коей мере не умеряло его гнева.
Однако на самом деле вначале Саруман шпионил и таился, не преследуя никакой злой цели, это было всего лишь плодом безумной гордыни. Мелкие дела, какими бы незначительными, они не казались могут оказаться в конце концов весьма важными. Говоря по правде, увидев любовь Гэндальфа к растению, которое тот называл "трубочное зелье", (за одно которое, по его словам, следовало прославить Маленький Народ) Саруман внешне насмехался над ним, но сам тайно попробовал его и вскоре пристрастился, - поэтому Шир сохранял значение в его глазах. Больше всего он боялся, что это будет раскрыто, и его собственные издевки обратятся против него, и над ним будут смеяться за подражание Гэндальфу и будут презирать за то, что он это скрывал. Вот почему он соблюдал полную секретность во всех делах, связанных с Широм, даже до того, как у него возникла тень сомнения в мыслях о Шире, пока он слабо охранялся и туда можно было свободно войти. По этой причине Саруман прекратил бывать там сам, поскольку он узнал, что остроглазые хоббиты иногда замечали его, и некоторые, увидев старика в сером или коричневом, скрытно пробирающегося через леса, или крадущегося в сумерках, принимали его за Гэндальфа.
После этого Саруман больше не бывал в Шире, испугавшись, что такие рассказы будут распространяться и достигнут ушей Гэндальфа. Но Гэндальф знал об этих посещениях и догадался об их причине и смеялся, думая, что это самый безобидный из секретов Сарумана. Но он ничего не рассказывал об этом другим, поскольку никогда не желал опозорить кого-либо. Однако он почувствовал облегчение, когда посещения Сарумана прекратились, поскольку у него уже возникли сомнения, хотя он и не мог предвидеть, что однажды знания Сарумана о Шире могут оказаться опасными и сослужить большую службу Врагу, лишь немного не доведя его до победы.
В другой версии описывается один случай, когда Саруман открыто насмехался над пристрастием Гэндальфа к "трубочному зелью":
Позднее, из-за своей неприязни и страха, Саруман избегал Гэндальфа и они редко встречались, кроме как на собраниях Белого Совета. На великом Совете в 2851 впервые заговорили о "листе полуросликов", как о забавной вещице, хотя впоследствии о нем вспоминали иначе. Совет собирался в Ривенделле и Гэндальф сидел отдельно и молчал, но неимоверно дымил, (раньше он никогда этого не делал в таких случаях) в то время, как Саруман выступал против него, убеждая, что, вопреки совету Гэндальфа, еще рано трогать Дол-Гулдур. И молчание и дым, судя по всему, сильно раздражали Сарумана и перед тем, как члены Совета разошлись, он сказал Гэндальфу:
- Меня немного удивляет, Митрандир, что во время обсуждения важных дел ты позволяешь себе забавляться со своими огненными и дымными игрушками, пока другие говорят серьезные вещи.
Но Гэндальф рассмеялся и ответил:
- Ты бы не удивлялся, если бы сам употреблял это растение. Ты мог бы узнать, что этот дым, выйдя наружу, прояснил разум. И так или иначе, он дает терпение слушать заблуждения и не гневаться. Но это не одна из моих игрушек. Это искусство Маленького Народа, живущего далеко на западе, - это веселый и достойный народ, хотя, возможно, не слишком значимый в твоих высоких материях.
Саруман не был удовлетворен этим ответом (он ненавидел насмешки, насколько бы легкими они не были) и холодно ответил:
- Ты можешь шутить, лорд Митрандир, сколько тебе вздумается. Мне достаточно хорошо известно, что ты интересуешься всякой мелочью, будь то растения, живность, или нард ребятишек. Ты волен в том, как проводить свое время, если у тебя нет никаких важных дел, и друзей ты можешь выбирать по своему желанию. Но мне кажется, что сейчас слишком темные времена для сказок путешественников и у меня нет времени на простаков-крестьян.
Гэндальф больше не смеялся, но внимательно глядя на Сарумана, он затянулся своей трубкой и выпустил большое колечко дыма и с ним много маленьких. Затем вытянул руку, как будто пытаясь схватить их, и они исчезли. Затем он встал и ушел от Сарумана, не проронив ни слова, но Саруман некоторое время стоял молча и его лицо было темным от сомнений и неудовольствия.
Штук шесть различных рукописей содержат эту историю и в одной из них говорится, что у Сарумана были подозрения, он
сомневался, правильно ли он понял значение колечек дыма и движения Гэндальфа, (прежде всего, имелось ли в виду наличие связи между полуросликами и важной проблемой Колец Власти, насколько бы это не было правдоподобно) и может ли такой народ, как полурослики, сам по себе занимать столь великого мужа.
В другой (перечеркнутой) явно описываются намерения Гэндальфа:
Это было странное совпадение, что Гэндальф, разгневанный высокомерием Сарумана, решил именно таким образом показать ему свое подозрение, что жажда обладания начала двигать им в помыслах и в изучении Колец, и предупредить, что они ускользнут от него. Ведь вне всяких сомнений Гэндальф и не помышлял, что полурослики (и тем более их курение) имеют какое-то отношение к Кольцам.  Если бы такая мысль у него появилась, он, конечно же, поступал бы иначе. Однако впоследствии, когда полурослики оказались вовлечены в эти важнейшие дела, Саруман мог посчитать только, что Гэндальф знал или предвидел это и скрыл это знание от него самого и Совета, с той лишь целью, какую Саруман мог себе представить - опередить его и добыть самому.
В Повести Лет текст к 2851 г. описывает встречу Белого Совета в этом году, когда Гэндальф настаивал на нападении на Дол Гулдур, но был Саруман добился обратного. В сноске к этому месту написано: "Впоследствии стало ясно, что Саруман возжелал добыть Единое Кольцо и надеялся, что оно обнаружится, пытаясь найти своего хозяина, если Саурона оставить в покое на некоторое время". Предшествующий текст показывает, что Гэндальф подозревал Сарумана в этом во время Совета в 2851, хотя мой отец впоследствии отмечал, что из рассказа Гэндальфа на Совете у Элронда о встрече с Радагастом видно, что он не подозревал Сарумана в предательстве (или в желании добыть кольцо для себя) серьезно до тех пор, пока не был заключен в Ортханке.

0

41

V
СРАЖЕНИЯ У ИЗЕНСКИХ БРОДОВ

Главной помехой к быстрому захвату Рохана были для Сарумана Теодред и Эомер: люди решительные, преданные Королю, который благоволил к ним - своему единственному сыну и сыну своей сестры. Со своей стороны, они делали все возможное, чтобы оградить Короля от влияния Гримы, вошедшего в силу, когда здоровье начало изменять Теодену. Это случилось в начале 3014 года, когда ему было шестьдесят шесть; его недуг мог иметь и естественные причины, хотя рохиррим обычно жили до восьмидесяти и дольше. Но могли его вызвать или усилить несильные яды, которые давал ему Грима. В любом случае, слабость и зависимость от Гримы, которые ощущал Теоден, вызваны были по большей части лукавством и ловкостью внушений этого худого советника. Он все время стремился очернить своих основных противников в глазах Теодена, а при возможности и устранить их. Рассорить их друг с другом не удалось: до того, как "немощь" поразила Теодена, его любили все родичи и подданные, и верность Теодреда и Эомера оставалась неколебимой, даже при очевидном его слабоумии. К тому же Эомер не был честолюбив, а его любовь и уважение к Теодреду (бывшему на тринадцать лет его старше) уступали лишь любви к приемному отцу.  Поэтому Грима пытался натравить их друг на друга в воображении Теодена, внушая ему, что Эомер спит и видит, как бы забрать себе побольше власти и поступать не спросясь у Короля или его Наследника. Здесь он кое в чем преуспел, и в результате Саруману удалось наконец умертвить Теодреда.
Когда в Рохане услышали о сражениях у бродов из первых рук, стало ясно, что Саруман отдал особый приказ любой ценой убить Теодреда. В первом сражении все его самые свирепые воины яростно нападали на Теодреда и его гвардию, не обращая внимания на остальные события боя, который в ином случае обернулся бы для рохиррим более сокрушительным поражением. Когда в конце концов Теодред был убит, командир саруманова войска (без сомнения, имея на то приказ), по-видимому, на время успокоился, и Саруман сделал ошибку, как оказалось, роковую, не введя немедленно новые силы и не начав тут же массовое вторжение в Вестфольд;  хотя задержке его немало послужила и доблесть Гримбольда и Эльфхельма. Если бы вторжение в Вестфольд началось пятью днями раньше, подкрепления из Эдораса без сомнения не смогли бы даже приблизиться к Хельмовой пади - их окружили бы и задавили на равнине; да и сам Эдорас мог быть атакован и захвачен до появления Гэндальфа.
Уже говорилось, что доблесть Гримбольда и Эльфхельма послужила задержке Сарумана, и это обернулось его поражением. Возможно, замедление это было еще важнее, чем кажется.
Изен бурным потоком спускался от своих истоков за Изенгардом, но на равнине Прохода он замедлялся, пока не поворачивал на запад; оттуда он стремился вниз по длинным склонам к прибрежным низинам дальних пределов Гондора и Энедвайт, и становился глубоким и быстрым. Как раз перед этим поворотом на запад и находились Изенские броды. Там река, широкая и мелкая, обходила двумя рукавами большой остров, струясь по каменистому дну, покрытому галькой и валунами, нанесенными с севера. Лишь здесь большие силы, в особенности всадники или тяжеловооруженная пехота, могли пересечь реку к югу от Изенгарда. У Сарумана, таким образом, было преимущество: он мог послать свои войска вниз по любому берегу Изена и напасть на Броды, если их станут оборонять, с обеих сторон. Его силы к западу от Изена могли при необходимости отступить к Изенгарду. С другой стороны, Теодред мог послать людей через Броды в числе достаточном, чтобы либо задержать войска Сарумана, либо оборонять западный плацдарм; но будучи разбитыми, им некуда было отступать, кроме как обратно через Броды с противником на плечах, чтобы, возможно, встретить его же на восточном берегу. На юг и запад вдоль Изена дороги домой им не было,  не имей они припасов для долгого путешествия в Западный Гондор.
Нападение Сарумана не было нежданным, но началось оно раньше, чем предполагалось. Разведчики Теодреда донесли ему о сборе войск перед Вратами Изенгарда, в основном (как казалось) на западном берегу Изена. Поэтому на подходы к Бродам с востока и запада он направил пеших здоровяков из вестфольдских новобранцев. Оставив три отряда всадников, вместе с конюхами и запасными лошадьми, на восточном берегу, сам он переправился через реку с главными силами своей кавалерии: восемь отрядов всадников и отряд лучников, намереваясь опрокинуть армию Сарумана, пока она не вполне изготовилась.
Но Саруман не раскрыл еще ни своих намерений, ни полной своей мощи. Силы его уже были на марше, когда Теодред только трогался. Милях в двадцати к северу от Бродов он столкнулся с их авангардом и рассеял его, причинив неприятелю потери. Но когда он двинулся вперед, чтобы атаковать основные силы, сопротивление окрепло. На самом деле противник встретил его, стоя за окопами, полными копейщиков, и Теодред в ведущем эореде был остановлен и почти окружен, ибо новые войска, спешащие из Изенгарда, теперь обходили его с запада.
Его освободил натиск подошедших сзади отрядов; но, взглянув на восток, он пришел в смятение. Это было хмурое и туманное утро, но теперь бриз с запада отгонял туманы в Проход, и к востоку от реки он рассмотрел новые войска, спешащие к Бродам, хотя о силе их нельзя было судить. Он тотчас же приказал отступать. Это всадникам, хорошо натренированным в перестроениях, удалось, они сохранили порядок и потеряли немного людей; но они так и не смогли ни скинуть противника, ни оторваться от него, ибо отступление часто задерживалось, и тогда арьергарду под командованием Гримбольда приходилось оборачиваться, словно загнанному зверю, и отгонять самых ярых преследователей.
Когда Теодред добрался до Бродов, день клонился к закату. Он поставил Гримбольда командовать гарнизоном западного берега, усиленном пятьюдесятью спешившимися всадниками. Остальных всадников и всех лошадей он тут же отправил через реку, кроме своего отряда: спешившись, он занял позиции на острове, чтобы прикрыть отступление Гримбольда, если того отбросят. Они едва успели это сделать, как пришла беда. Восточный отряд Сарумана спустился вниз по течению с неожиданной быстротой; он был значительно меньше западного, но гораздо опаснее. В его первых рядах были дунлендские всадники и большой отряд грозных орков верхом на волках, которых боялись лошади.  За ними шли два батальона свирепых Уруков, тяжеловооруженных, но обученных долгим переходам с большой скоростью. Всадники и волки обрушились на погонщиков, отрезали лошадей, перебив и рассеяв их. Гарнизон восточного берега, застигнутый врасплох неожиданным нападением множества Уруков, был сметен, а всадники, только что подошедшие из-за реки, не успели построиться, и хотя они отчаянно сражались, под натиском Уруков им пришлось отойти от Бродов вдоль берега Изена.
Как только противник завладел восточной частью Бродов, появился отряд людей, или орколюдей (очевидно отправленный именно для этой цели), - свирепых, одетых в кольчуги и вооруженных топорами. Они поспешили на остров и атаковали его с обеих сторон. Одновременно войска Сарумана напали и на позиции Гримбольда на восточном берегу. Взглянув на восток, встревоженный звуками битвы и ужасными победными криками орков, тот увидел людей с топорами, теснящих воинов Теодреда от берегов острова к пригорку в его центре, и услышал могучий голос Теодреда, взывающего: Ко мне, Эорлинги! Гримбольд тут же, взяв нескольких стоявших с ним рядом людей, поспешил назад к острову. Так яростен был его натиск с тыла нападавших, что Гримбольд, сильный и крепко сложенный, прорубил себе дорогу и вместе с двумя людьми добрался до Теодреда, стоявшего, словно загнанный зверь, на пригорке. Слишком поздно. Когда он подошел к нему, Теодред уже пал, сраженный огромным человеко-орком. Гримбольд убил его и встал над телом Теодреда, решив, что тот умер; он и сам умер бы там, если бы не появился Эльфхельм.
Эльфхельм спешил по дороге из Эдораса, ведя четыре отряда в ответ на призыв Теодреда; он ожидал, что будет битва, но лишь через несколько дней. Но около пересечения с тропой, спускавшейся с Падины,  его дозоры с правого фланга доложили, что в полях заметили двух всадников на волках. Почувствовав неладное, он не повернул в Хельмову падь на ночевку, как намеревался ранее, но на рысях поспешил к Бродам. После перекрестка с тропой из Падины дорога шла на северо-запад, но снова резко сворачивала к западу, оказавшись вровень с Бродами, к которым вел прямой отрезок длиной около двух миль. Поэтому Эльфхельм не слышал и не видел сражения между отступавшим гарнизоном и Уруками к югу от Бродов. Солнце село, и света почти не было, когда он оказался вблизи последнего поворота дороги, и там ему встретились скачущие в беспорядке лошади и несколько беглецов, рассказавших ему о поражении. Хотя люди и лошади уже устали, они на всем скаку преодолели прямой участок, а оказавшись в виду восточного берега, он отдал своим отрядам приказ атаковать.
Теперь удивились изенгардцы. Они услышали топот копыт и увидели черной тенью на фоне темнеющего восточного неба надвигающуюся орду (как казалось) с Эльфхельмом во главе, а рядом с ним белый штандарт - знак для тех, кто следовал за ним. Немногие остались на месте. Большинство бежало на север, их преследовали два отряда Эльфхельма. Остальных своих людей он спешил и оставил охранять восточный берег, а сам со своим отрядом поспешил на остров. Орколюди теперь были зажаты между оставшимися в живых защитниками и нападающим Эльфхельмом, причем рохиррим все еще удерживали оба берега реки. Они продолжали сражаться, но вскоре были все до одного перебиты. Сам же Эльфхельм взбежал на пригорок; и там он нашел Гримбольда, бьющегося против двух верзил с топорами за тело Теодреда. Одного Эльфхельм тут же сразил, а другой пал от руки Гримбольда.
Тогда они наклонились, чтобы поднять тело, и обнаружили, что Теодред еще дышит; но он успел лишь сказать свои последние слова: Оставьте меня здесь - держать Броды, пока не придет Эомер! Спустилась ночь. Прозвучал резкий сигнал рога, и все стихло. Атаки на западный берег прекратились, и противник там растворился во тьме. Рохиррим удержали Изенские броды; но потери их были велики, в том числе и лошадьми; королевский сын был мертв, они остались без командира и не знали, что еще может с ними приключиться.
Когда после холодной и бессонной ночи снова забрезжил серый свет, изенгардцев не было видно, кроме мертвецов, лежавших на поле боя. Вдали выли волки, ждали, когда живые уйдут. Многие из тех, кого рассеял внезапный натиск изенгардцев, стали возвращаться: одни верхом, другие вели в поводу пойманных лошадей. Тем же утром, чуть позже, большинство всадников Теодреда, оттесненных к югу вдоль реки батальоном черных Уруков, вернулись утомленные битвой, но в порядке. По их рассказам, с ними случилось примерно то же самое. Они остановились на невысоком холме и приготовились защищать его. Хотя они оттянули часть атакующих сил Изенгарда, отступление на юг без припасов было делом безнадежным. Уруки сопротивлялись всем попыткам прорваться на восток и теснили их в сторону враждебной теперь дунлендской "западной границы". Но когда всадники приготовились отразить их натиск, несмотря на глубокую ночь, вдруг зазвучал рог; и вскоре они обнаружили, что противника больше нет. У них было слишком мало лошадей, чтобы попытаться их преследовать или хотя бы послать вслед разведчиков, сколько это позволила бы темнота. Спустя какое-то время они начали осторожно двигаться обратно к северу, но не встретили сопротивления. Они решили, что Уруки отступили к Бродам, усиливая свои полчища, и ожидали снова схватиться с ними там, и очень удивились, обнаружив, что Броды держат рохиррим. Лишь позже они узнали, куда делись Уруки.
Так закончилась Первая Битва у Изенских бродов. О Второй Битве не было составлено подобных скрупулезных отчетов, из-за гораздо более великих событий, случившихся сразу же после нее. Эркенбранд из Вестфольда принял командование над западной маркой, когда на следующий день в Горнбург дошла весть о смерти Теодреда. Он отправил гонцов в Эдорас, чтобы объявить это и передать Теодену последние слова его сына, добавив свои собственные мольбы немедленно послать Эомера с той помощью, которую только можно было выделить.  "Пусть же мы отстоим Эдорас здесь, на Западе", сказал он, "и не станем ждать, пока его осадят". Но резкая форма этого совета позволила Гриме и дальше тянуть время. Лишь после того, как Гэндальф прогнал его, начали что-то делать. Подкрепления с Эомером и самим Королем во главе выступили после полудня 2 марта, но той ночью была дана и проиграна Вторая Битва у Бродов, и началось вторжение в Рохан.
Сам Эркенбранд не сразу отправился к полю битвы. Все было в беспорядке. Он не знал, какие силы можно собрать в спешке; не мог он и прикинуть потери, реально понесенные войсками Теодреда. Он верно счел, что вторжение неизбежно, но что Саруман не осмелится идти на восток и напасть на Эдорас, пока стоит крепость Горнбурга, если у нее будет довольно защитников и припасов. Этими заботами и сбором всех людей Вестфольда, каких он мог найти, он был занят три дня. До своего прибытия он отдал Гримбольду командование на поле боя; но Эльфхельм и его всадники, принадлежавшие к Сбору Эдораса, не подчинялись никому. Оба командира были друзьями, верными королю и мудрыми людьми, и между ними не было разногласий; они расположили свои войска каждый сообразно своему мнению. Эльфхельм считал, что Броды больше не важны, что это скорее западня для воинов, которых лучше поставить в другом месте, ибо Саруман вполне мог послать свои полчища вниз по любому берегу Изена, - смотря по тому, куда он нацелится; а он, несомненно, прежде всего стремился опустошить Вестфольд и блокировать Горнбург до того, как из Эдораса придет помощь. Его армия, или большая ее часть, должна была таким образом спуститься по восточному берегу Изена; ибо хотя этим путем, по неровному бездорожью, они шли бы медленнее, им не пришлось бы силой прорываться через Броды. Эльфхельм поэтому советовал оставить Броды; всех имеющихся пехотинцев собрать на восточной стороне и занять позиции на пути движения противника: вдоль длинного вала, тянувшегося с запада на восток в нескольких милях к северу от Бродов; а кавалерию отвести к востоку в место, откуда, когда наступающий противник ввяжется в бой с обороняющимися, можно атаковать их фланг и сбросить их в реку, причинив как можно больше потерь. "Пусть Изен станет западней для них, а не для нас!"
Гримбольд, с другой стороны, не хотел оставлять Броды. Отчасти тому причиной были внушенные ему и Эркенбранду с детства традиции Вестфольда; но был в этом и здравый смысл. "Мы не знаем", говорил он, "какие силы еще остались у Сарумана. Но если он действительно намеревается разорить Вестфольд, оттеснить его защитников в Хельмову Падь и там запереть их, тогда эти силы должны быть очень велики. Он вряд ли выведет их все сразу. Как только он догадается или узнает наверняка, как мы расположили наши защитные порядки, он непременно пошлет по дороге из Изенгарда большое войско с наказом двигаться как можно быстрее, и, пройдя незащищенные Броды, зайдет к нам с тыла, если мы все соберемся на севере".
В конце концов Гримбольд отправил на западный край Бродов большую часть своих пехотинцев; они укрепились в земляных редутах, охранявших подходы. Сам он встал на восточном берегу с остальными своими людьми, включая тех, кто остался от всадников Теодреда. Остров он не занял.  Эльфхельм же забрал своих всадников и занял позиции там, где по его планам должна была стоять основная линия обороны; так он намеревался как можно раньше обнаружить любой отряд, приближающийся вдоль восточного берега реки, и рассеять его до приближения к Бродам.
Все пошло скверно, и скорее всего, так вышло бы в любом случае: силы Сарумана были слишком велики. Он напал днем, спустившись по изенгардской дороге, и атаковал укрепления к западу от Бродов. Это была лишь малая часть его сил - как раз хватит, думал он, чтобы избавиться от ослабленных защитников. Но гарнизон Бродов упорно сопротивлялся , хотя противник во много раз превосходил его. Но в конце концов, когда оба редута завязли в гуще схватки, Уруки пробились между ними и начали переходить Броды. Гримбольд, надеясь, что Эльфхельм отразит нападение на восточном берегу, перешел через реку со всеми оставшимися у него людьми и отбросил Уруков - на время. Но тогда вражеский командир бросил в бой свежий отряд и прорвал оборону. Гримбольду пришлось отступить за Изен. Это было незадолго до заката. Он понес большие потери, но нанес еще большие потери противнику (по большей части оркам) и продолжал держать восточный берег. Противник не пытался пересечь Броды и с боем пробиться вверх по крутым склонам, чтобы выбить его с позиций; еще не пытался.
Эльфхельм не смог принять участия в этом бою. В сумерках он отошел в сторону лагеря Гримбольда, расставив своих людей группами на некотором расстоянии от него, прикрыв лагерь щитом от нападения с севера и востока. С юга они не ожидали ничего плохого, надеясь на помощь. Сразу же после отступления через Броды были отправлены нарочные к Эркенбранду и в Эдорас с известием об их тяжелом положении. Опасаясь, даже твердо зная, что вскоре им придется еще хуже, если к ним вскоре не придет помощь, на которую нельзя было надеяться, защитники Бродов приготовились сделать все возможное, чтобы задержать продвижение Сарумана до того, как их затопчут.  Большая часть людей бодрствовала в полном вооружении, лишь несколько человек попеременно пытались урвать хоть чуть-чуть отдыха и сна. Гримбольд и Эльфхельм не спали, ожидая рассвета и страшась того, что принесет.
Им не пришлось ждать так долго. Полночь еще не настала, когда на севере завиднелись красные огни, приближавшиеся вдоль западного берега реки. Это был авангард основных сил Сарумана, которые он теперь послал на захват Вестфольда.  Они быстро приблизились, и внезапно вся орда словно вспыхнула. Сотни факелов загорелись от тех, что несли командиры отрядов, и Саруманово воинство, захватив по пути своих людей, уже стоявших на западном берегу, рекой огня прокатилось через Броды с воплями ненависти. Большой отряд лучников мог бы заставить их пожалеть о свете своих факелов, но у Гримбольда была лишь горстка стрелков. Он не смог удержать восточный берег и отступил, оборонив свой лагерь стеной щитов. Вскоре он был окружен, и нападавшие бросали в людей факелы, перекидывая некоторые поверх щитов в надежде поджечь припасы и испугать тех лошадей, что еще оставались у Гримбольда. Но стена щитов устояла. Тогда, поскольку орки были менее пригодны в таком сражении из-за их роста, против нее были брошены отряды яростных дунлендских горцев. Но несмотря на всю свою ненависть, дунлендцы все еще боялись встретиться с рохиррим лицом к лицу, и они были к тому же менее искусны в воинских делах и хуже прикрыты доспехами.  Стена щитов все еще держалась.
Напрасно Гримбольд смотрел, не придет ли помощь от Эльфхельма. Никто не пришел. Тогда в конце концов он решил привести в действие, если получится, план, который он заранее составил подобного безнадежного положения. Он наконец признал правоту Эльфхельма и понял, что хотя его люди могут сражаться до последнего, и сделали бы так, получив такой приказ, подобная доблесть не поможет Эркенбранду: любой воин, кому удалось бы вырваться из кольца и уйти на юг, принес бы больше пользы, хотя и не стяжал бы себе славы.
Ночь была облачной и темной, но теперь прибывающая луна замерцала в просветах бегущих облаков. С востока налетел ветер: предвестник той бури, что с наступлением дня пронеслась над Роханом и разразилась над Хельмовой Падью следующей ночью. Гримбольд вдруг обнаружил, что большинство факелов погасло, а ярость натиска ослабла.  Поэтому он тут же посадил в седла тех всадников, для которых хватило лошадей, не более половины эореда, и поставил командиром над ними Дунхира.  Стена щитов открылась в сторону востока, и всадники вышли наружу, отбросив нападающих с этой стороны; затем, разделившись и обходя лагерь вокруг, они атаковали противника на севере и юге от него. Неожиданный маневр увенчался успехом - на какое-то время. Противник был в замешательстве и смятении; многие сначала решили, что с востока подошло множество всадников. Сам Гримбольд остался на месте с отборным пешим арьергардом, подготовленным заранее, прикрывая вместе со всадниками Дунхира стремительный отход остальной части своих людей. Но саруманов командир вскоре догадался, что стена щитов открылась, а ее защитники уходят. К счастью, тучи закрыли луну, и снова стало темно, а он торопился. Он не позволил своим войскам в темноте преследовать беглецов, раз уж Броды все равно захвачены. Он собрал как можно больше своих солдат и двинулся по дороге на юг. Так выжила большая часть людей Гримбольда. Они растеряли друг друга в ночи, но, выполняя приказ, двигались в стороне от Дороги, к востоку от того места, где она сворачивала на запад, к Изену. Они были рады, но удивлялись отсутствию врагов, не зная, что уже несколько часов назад на юг прошла большая армия, что Изенгард теперь охраняют лишь его стены да ворота.
По этой причине не было никакой помощи от Эльфхельма. Более половины саруманова воинства было отправлено вниз по восточному берегу Изена. Они шли медленнее западных отрядов, двигаясь по неровному бездорожью; да и факелов у них не было. Но перед ними, стремительные и бесшумные, шли ужасные орки верхом на волках. Прежде чем Эльфхельма успели предупредить, что враг приближается по его берегу, волки и их всадники оказались между ним и лагерем Гримбольда; они пытались окружить каждую из небольших групп, которыми расположились рохиррим. Было темно, и все его люди растерялись. Он построил всех, кого удалось собрать, плотным клином, но ему все же пришлось отступить на восток. Он не мог добраться до Гримбольда, хотя знал, что тому нелегко - Эльфхельм уже собирался двинуться на помощь, когда его самого атаковали орки на волках. Но он также верно догадался, что нападавшие были лишь предвестниками силы слишком великой, чтобы ей сопротивляться, которая двинется на юг. Ночь тянулась медленно; ему оставалось лишь ждать рассвета.
В дальнейших событиях много неясного, поскольку полностью все знал только Гэндальф. Он получил известия о случившейся беде лишь к вечеру 3-го марта.  Король тогда находился недалеко от пересечения Дороги с проселком на Горнбург - чуть к востоку. Оттуда по прямой было около девяноста миль до Изенгарда; и чтобы попасть туда, Гэндальф, очевидно, летел изо всех светозаровых сил. Он был у Изенгарда в ранних сумерках  и, не прошло и двадцати минут, снова тронулся в путь. И по дороге туда, когда прямой путь лежал недалеко от Бродов, и обратно на юг в поисках Эркенбранда, он должен был встречаться с Гримбольдом и Эльфхельмом. Они были уверены, что он действует от имени короля, не только потому, что у него под седлом был Светозар, но также и оттого, что он знал имя посланного ими Кеорла, и содержание его депеши; и они восприняли данные им советы как приказы.  Воинов Гримбольда он отправил на юг к Эркенбранду...

0

42

ПРИЛОЖЕНИЕ
(i)

В заметках, связанных с этим текстом, приводится более подробный рассказ о Маршалах Края в 3019 году и в годы после окончания Войны за Кольцо:
Маршал Края - высший военный чин, титул королевского военачальника (которых было три), командир королевской конницы, состоявшей из полностью экипированных и тренированных Всадников. Округ Первого Маршала включал столицу, Эдорас, и близлежащие королевские земли (включая Harrowdale). Он командовал Всадниками на Сборе Эдораса, на котором присутствовали Всадники из этого округа, а также из некоторых областей Западного и Восточного Краев*, для которых Эдорас был самым удобным местом сбора. Второй и Третий Маршалы принимали командование, если того требовало время. В начале 3019 года угроза, исходящая от Сарумана, стала весьма серьезной, и Второй Маршал, принц Теодред, принял командование над Западным Краем, обосновавшись в Хельмовой Пади; а Третий Маршал, племянник Короля Эомер, командовал Восточным Краем, оставаясь у себя дома, в Альдбурге в Фолде.†
В дни Теодена никто не исполнял обязанностей Первого Маршала. Он взошел на трон еще молодым человеком (в возрасте тридцати двух лет), энергичным и воинственным; к тому же он был прекрасным наездником. В случае войны он лично командовал бы Сбором Эдораса; но долгие годы в его королевстве царил мир, и он ездил со своими рыцарями и своим Сбором лишь на учения или на парады; хотя тень пробуждающегося Мордора сильно выросла с времен юности Теодена к временам его старости. В те мирные годы Всадниками и прочими воинами в гарнизоне Эдораса командовал офицер, имевший звание маршала (в 3012-19 гг. это был Эльфхельм). Когда Теоден, как казалось, преждевременно состарился, положение не изменилось, и никакого эффективного центрального командования не было: такое состояние дел поддерживалось советником Гримой. Король, становясь дряхлым и редко покидая дом, приобрел привычку передавать приказы Капитану дворцовой стражи Хаме, Эльфхельму и даже Маршалам Края через Гриму Червослова. Это вызывало недовольство, но приказы выполнялись, по крайней мере внутри Эдораса. Что до сражений, когда началась война с Саруманом, Теодред без приказа принял общее командование. Он созвал сбор Эдораса и увел множество Всадников, которыми командовал Эльфхельм, чтобы усилить Сбор Вестфольда и помочь ему отразить нападение.
Во времена войны каждому из Маршалов Края отходил под начало, как часть "домочадцев" (то есть войск в боевой готовности, расквартированных около его резиденции) эоред, готовый к битве, который Маршал мог в случае опасности использовать по собственному усмотрению. Именно это и сделал Эомер*; но обвинение против него, выдвинутое Гримой, состояло в том, что вопреки запрету Короля он увел невостребованные пока силы Восточного Края из Эдораса, который был недостаточно защищен; и в том, что, зная о катастрофе у Бродов и смерти Теодреда Эомер гнался за орками до далекой Пустоши; и в том, что он против приказа позволил странникам идти свободными и даже дал им лошадей.
После смерти Теодреда командование над Западным Краем (вновь без указаний из Эдораса) перешло к Эркенбранду, Лорду оврага Падины и многих других земель в Вестфолде. В юности он, как большинство лордов, был офицером Королевских Всадников, но не сейчас. Однако он был самым значительным лордом в Западном Крае, и поскольку его народ находился в опасности, его правом и обязанностью было собрать всех, кто мог держать оружие, для отражения нападения. Он принял под начало и Всадников Западного Сбора; но Эльфхельм оставался независимым командиром Всадников Сбора Эдораса, которых Теодред призвал на помощь.
После того, как Гэндальф исцелил Теодена, ситуация изменилась. Король стал командовать лично. Эомер был восстановлен в правах и номинально стал первым Маршалом, готовым принять командование, если Король погибнет или силы оставят его; но этот титул не был использован, и, поскольку Король присутствовал в армии, Эомер мог лишь помогать советом, но не приказывать. Роль, которую он играл, во многом совпадала с ролью Арагорна: несомненный лидер среди лидеров из тех, кто служил Королю.*
Когда в Harrowdale был созван Полный Сбор, и "линия выступления" и план битвы были насколько возможно определены,† Эомер остался в том же положении, двигаясь вместе с Королем (как командующий основным эоредом, Компаньон Короля) и действуя, как главный королевский советник. Эльфхельм стал Маршалом Края и руководил первым эоредом Сбора Восточного Края. Гримбольд (ранее не упоминавшийся в этом тексте) исполнял функцию, хоть и не имел титула Третьего Маршала и командовал Сбором Западного Края.‡ Гримбольд пал в Пеленнорской Битве, и Эльфхельм стал военачальником Эомера, ставшего Королем; он остался командующим над всеми рохиррим в Гондоре, когда Эомер отправился к Черным Воротам, и он разбил вражескую армию, вторгшуюся в Анориэн (The Return of the King V, конец главы 9 и начало главы 10). Он был среди основных свидетелей на коронации Арагорна (там же, VI 5).
Сказано, что после похорон Теодена, когда Эомер устанавливал новые порядки в своей стране, Эркенбранд был назначен Маршалом Западного края, а Эльфхельм - Маршалом Восточного Края, и эти титулы сохранились впоследствии, заменив собой титулы Второго и Третьего Маршалов, и ни один из них никогда не считался значительней другого. Во время войны особое значение принимала должность Наместника Короля: он правил страной, если Король был в армии и командовал в поле, если по какой-то причине Король оставался дома. В мирное время эта должность использовалась только тогда, когда Король из-за болезни или старости снимал с себя полномочия; тогда занимающий эту должность становился Наследником трона, если подходил по возрасту. Но во время войны Совет не позволял старому Королю посылать Наследника в битву за пределы страны, если у него не было хотя бы еще одного сына.

(ii)

Здесь приводится текст длинного примечания к тексту (к тому месту, где обсуждаются различные мнения командиров по поводу важности Бродов Изена, стр. 229). Начало его в большой степени повторяет то, что сказано в другом месте книги, но я счел, что лучше будет привести его целиком.
В древние времена южной и восточной границами Северного Королевства служил Сероструй, а западной границей Южного Королевства был Изен. Мало кто из нуменорцев бывал в землях, расположенных между ними (Энедвайт, или "средние земли"). Во времена Королей они были частью Гондора,* но там ими почти не интересовались, за исключением того, что высылали дозоры и поддерживали Королевский Тракт. Он тянулся от Осгилиата и Минас Тирита до самого Форноста на далеком севере, пересекал Броды Изена и проходил через Энедвайт, держась высоких мест в его центральной и северо-восточной части до тех пор, пока он не спускался в западные земли вокруг нижнего течения Сероструя, пересекая его по возведенной дамбе, ведущей к большому мосту у Тарбада. В те дни этот регион был слабо заселен. В болотистых землях у устьев Сероструя и Изена жили немногочисленные племена "дикарей" - рыбаков и птицеловов, родственных по языку и происхождению Друэдайн, живущих в лесах Анориэна.† У подножия Мглистых Гор, с западной стороны, жили остатки тех людей, которых Рохиррим впоследствии называли дунландцами - угрюмый народ, родственный древним обитателям Белых Гор, которых проклял Исилдур.‡ Они не любили Гондор, но хотя и были достаточно смелы и безрассудны, их было слишком мало и они слишком боялись мощи Королей, чтобы досаждать им и отвращать их внимание от востока, где были главные опасности. Дунландцы, как и жители Арнора и Гондора, пострадали от Великого Мора в 1636-7 гг. третьей эпохи, но меньше, чем другие народы, поскольку они жили обособленно и не имели дел с другими людьми. Когда закончились дни Королей (1975-2050) и началось увядание Гондора, они в сущности перестали быть подданными Гондора. За Королевским Трактом в Энедвайте перестали ухаживать, а мост Тарбада развалился и превратился в опасный брод. Границей Гондора был тогда Изен и Врата Каленардона (так они назывались в то время). Врата охранялись крепостями Агларонд (Горнбург) и Ангреност (Изенгард), а Броды Изена - лишь через них можно было легко проникнуть в Гондор - всегда охранялись против вторжения из "Диких Земель".
Но во время Бдительного Мира (с 2063 по 2460) народ Каленардона хирел: самые сильные год за годом уходили на восток, держать оборону на Андуине, а оставшиеся стали простоватыми и были далеки от забот Минас Тирита. Гарнизоны крепостей не обновлялись и были оставлены заботам местных наследственных предводителей, подчиненные которых все больше теряли чистоту крови. Ведь дунландцы беспрепятственно и неуклонно проникали за Изен. Таким образом когда возобновились нападения на Гондор с востока, орки и вастаки заполонили Каленардон и осадили крепости, которые не смогли бы держаться долго. Тогда пришли Рохиррим и после победы Эорла на полях Келебранта в 2510 году его воинственный и многочисленный народ ворвался в Каленардон, ведя с собой много лошадей, сметая или уничтожая восточных захватчиков. Наместник Кирион даровал им Каленардон, который с тех пор назывался Краем Всадников, а в Гондоре - Роханд (позднее - Рохан). Рохиррим сразу начали заселять этот край, хотя во времена правления Эорла их восточные границы вдоль Эмин Муил и Андуина все еще подвергались нападениям. Но при Брего и Алдоре дунландцев выжили, выгнав за Изен, а Броды Изена стали охранять. Таким образом Рохиррим заслужили ненависть дунландцев, которая не иссякла до самого возвращения Короля, до которого было еще далеко. Как только Рохиррим ослабевали или оказывались в беде, дунландцы возобновляли свои нападения.
Ни одному другому союзу народов обе стороны не были так верны, как это было в союзе Гондора и Рохана с клятвой Кириона и Эорла. И из всех стражей широких травянистых равнин Рохана именно Рохиррим лучше всего подходили к этим землям. Однако в таком положении дел крылась и смертельная опасность, что стало ясным во дни Войны Кольца, поставившей Гондор и Рохан на край гибели. Причин тому было несколько. Во-первых, Гондор всегда направлял свое внимание на восток, откуда приходили все его опасности - враждебность "диких" дунландцев казалась Наместникам чем-то несущественным. Во-вторых, Наместники сохранили в своей власти башню Ортханк и кольцо Изенгарда (Ангреноста) - ключи Ортханка были переправлены в Минас Тирит, башня заперта, а в кольце Изенгарда жили лишь гондорский предводитель со своим небольшим народом, к которому присоединились исконные наследственные стражи Агларонда. Саму крепость [Агларонд. Прим. перев.] починили с помощью каменщиков Гондора и затем препоручили Рохиррим*. Из их числа набирались стражи Бродов. По большей части их поселения были у подножия Белых Гор и в широких или узких горных долинах. У северных границ Вестфольда они бывали редко и только при необходимости, страшась выступов Фангорна (леса Энтов) и хмурых стен Изенгарда. Они чурались "Лорда Изенгарда" и его скрытного народа, приписывая им использование темной магии. А посланцы из Минас Тирита прибывали в Изенгард все реже, пока не перестали появляться совсем. По-видимому среди множества своих забот Наместники забыли о Башне, хотя они и сохраняли у себя ключи.
Однако западная граница и линия Изена естественным образом контролировались Изенгардом и это, очевидно, понимали Короли Гондора. Изен тек от своих истоков вдоль восточной стены Кольца и затем продолжал идти на юг, оставаясь еще небольшой рекой, не представляя серьезного препятствия для тех, кто его пересекает, хотя течение было очень быстрым, а вода странным образом холодной. Но Большие Ворота Ангреноста выходили к западу от Изена и если в крепости были войска, врагов с западной стороны должно было быть очень много, если они хотели попасть в Вестфольд. Кроме того Ангреност был более чем вдвое, чем Агларонд, ближе к Бродам, к которым вела широкая дорога от Ворот, пригодная всадников, идущая большей частью по ровной местности. Ужас, обитающий в огромной Башне и страх перед мраком Фангорна, лежащим за ней, мог защищать ее какое-то время, но если она была безлюдна и заброшена, как это было в поздние дни Наместников, такая защита была бесполезна.
Так и случилось. Во время правления короля Деора (2699-2718) Рохиррим убедились, что сторожить одни лишь Броды недостаточно. Поскольку ни Рохан ни Гондор не уделяли внимания этому удаленному клочку земли, лишь позднее выяснилось, что там происходило. Род гондорских предводителей Ангреноста пресекся и командование крепостью перешло в руки семьи простых жителей, а они, как говорили, уже давно потеряли чистоту крови и были более расположены к дунландцам, нежели к "диким северянам", захватившим землю. Минас Тирит был где-то далеко и они вовсе не принимали его во внимание. После смерти короля Алдора, который выбил остатки дунландцев и даже нанес ответный удар по их землям в Энедвайте, дунландцы втайне от Рохана, но с молчаливого согласия Изенгарда, снова начали просачиваться в северный Вестфольд, основывая поселения в узких долинах к западу и к востоку от Изенгарда и даже у южной опушки Фангорна. Во время правления Деора они открыто проявили враждебность, нападая на стада и конюшни Рохиррим в Вестфольде. Вскоре Рохиррим стало ясно, что нападающие не пересекали Изен ни через Броды ни вообще где-либо далеко к югу от Изенгарда, поскольку Броды охранялись.* Деор поэтому начал поход на север и был встречен войском дунландцев. Его он победил, но был обескуражен, обнаружив, что и Изенгард настроен враждебно. Думая, что он освободил Изенгард из-под осады дунландцев, он отправил к Воротам посланцев со словами дружбы, но ворота перед ними были закрыты и ответом был только выстрел из лука. Как стало впоследствии известно, дунландцы, проникнув внутрь как друзья, захватили Кольцо Изенгарда и перебили немногих оставшихся из древних стражей, которые (в отличии от большинства) не желали смешения с дунландцами. Деор немедленно отправил послание Наместнику в Минас Тирит (в то время, в 2710 г., им был Эгалмот), но тот не мог послать помощь и дунландцы продолжали владеть Изенгардом до тех пор, пока они не стали вымирать от сильного голода во время Долгой Зимы (2758-9) и не сдались Фреалафу (впоследствии он стал первым Королем Второй Линии). Но у Деора не было сил штурмовать или осаждать Изенгард и в течение многих лет Рохиррим держали большое войско всадников на севере Вестфольда. Это продолжалось до больших вторжений 2758.*
Из всего этого вполне понятно, что когда Саруман предложил принять власть над Изенгардом, отстроить и переделать его ради защиты Запада, и король Фреалаф и наместник Берен приняли его с радостью. И когда Саруман поселился в Изенгарде, а Берен отдал ему ключи от Ортханка, Рохиррим вновь стали сторожить Броды Изена, как самое уязвимое место во всей их западной границе.
Нет сомнений, что Саруман сделал свое предложение искренне или по крайней мере с благим намерением защитить Запад, до тех пока он сам руководил этой защитой, будучи главой совета. Он был мудр и понимал, что месторасположение Изенгарда и его мощь - как рукотворная так и природная - имела огромное стратегическое значение. Линия Изена, зажатая между Изенгардом и Хорнбургом, была защитой от вторжения с востока (неважно, вдохновлял ли и вел ли его Саурон), направленного на окружение Гондора или вторжение в Эриадор. Но в конце концов он обратился ко злу и стал врагом, а Рохиррим, несмотря на предупреждения о его растущей злобе на них, продолжали располагать основные силы на западной стороне Бродов до тех пор, пока Саруман в открытой войне не показал им, что Броды были недостаточной защитой без Изенгарда и еще меньшей - против него.

0

43

I
ДРУАДАНЫ

Люди народа Халет были непохожи на других атанов, и язык у них был другой; союз с эльдарами объединил их с другими атанами, но они все равно оставались сами по себе. Между собой они продолжали говорить на своем языке, и хотя им пришлось выучить синдарский, чтобы общаться с эльдарами и другими атанами, большинство из них говорили на нем неуверенно, а многие из тех, кто редко покидал свои леса, и вовсе его не знали. Они не любили никаких новшеств, и сохраняли многие обычаи, казавшиеся странными эльдарам и прочим атанам, с которыми халадины встречались в основном во время войн. Тем не менее их уважали, как верных союзников и доблестных воинов, хотя на те войны, что велись за пределами их земель, они высылали лишь небольшие отряды: халадины всегда были малочисленным народом, и заботились прежде всего о безопасности своих лесов. В лесных войнах они не знали себе равных. Очень долго даже те орки, что были специально натасканы для этого, не смели показаться вблизи их границ. У них был странный обычай: среди их воинов было много женщин, хотя они редко участвовали в больших битвах за пределами своей страны. По-видимому, так повелось исстари:  их правительница Халет была прославленной амазонкой, и ее сопровождал отряд женщин-телохранительниц.
Самым удивительным в обычаях халадинов было то, что среди них жили люди совсем другого племени,  каких ни эльдары, ни другие атаны никогда прежде не встречали. Их было немного, несколько сотен, и селились они отдельными семьями или небольшими группами, но были дружны меж собою, словно члены одной общины.  Народ Халет называл их друхами (drûg - это было слово из их языка). Эльфам и прочим людям они казались некрасивыми: они были приземистыми (фута четыре ростом), но очень коренастыми, толстозадыми, с короткими толстыми ногами. Их широкие плосконосые лица были неподвижными, шевелились лишь толстые губы; а глубоко посаженные глаза, такие черные, что зрачков не было видно, прятались под нависающими бровями, и их движение можно было заметить только вблизи, но в гневе они вспыхивали красным огнем. Растительности у них на лице не было; только у некоторых мужчин (гордившихся таким отличием) на подбородке рос жидкий хвостик черных волос. Голоса у них были низкие, гортанные, но их смех был удивительно звонким и раскатистым, и необыкновенно заразительным, потому что в нем звучало чистое веселье, не отравленное ни насмешкой, ни злобой.  В мирное время они часто смеялись за работой или за игрой, так, как другие люди поют. Но враги они были беспощадные, и, будучи пробужден, их гнев долго не остывал, хотя заметить его можно было только по огню в их глазах: сражались они молча, и не праздновали побед, даже побед над орками, единственными существами, которых они ненавидели по-настоящему.
Эльдары звали их друаданами, признавая их атанами,  потому что все их любили. Но век их, к сожалению, был краток; их всегда было немного, и к тому же они несли большие потери в войнах с орками, потому что орки платили им ненавистью за ненависть, и не упускали случая взять их в плен, чтобы замучить. Когда Моргот одержал победу над всеми королевствами эльфов и людей в Белерианде, от друаданов осталось всего несколько семей, в основном женщины и дети. Некоторые укрылись в последних убежищах в Устьях Сириона.
Друаданы были очень полезны тем, с кем жили, и, пока их было еще немало, многие звали их к себе; но они редко соглашались покинуть земли народа Халет.  Не было им равных в выслеживании любых живых тварей, и они охотно обучали этому искусству своих друзей, но их ученикам было далеко до них: у друаданов чутье было не хуже, чем у собаки, да к тому же они были еще и зоркими. Они хвалились, что с наветренной стороны учуют орка раньше, чем другие люди его увидят, а по следу найдут его и через несколько недель, если только он шел не по воде. В растениях они разбирались немногим хуже эльфов, хотя и не учились у них, и говорят, что, едва успев переселиться в новые земли, они уже знали все местные растения, большие и малые, какие из них ядовиты, какие съедобны, и давали имена всем, что были им прежде неизвестны.
Друаданы, как и остальные атаны, не имели письменности до встречи с эльдарами; но и эльдарские руны и письмена они тоже не изучали. Сами они не изобрели никакой письменности, если не считать нескольких простых знаков, служивших для обозначения дорог и передачи информации или предупреждений. Видимо, у них уже в далеком прошлом существовали кремневые орудия для выцарапывания и вырезания знаков, и они продолжали пользоваться ими, хотя атаны успели познакомиться с металлами и кузнечным ремеслом еще до того, как пришли в Белерианд,  потому что металлы были труднодоступны, и металлические орудия и инструменты стоили очень дорого. Но когда в Белерианде благодаря общению с эльдарами и торговле с гномами Эред Луин эти вещи стали доступнее, друаданы проявили большой талант к резьбе по дереву и по камню. Они уже были знакомы с красителями, в основном растительными, и рисовали на дереве или плоских камнях; иногда они пытались делать лица, которые рисовали на дереве, рельефными. И когда у них появились более острые инструменты, они с удовольствием стали вырезать изображения людей и животных, как игрушки и орнаменты, так и большие скульптуры, и у самых искусных они выходили совсем как живые. Иногда их скульптуры бывали причудливыми и фантастическими, а иногда даже страшными: одной из мрачных шуток их искусства были изображения орков, удирающих, вопя от ужаса, - друаданы ставили их вдоль границ. Еще они ставили свои собственные изображения на перекрестках и поворотах лесных дорог. Эти статуи назывались "дозорные камни"; самые известные из них стояли у Перекрестий Тейглина: каждая из них изображала друадана, ростом больше настоящего, попирающего ногами убитого орка. Эти изображения водружались не просто как вызов врагам: орки боялись их, и верили, что в них живет злобный дух Огхор-хай (так они называли друаданов), и что они как-то передают вести своих создателям. Поэтому орки редко осмеливались прикасаться к ним или пытались разбить их, и, если их было не слишком много, поворачивали назад у "дозорного камня".
Но удивительнее всего была способность этих людей к полному молчанию и полной неподвижности: иногда они просиживали по нескольку дней, скрестив ноги, положив руки на колени или сложив их на животе, закрыв глаза или глядя в землю и не шевелясь. Среди народа Халет ходила такая история:
Однажды один из самых искусных драуданских каменотесов сделал статую своего покойного отца, и поставил ее у дороги неподалеку от своего дома. Потом он уселся рядом и предался воспоминаниям. Мимо проходил лесной житель, направлявшийся в дальнюю деревню; увидев двух друхов, он поклонился и поздоровался. Ответа он не получил. Он постоял немного, присматриваясь к ним, и пошел дальше, говоря себе: "эти друхи все искусные каменотесы, но эти две статуи совсем как живые". Через три дня он шел обратно и присел отдохнуть, прислонившись к одной из статуй. Плащ он повесил на статую сушиться, потому что в дороге попал под дождь, а теперь припекало солнце. Так он и заснул; но вскоре его разбудил голос той статуи, к которой он прислонился:
- Я надеюсь, ты уже отдохнул, но если ты хочешь спать дальше, пересядь, пожалуйста, к другому. Ему уже не захочется поразмять ноги; а в твоем плаще на солнце слишком жарко.
Говорят, что друаданы часто садились и застывали так, когда оплакивали беды или утраты; но иногда они просто раздумывали или строили планы. Еще они пользовались своей неподвижностью, стоя на страже: они сидели или стояли, укрывшись в тени, и, хотя казалось, что их глаза закрыты или устремлены в пустоту, ничто, происходящее поблизости, не ускользало от них. Их незримое бдение было таким напряженным, что незваные гости ощущали его, как некую угрозу, и спешили отступить прежде, чем их окликнут; но если мимо проходил враг, друаданы подавали сигнал: пронзительный свист, невыносимый вблизи и слышный издалека. В беспокойные времена стражники из друаданов очень ценились среди народа Халет; а если таких стражников не было, они ставили у своих домов их скульптурные изображения, веря, что они способны отвести беду от людей (друаданы их для того и делали).
На самом деле, хотя люди народа Халет любили друаданов и доверяли им, многие из них считали, что друаданы обладают некой сверхъестественной, магической силой; и среди их преданий о чудесах было несколько историй о подобных вещах. Вот одна их них:

0

44

Преданный камень

Жил однажды друх по имени Агхан, известный как хороший лекарь. он был большим другом Бараха, лесного жителя из народа Халет, жившего на хуторе в лесу, милях в двух от ближайшей деревни. Семья Агхана жила немного ближе, и он почти все свободное время проводил с Барахом и его женой, и их дети очень любили его. Но вот наступили беспокойные времена: банда отчаянных орков пробралась в окрестные леса, и теперь орки бродили по двое и по трое, подстерегая одиноких путников и нападая по ночам на хутора. Домашние Бараха не слишком беспокоились, потому что Агхан оставался у них на ночь и стерег дом. Но однажды утром он пришел к Бараху и сказал ему:
- Друг, я получил дурные вести от своих, и, боюсь, мне придется на время оставить тебя. Мой брат ранен, и теперь лежит больной и зовет меня, потому что я умею залечивать раны, нанесенные орками. Я вернусь, как только смогу.
Барах был сильно обеспокоен, а его жена и дети заплакали, но Агхан добавил:
- Я сделаю, что смогу. Я принес сюда дозорный камень и поставил его у вашего дома.
Барах пошел с Агханом, и тот показал ему дозорный камень. Он был большой и тяжелый, и сидел под кустами недалеко от дверей. Агхан положил на него руку и немного погодя сказал:
- Вот, я оставил в нем часть своей силы. Пусть он хранит тебя от беды!
Две ночи все было спокойно, но на третью ночь Барах услышал пронзительный предупреждающий свист друаданов - или, скорее, он ему приснился, потому что больше никто не проснулся. Встав с постели, он снял со стены свой лук и подошел к узкому оконцу; в окно он увидел двух орков, которые обкладывали его дом хворостом, собираясь его поджечь. Барах задрожал от страха, потому что орки носили с собой то ли серу, то ли еще какое дьявольское снадобье, которое мгновенно вспыхивает и не тушится водой. Придя в себя, он натянул лук, но в этот миг, когда уже вспыхнуло пламя, он вдруг увидел друха, бегущего на орков. Одного он свалил ударом кулака, другой удрал, а друх бросился в огонь, и стал прямо босыми ногами разбрасывать сучья и затаптывать орочье пламя, расползавшееся по земле. Барах бросился к дверям, но когда он отодвинул засов и выскочил наружу, друх уже исчез. Орка, который упал, тоже не было видно. Огонь угас, оставив только чад и вонь.
Барах вернулся в дом, чтобы успокоить семью, разбуженную шумом и запахом гари; но когда рассвело, он снова вышел из дома и осмотрелся. Он заметил, что дозорный камень исчез, но промолчал об этом. "Сегодня ночью придется сторожить мне", - подумал он, но днем пришел Агхан, и все очень обрадовались ему. На Агхане были сандалии с толстыми подошвами, какие друхи носили в каменистых местах или там, где много колючек, и он выглядел усталым, но довольным и, улыбаясь, сказал:
- Хорошие новости. Мой брат выздоравливает: я вовремя успел остановить действие яда. А еще я знаю, что разбойников перебили или разогнали. У вас все в порядке?
- Все живы, - ответил Барах. - Пойдем со мной, я тебе все покажу и расскажу.
Он привел Агхана на место пожара и рассказал о ночном нападении.
- Дозорный камень исчез - должно быть, орки постарались. Что ты об этом думаешь?
- Скажу, когда посмотрю и подумаю еще, - ответил Агхан, и принялся осматривать все вокруг. Барах следовал за ним. Наконец Агхан привел его в кусты на краю той вырубки, где стоял дом. Там они нашли дозорный камень, сидящий на убитом орке; его ноги почернели и растрескались, а одна ступня отвалилась и лежала рядом. Лицо Агхана помрачнело, но он сказал:
- Неплохо! Он сделал, что мог. И хорошо, что затаптывать орочье пламя пришлось ему, а не мне.
Он сел на землю, снял сандалии, и Барах увидел, что ноги у него перевязаны. Агхан снял повязки.
- Уже подживает, - сказал он. - Я две ночи сидел с братом, а прошлой ночью уснул. Под утро я проснулся от боли, и увидел, что ноги у меня покрылись волдырями. Тогда я догадался, что случилось. Что поделаешь! Когда передаешь часть своей силы вещи, которую ты сделал, приходится терпеть боль от ран, которые ей наносят.

Другие сведения о друаданах

Отец очень старался подчеркнуть, что друаданы в корне отличаются от хоббитов. Они совсем иначе сложены. Друаданы были выше ростом, крепче сбиты, и гораздо сильнее. Лица у них были неприятные (с точки зрения прочих людей); и, в то время как у хоббитов волосы были густые (но при этом короткие и курчавые), у друаданов волосы были жидкие и прямые, и на ногах у них волосы не росли. Им случалось бывать такими же веселыми, как хоббиты, но в общем характер у них был скорее мрачный, и они бывали ядовито-насмешливыми, и даже жестокими. Они обладали некими сверхъестественными, магическими способностями (по крайней мере, им их приписывали). Кроме того, они были народ умеренный, ели мало, даже когда всего было вдоволь, и пили одну воду. Кое-чем они напоминали скорее гномов: ростом, сложением, выносливостью, и своим искусством в обработке камня, и мрачностью характера, и странными способностями. Но "магия", которую приписывали гномам, была совершенно иной; кроме того, гномы были гораздо угрюмее, и, наконец, гномы были долгожителями, а друаданы, наоборот, жили меньше прочих людей.
Только в одной отдельной записи говорится о связи между друаданами, которые в Первую Эпоху жили в Белерианде и охраняли дома народа Халет в Бретильском лесу, и далекими предками Гхан-бури-Гхана, который провел Рохиррим Каменоломной долиной к Минас-Тириту ("Возвращение короля",V,5), или творцами статуй на дороге в Дунхарроу (там же, V,3).  В записи сказано:
"Часть друаданов ушла вместе с народом Халет в конце Первой Эпохи и жила вместе с ним в [Бретильском] лесу. Но большинство их осталось жить в Белых горах, несмотря на то, что пришедшие туда позднее люди, вновь предавшиеся Тьме, преследовали их".
Здесь сказано также, что в Гондоре всегда признавали сходство между статуями Дунхарроу и остатками друат (Мерри Брендизайк заметил его, как только увидел Гхан-бури-Гхана), хотя в те времена, когда Исилдур основал королевство нуменорцев, друаданы выжили только в Друаданском лесу и в Друвайт Йаур (см. ниже).
Таким образом мы, при желании, можем дополнить предание о приходе аданов ("С", стр.141-146) рассказом о друаданах, спустившихся с Эред Линдон в Оссирианд вместе с халадинами (народом Халет). В другой записи сказано, что историки Гондора полагали, что первыми людьми, переправившимися через Андуин, были именно друаданы. Считалось, что они вышли из земель, лежащих к югу от Мордора, но, не доходя до берегов Харадвайта, повернули на север в Итилиэн и, отыскав переправу через Андуин (вероятно, вблизи Кайр Андроса), в конце концов поселились в долинах Белых гор и в лесах у их северного подножия. "Они были скрытным народом, и с недоверием относились к прочим людям, которые преследовали их с тех пор, как они себя помнили, и поэтому друаданы отправились на запад, ища страну, где они могли бы укрыться от врагов и жить в покое". Но об истории их дружбы с народом Халет ни здесь, ни в других записях ничего не говорится.
В одном эссе о названиях рек Средиземья, уже цитированном ранее, упоминается о друаданах Второй Эпохи. Там (на стр. 170) сказано, что туземцы Энедвайта, бежавшие от опустошений, произведенных нуменорцами по берегам Гватло,
не осмелились перейти Изен и поселиться на большом полуострове между Изеном и Лефнуи, образовывавшем северный берег бухты Бельфаласа из-за "бесов" (Púkel-men), скрытного и свирепого народа, неутомимых и безмолвных охотников, стреляющих отравленными стрелами. Они говорили, что всегда жили в тех местах, а прежде еще и в Белых горах. Они не обращали внимания на Великого Черного (Моргота), и позже не были союзниками Саурону, ненавидя всех пришельцев с востока. Они говорили, что с востока пришли высокие люди, злые сердцем, которые изгнали их из Белых гор. Может быть, еще во времена Войны Кольца остатки друхов жили и в горах Андраста, западного отрога Белых гор, но гондорцам были известны только те, кто жил в лесах Анориена.
Область между Изеном и Лефнуи называлась "Друвайт йаур", и в другом отрывке сказано, что слово "йаур" - "старый" - означает здесь не "первоначальный", а "бывший":
"Бесы" расселились по обоим склонам Белых гор в Первую Эпоху. Когда во Вторую Эпоху нуменорцы начали селиться на побережье, они укрылись в горах полуострова [Андраст], который нуменорцы не заселяли. Другая часть выживших друаданов жила у восточного конца гряды, [в Анориене]. Считалось, что к концу Третьей Эпохи выжили только те друаданы, что жили в Анориене, и их осталось очень немного. Поэтому другая область получила название "Старая пустошь Бесов" ("Друвайт Йаур"). Она так и осталась "пустошью", никто из гондорцев и роханцев там не жил, и мало кто из них бывал там; но жители Анфаласа считали, что часть древних "дикарей" все еще живет там, таясь от людей.
Но роханцы не замечали сходства между статуями в Дунхарроу, которые они называли "Бесовы камни", и "дикарями" Друаданского леса, и вообще не считали последних за людей, поэтому Гхан-бури-Гхан и говорил о том, что раньше Рохиррим преследовали "дикарей" ["оставь дикарей в покое в их лесах, и больше не трави, как зверей"]. Так как Гхан-бури-Гхан старался говорить на Всеобщем наречии, он (не без иронии) называл свой народ "дикарями"; разумеется: сами себя они называли иначе.

0

45

II
ИСТАРИ

Самый полный рассказ об Истари был написан, судя по всему, в 1954 г (во введении, на стр. 7, разъясняется его происхождение). Я привожу его здесь целиком и буду впоследствии ссылаться на него, как на "эссе об Истари".
Слово маг является используется как перевод квенийского истар (на синдарине - итрон): один из членов "ордена" (как его называют), которые говорили, подтверждая это на деле, что обладают обширными знаниями об истории и природе Мира. Этот перевод, вероятно, не очень удачен (хотя и, точно так же, как истар в Квэнья, имеет отношение к слову "мудрый" и к прочим словам познаний [английское "wizard" (здесь переведено как "маг") является однокоренным с "wise" (мудрый). Прим. перев.]), поскольку Херен Истарион, или Орден Магов, весьма отличался от "магов" и "волшебников" более поздних легенд. Они принадлежали исключительно к третьей эпохе и потом ушли, и никто кроме, быть может, Элронда, Кирдана и Галадриэль не узнал, кто они были и откуда пришли.
Те из людей, кто имел с ними дело, считали их (вначале) людьми, овладевшими знаниями и умениями путем долгого тайного обучения. Они впервые появились в Средиземье примерно в 1000 г. третьей эпохи, но в течении долгого времени они путешествовали в простом обличии старых, но крепких людей, путешественников и бродяг, собирающих знания о Средиземье и всем, что там живет, никому не раскрывая своих целей и возможностей. В те времена люди редко их видели обращали на них мало внимания. Но по мере того, как тень Саурона росла и принимала форму, они стали действовать более активно, всегда пытаясь противостоять Тени и предупредить эльфов и людей об опасности. Тогда среди людей далеко разнеслись слухи о том, как они приходят и уходят, вмешиваясь во многие дела. И люди увидели, что они не умирают, но остаются такими же (разве что они немного старели с виду), в то время как у людей проходят поколения. Поэтому люди начали их бояться, даже тогда, когда любили, и принимали их за эльфов (с которыми те часто общались).
Но Истари не были эльфами. Они пришли из-за Моря, с Заокраинного Запада, хотя в течении долгого времени об этом знал лишь Кирдан, хранитель Третьего Кольца, повелитель Серых Гаваней, который видел их высадку на западном берегу. Они были посланцами Повелителей Запада, Валар, которые по-прежнему держали советы по поводу управления Средиземьем, и когда тень Саурона вновь зашевелилась, решили таким образом противостоять ему. С согласия Эру они выбрали посланцев столь же высокого, что и они сами, рода, но облачили их в тела как у людей, настоящие, не иллюзорные, подверженные страху, боли, земной усталости и насильственной смерти, способные ощущать голод и жажду, но, хотя от многолетних трудов и забот они старились, их благородный дух не давал им умереть. Валар таким образом хотели исправить ошибки прошлого, в особенности то, что они пытались укрывать и оберегать эльфов, полностью раскрываясь в своей мощи и славе. Поэтому теперь их посланцам было запрещено являться исполненными величия или направлять стремления эльфов и людей открытым проявлением силы. Им было велено в скромных и слабых обличиях направлять эльфов и людей к добру советом и убеждением, стараться любовью и пониманием объединить все тех, кого Саурон, если он вернется, будет пытаться совращать и принуждать.
Не известно число членов Ордена, но среди тех, кто пришел на север Средиземья, где было более всего надежды (потому что там обитали остатки дунэдайн и эльдар), главными были пятеро. Пришедший первым имел благородный вид и осанку, волосы цвета воронова крыла и прекрасный голос - он был одет в белое. Он был искусен в ручных ремеслах и искусствах и почти все, даже Эльдар считали его главой Ордена.  Остальные были: двое в одеяниях синего морского цвета, один в коричневом как земля, и последний, который производил меньше всего впечатления, менее высокий чем прочие, он казался более старым, был седовлас, одет в серое и опирался на посох. Но Кирдан при первой же встрече в Гаванях прозрел в нем величайший и мудрейший дух, он приветствовал его с почтением и передал в его хранение Третье Кольцо, Нарья Красное.
Он сказал: "Тебе предстоят великие труды и опасности и, чтобы твое задание не оказалось слишком трудным и изнуряющим, возьми это Кольцо - оно поможет тебе и облегчит труд. Оно было доверено мне лишь для того, чтобы сохранить тайну и здесь, на западных берегах, оно бездействует, но я полагаю, что в те дни, которые уже не так далеки, оно должно оказаться в более благородных, нежели мои, руках, с тем чтобы кольцо применялось для возжигания мужества в сердцах".  И Серый Посланец взял Кольцо и сохранял его в тайне, но Белый Посланец (искушенный в разгадывании тайн) через некоторое время проведал об этом даре и позавидовал ему. С этого началась его тайная неприязнь к Серому, которая потом стала явной.
Впоследствии Белый Посланец стал известен среди эльфов как Курунир, Искусник, на языках людей севера - Саруман, но лишь после того, как он совершил много путешествий, вернулся в Гондор и поселился там. Мало что было известно на западе о Синих и у них не было никаких имен кроме Итрин Луин, "Синие Маги", потому что они ушли на восток вместе с Куруниром, но не вернулись. И неизвестно, остались ли они на востоке, выполняя то, ради чего были посланы, или погибли, или, как некоторые полагают, их заманил Саурон и они стали его слугами.  Ни один из этих вариантов не является невозможным, поскольку Истари, как ни странно, облаченные в земные тела Средиземья, могут, как и люди и эльфы, отклонится от своих целей и творить зло, забыв о добре в поисках могущества для его совершения.
Вот отдельный отрывок, написанный на полях, который несомненно должен быть здесь:
Ведь сказано, что Истари, обретя тела, должны были учиться многому заново, медленно набирая опыт, и хотя они знали, откуда они пришли, память о Благословенных Землях была для них далеким видением, к которому они безмерно стремились (до тех пор, пока оставались верны своему предназначению). Так, вынося по доброй воле тоску изгнания и обманы Саурона, они исправляли зло тех времен.
На самом деле лишь из Истари оставался верным, и это был пришедший последним. Ведь Радагаст, четвертый, увлекся многочисленными зверями и птицами Средиземья; забыв о людях и эльфах, он проводил свое время среди диких животных. За это он получил свое имя (которое на древнем языке Нуменора означает, как говорят, "любящий зверей").  А Курунир Лан, Саруман Белый, пал, забыв о своем высоком долге, стал гордым и нетерпеливым. Он возжелал власти, которую искал, чтобы насаждать свою волю силой и противостоять Саурону, но попался в ловушку этого темного духа, более могущественного, чем он сам.
Эльфы называли пришедшего последним Митрандир, Серый Странник, поскольку он не жил на одном месте и не обзаводился ни имуществом, ни последователями, но все время ходил по западным землям от Гондора до Ангмара, от Линдона до Лориена, помогая всем в час нужды. Его дух был горячим и пылким (кольцо Нарья усиливало это), ведь он был Врагом Саурона, противопоставляя пожирающему и опустошающему пламени огонь воспламеняющий и помогающий в беде, когда гаснет надежда. Но его радость и быстрый гнев были скрыты пепельными одеяниями, так что лишь те, кто хорошо знали его, могли заметить пылающий внутри него огонь. Он мог быть весел и добр по отношению к молодым и наивным, но скор на резкие слова и упреки глупцам. Но он не был горд и не искал ни власти, ни восхвалений, и повсюду его любили те, кто сами не были горды. Большей частью он неустанно ходил пешком, опираясь на посох, поэтому люди севера называли его Гэндальф, "эльф с жезлом". Они считали его (хотя и ошибочно, как уже было сказано) эльфом, потому что он удивлял их чудесами (особенно он любил красоту огня), но он делал это большей частью ради веселья и удовольствия, вовсе не желая, чтобы перед ним трепетали или подчинялись из страха.
В другом месте рассказано о том, что когда Саурон вновь воспрял, Гэндальф тоже поднялся и частично раскрыл свою силу, возглавил сопротивление Саурону и в конце концов победил, бдительностью и многими трудами достигнув того, что было задумано Валар, превыше которых Единый. Однако сказано, что в конце того дела, ради которого он прибыл, он сильно пострадал, был убит, но был возвращен на короткое время после смерти облаченным в белое, став сияющим пламенем (хотя все же сокрытым, кроме случаев крайней нужды). И когда все завершилось и Тень Саурона была развеяна, он навсегда ушел за Море. А Курунир был ниспровергнут, унижен и погиб в конце концов от руки угнетенного раба. И дух его пошел туда, куда был обречен пойти и никогда - воплощенным или бестелесным - не возвращался в Средиземье.
Во Властелине Колец есть только общее замечание об Истари во вступлении к Повести Лет третьей эпохи в приложении B:
Когда прошла примерно тысяча лет и первая тень коснулась Великого Зеленолесья, Истари, или Маги появились в Средиземье. Впоследствии говорилось, что они пришли с Дальнего Запада и были посланы в противовес силе Саурона, чтобы объединить всех тех, кто желал противостоять ему. Но им было запрещено противопоставлять его силе силу или пытаться насильно или страхом подчинять эльфов и людей.
Поэтому они пришли в облике людей, хотя они никогда не были молодыми и лишь медленно старились, при этом они многое могли и руками и разумом. Они мало кому раскрывали свои настоящие имена, пользуясь теми, которые им давали. Двоих главных в их ордене (всего их там было, как говорят, пятеро) эльдар называли Курунир, "Искусник" и Митрандир, "Серый Странник", а люди севера - Саруман и Гэндальф. Курунир часто путешествовал на восток, но в конце концов поселился в Изенгарде. Митрандир был более всех прочих дружен с эльдар и странствовал по западу, никогда не сооружая себе постоянного жилища.
Далее следует рассказ о тех, кто хранил Три Эльфийских Кольца, в котором говорится, что Кирдан отдал Красное Кольцо Гэндальфу, как только тот прибыл в Серые Гавани из-за Моря ("потому что Кирдан видел глубже и дальше, чем кто-либо другой в Средиземье").
Только что процитированное эссе об Истари рассказывает много такого о них и их происхождении, чего нельзя найти во Властелине колец (а кроме того содержит несколько очень интересных замечаний о Валар, о сохранении ими интереса к Средиземью, признании ими ошибки, совершенной в древности, которая не будет здесь обсуждаться). Наиболее примечательным описанием Магов является словосочетание "члены их высокого рода" (рода Валар) и утверждения об их физических воплощениях.  Но надо также отметить следующие детали: не одновременный приход Истари в Средиземье, признание Кирданом Гэндальфа величайшим из них; знание Сарумана о том, что Гэндальф обладает Красным Кольцом, и его зависть; идея о том, что Радагаст не выполнил свой долг, два безымянных "Синих Мага", которые ушли с Саруманом на восток, но, в отличие от него, никогда не вернулись в западные земли; число Истари (здесь сказано, что оно неизвестно, хотя "главных" среди них было пятеро); объяснение имен Гэндальф и Радагаст, а также синдаринских слов итрон, мн.ч. - итрин.
Фрагмент об Истари в Кольцах Власти (см. Сильмариллион, стр. 300) действительно очень близок к процитированному выше отрывку Приложения B к Властелину Колец, даже в выражениях, но первый не содержит следующей фразы (согласующейся с эссе об Истари):
Курунир был старшим и пришел первым, и после него пришли Митрандир и Радагаст, и остальные Истари, что ушли на восток Средиземья и не упоминаются в этих историях.
Большинство из оставшихся заметок об Истари (как о целом) к несчастью лишь часто неразборчивые торопливые наброски. Однако наибольший интерес представляет короткий и очень торопливый набросок рассказа о том, как на совете Валар, который, по-видимому, созвал Манвэ ("возможно он воззвал к Эру и попросил совета?"), на котором было решено отправить в Средиземье трех посланцев. "Кто пойдет? Они должны быть могучи, ровней Саурону, но должны расстаться с силой, и облачиться в плоть, чтобы быть на равных и завоевать доверие эльфов и людей. Но так они будут подвергаться опасности, потускнеют их мудрость и знание, и смущены они будут страхами, заботами и усталостью, что идет от плоти." Но только двое вышли вперед: Курумо, выбранный Аулэ, и Алатар, посланный Оромэ. Тогда вопросил Манвэ: "Где Олорин?", и одетый в серое Олорин, который только что вернулся из путешествия и сидел с краю, спросил, чего Манвэ хочет от него. Манвэ ответил, что он хочет, чтобы Олорин пошел третьим (и помечено в скобках, что "Олорин любил оставшихся Эльдар", очевидно для того, чтобы объяснить выбор Манвэ). Но Олорин заявил, что он слишком слаб для подобной задачи, а также боится Саурона. На это Манвэ ответил, что тем больше причин ему идти и он повелел Олорину (далее неразборчиво. Кажется, там есть слово "третий"). При этом Варда подняла глаза и изрекла: "Но не третьим", и Курумо запомнил это.
Набросок заканчивается сообщением о том, что Курумо [Саруман] взял Айвендила [Радагаста], так как Йаванна попросила его, и Алатар взял своего друга Палландо.
На другой странице набросков, явно относящейся к тому же периоду, сказано, что "Курумо пришлось взять Айвендила, чтобы угодить Йаванне, супруге Аулэ". Также там есть грубые схемы, сопоставляющие именам Истари имена Валар: Олорин - Манвэ и Варда, Курумо - Аулэ, Айвендил - Йаванна, Алатар - Оромэ, Палландо - также Оромэ (первоначально он соответствовал Мандосу и Ниенне).
В свете только что процитированного рассказа ясно, что значение этих сопоставлений в том, что каждый из Истари был выбран соответствующим Вала за внутренние качества, может быть даже они "относились к" соответствующему Вала в том смысле, в каком сказано о Сауроне в Валаквэнте (Сильмариллион, стр.32), что "изначально он был из Майар Аулэ, и глубокие знания этого народа остались с ним". Поэтому примечательно, что Курумо (Саруман) был избран Аулэ. Нет никаких намеков на объяснение того, почему понятное желание Йаванны включить в число Истари кого-нибудь с особенной любовью к сотворенному ею, могло быть достигнуто лишь навязыванием Радагаста в компанию Саруману; тогда как утверждение в эссе об Истари (стр. 247) о том, что, полюбив дикие создания Средиземья, Радагаст пренебрег той целью, ради которой был послан, может быть не совсем согласуется с идеей о том, что он был специально выбран Йаванной. Более того, и в эссе об Истари и в Кольцах Власти Саруман пришел первым и пришел один. С другой стороны, можно уловить упоминание о навязанной компании Радагаста в крайнем презрении Сарумана к нему, как об этом Гэндальф на Совете у Элронда:
"Радагаст Карий!' - рассмеялся Саруман, не скрывая более своего презрения. 'Радагаст приручатель птиц! Радагаст простак! Радагаст дурак! Тем не менее ему хватило ума сыграть уготованную мною роль."
Поскольку в эссе об Истари сказано, что двое ушедших на восток не имели имен, кроме Итрин Луин "Синие Маги" (в том смысле, конечно, что у них не было имен на западе Средиземья), здесь они названы: Алатар и Палландо, и они связаны с Оромэ, хотя нет никаких намеков на причины этой связи. Может быть (хотя это всего лишь предположение), что Оромэ имел наибольшие среди Валар знания о дальних землях Средиземья и что Синим Магам было предназначено прийти в эти места и остаться там.
Кроме того факта, что эти заметки (о том, как выбирали Истари) были безусловно написаны после Властелина Колец, я не смог найти никаких сведений о том, как они соотносятся с эссе об Истари по времени написания.
Я не знаю других заметок об Истари, кроме нескольких схематичных и частично неразборчивых записей, которые были написаны позже чем все приведенные выше, и вероятно написаны после 1972 г.:
Следует предположить, что все они [Истари], были Майар, то есть входили в сонм "ангелов", хотя не обязательно были одного ранга. Майар были "духами", хотя и способными к воплощению, и могли принимать "человеческие" (в особенности эльфийские) обличия. О Сарумане говорили (например сам Гэндальф), что он был главой Истари, в том смысле, что он занимал более высокое положение в Валиноре. Гэндальф, очевидно, был следующим по рангу. Сила и мудрость Радагаста показаны много меньшими. О двух других ничего не сказано в опубликованном тексте, кроме одной ссылки в перебранке Гэндальфа и Сарумана [Две Твердыни III 10]. Эти Майар были посланы Валар в решающий момент истории Средиземья, чтобы усилить сопротивление эльфов запада численно превосходящим силам востока и юга. Видно, что в этой миссии они вольны были выбирать любые возможные средства. Не было приказано, да и не предполагалось, что они будут действовать вместе, как средоточие силы и мудрости. У каждого были свои возможности и склонности, в соответствии с которыми Валар их и выбирали.
Остальные записи касаются только Гэндальфа (Олорина, Митрандира). На обратной стороне отдельной страницы, содержащей рассказ о том, как Валар выбирали Истари, находится следующая весьма примечательная заметка:
Элендил и Гил-Галад были союзниками, но это был "Последний Союз" эльфов и людей. В окончательном низвержении Саурона эльфы принимали мало участия (на стадии действия). Деяния Леголаса были, вероятно, наименьшими среди всех Девяти Путников. Галадриэль - величайшая из живших тогда в Средиземье эльфов - многое могла в области добра и мудрости, направлять и советовать в борьбе, не имела себе равных в сопротивлении (в особенности разумом и духом), но не была способна к карательным действиям. В своем роде она стала как Манвэ с поправкой на глобальность. Однако Манвэ, даже после Падения Нуменора и крушения старого мира, даже во время третьей эпохи, когда Благословенные Земли были удалены из "Кругов Мира", по-прежнему не был просто наблюдателем. Ясно, что именно из Валинора прибыли посланцы, которые позднее были названы Истари (или Маги), и среди них был Гэндальф, который смог стать координатором, направляющим и нападение и защиту.
Кем был "Гэндальф"? Говорят, что позднее (когда тень зла вновь проснулась в Королевстве), многие из "Верных" считали, что "Гэндальф" был последним воплощением самого Манвэ перед тем, как тот окончательно удалился на смотровую башню на Таникветил. (То, что Гэндальф говорил, что его имя "на Западе" было Олорин, согласно этой версии было всего лишь инкогнито, выбор псевдонима). Я (конечно же) не знаю ответа на это вопрос, а если бы и знал, не следовало бы выражаться яснее, чем сам Гэндальф. Но я думаю, что это не так. Манвэ не спустится с горы до Дагор Дагорат и наступления Конца, когда вернется Мелькор.  Чтобы низвергнуть Моргота, он послал своего герольда Эонвэ. Тогда для того, чтобы победить Саурона, разве не должен был бы он послать меньшего (но могущественного) духа из ангелов, изначально равного Саурону, но не больше? Его звали Олорин. Но об Олорине мы никогда не узнаем больше того, что он раскрыл в Гэндальфе.
К этому прилагаются шестнадцать строчек аллитерационного стихотворения:
Ты предания жаждешь,    прежде сокрытого,
о Пяти, что пришли   из предальнего края.
Возвратился один лишь,    вовеки же прочие
в Средиземье Людское   стремиться не станут
до Дагор Дагората   и дня Судебного.
Как сумел ты расслышать   советы сокрытые,
Что велись в Амане   Владыками Запада?
Ведь пути позабыты,    туда пролегавшие,
И Манвэ к смертным   не молвит слова.
Ветер Запада Древнего   Зов донес,
Спящий дабы внял,    сквозь ночную тишь,
под покровом тьмы   прилетает весть
из забытых земель,    затерявшихся лет,
сквозь моря времен,    в мысли тех, кто ждет.
Ведь Старейший Король   не о всех забыл.
Он смотрел, - Саурона   все страшнее мощь...
Многое здесь порождает еще большие вопросы о внимании Манвэ и Валар к судьбе Средиземья после падения Нуменора, которые выходят за рамки этой книги.
После слов: "Но об Олорине мы никогда не узнаем больше того, что он раскрыл в Гэндальфе" мой отец добавил:
Кроме того, что Олорин - имя на языке Высших Эльфов и потому должно быть либо дано ему в Валиноре Эльдар, либо быть "переводом", который что-то для них значил. Какого же было данное или предполагаемое значение этого имени в любом из этих случаев? Слово Олор часто переводится как "мечта", но это не относится к большинству людских "мечтаний", во всяком случае не к мечтаниям во сне [по-английски "мечта" и "сон" обозначаются одним и тем же словом. Прим. перев.]. Эльдар включали сюда живые образы памяти, как будто воображаемые - на самом деле это было ясное видение в разуме тех вещей, которые не присутствовали физически в настоящее время в данном положении тела. Но не просто идея, но полный образ точно определенной формы, облеченный всеми деталями.
Отдельное этимологическое примечание дает такое же объяснение значению:
оло-с: видение, "фантазия": распространенное эльфийское слово для обозначения "создание в разуме" чего-то не существующего (не существовавшего) в Эа до этого момента, но Эльдар благодаря Искусству (Кармэ) способны были сделать его видимым и ощущаемым. Слово Олос обычно применялось к прекрасным видениям, имеющим целью искусство (а не, например, обман или обретение власти).
Перечисляются слова, происходящие от этого корня: квенийское олос - "мечта, видение", мн.ч. олози/олори; ола- (безличное) - "мечтать"; олоста - "мечтательный". Также упоминается Олофантур, раннее "истинное" имя Лориэна, Вала, который был "повелителем видений и мечтаний", впоследствии замененное в Сильмариллионе на Ирмо (как Нуруфантур было заменено на Намо (Мандос), хотя множественное Феантури для этих двух "братьев" сохранилось в Валаквэнте).
Вопрос об олос, олор очевидно связан с отрывком из Валаквэнты (Сильмариллион, стр. 30-31), где говорится, что Олорин жил в Валиноре в Лориэне и что
хотя он любил эльфов, он бродил среди них незримым, или приняв облик одного из них и они не знали, откуда приходили прекрасные видения или мудрые внушения, которые он вкладывал в их сердца.
В более ранней версии этого отрывка говорится, что Олорин был "советником Ирмо" и в сердцах тех, кто внимал ему, он пробуждал мысли "о прекрасных вещах, которых еще нет, но которые могут быть созданы для увеличения богатства Арды".
Существует длинная заметка, разъясняющее отрывок из Двух Твердынь IV 5, где Фарамир в Хеннет Аннун передает слова Гэндальфа:
У меня много имен в разных странах. Митрандир среди эльфов, Таркун среди гномов; в юности на давно забытом Западе я был Олорином,  на юге - Инканус, на севере - Гэндальф, а на востоке я не бываю.
Эта заметка относится к периоду до публикации второго издания Властелина Колец в 1966 г. Вот ее текст:
Неизвестно точное время прибытия Гэндальфа. Он пришел из-за Моря, вероятно примерно в то время, когда появились первые признаки возрождения "Тени": снова появились и стали распространяться злые существа. Но он редко упоминается в записях и хрониках второго тысячелетия третьей эпохи. Вероятно он долго странствовал (в разных обличьях), не принимая участия в делах и событиях, а исследуя сердца эльфов и людей, которые противостояли или могли бы противостоять Саурону. Сохранилось его собственное утверждение (возможно искаженное и в любом случае понятое не до конца), что на западе в юности его имя было Олорин, но эльфы называли его Митрандир (серый странник), гномы - Таркун (говорят, что это значит "человек с посохом"), на юге - Инканус и на севере - Гэндальф, а "на востоке я не бываю".
"Запад" в данном случае очевидно означает Заокраинный Запад за Морем, не входящий в Средиземье, - имя Олорин на языке Высших Эльфов. "Север" должно быть относится к северо-западному району Средиземья, в котором большинство жителей или говорящих народов были оставались неискаженными Морготом и Сауроном. В этих местах сопротивление злу, оставленному Врагом, или его слуге Саурону, если бы он вернулся, было бы самым сильным. Границы этого региона были естественно размытыми - его восточной границей проходила по реке Карнен до ее слияния с Келдуином (Бегущей Рекой) , затем к Нурнен и оттуда на юг, к древним рубежам Южного Гондора. (Изначально в эту область входил и Мордор, который был занят Сауроном, хотя и находился вне его исходных земель "на востоке", как намеренная угроза нуменорцам и Западу). "Север", таким образом включал в себя все это обширное пространство: с запада на восток - от залива Лун до Нурнен и с севера на юг - от Карн Дума до южной границы древнего Гондора с ближним Харадом. Дальше Нурнен Гэндальф никогда не бывал.
Этот отрывок является единственным сохранившимся свидетельством его путешествий дальше на юг. Арагорн утверждал, что побывал "в далеких странах Руна и Харада, где звезды иные" (Хранители II 2).  Совершенно необязательно, что и Гэндальф бывал там. Все эти легенды описывают в основном север, поскольку в качестве исторического факта полагается, что борьба с Морготом и его слугами происходила в основном на севере, в особенности на северо-западе, Средиземья. Это было из-за того, что эльфы, а затем люди, спасались от Моргота на запад, по направлению к Благословенной Земле, и на северо-запад, потому что там берега Средиземья были ближе всего к Аману. Таким образом Харад - "юг" - весьма расплывчатый термин, и хотя до падения Нуменора нуменорцы исследовали берега Средиземья далеко на юг, их поселения за Умбаром были поглощены [? Прим. перев.], или же они были основаны людьми, еще в Нуменоре совращенными Сауроном, и стали враждебными , войдя в подчинение Саурону. Но южные регионы, соседствующие с Гондором (люди Гондора называли их просто Харад - "юг", Ближний или Дальний), вероятно и тот и другой могли быть склонены на сторону "Сопротивления", и на них же Саурон тратил больше всего усилий в третью эпоху, поскольку там были у него самые большие человеческие резервы, готовые пойти против Гондора. В эти места Гэндальф вполне мог путешествовать в ранние дни своих трудов.
Но главным полем его деятельности был "север", а в нем его более всего занимал северо-запад: Линдон, Эриадор, долины Андуина. Основной союз он заключил с Элрондом и северными дунэдайн (следопытами). Гэндальф отличался особой любовью к "полуросликам" и знаниями о них, поскольку в своей мудрости он предчувствовал их исключительную важность и в то же время осознавал их самостоятельную значимость. Гондор меньше привлекал его внимание по той же причине, по которой он интересовал Сарумана - там был центр знания и силы. Его правители с древности по всем заветам твердо противостояли Саурону, по крайней мере политически: их страна возникла как угроза ему и продолжала существовать до тех пор, пока были силы противостоять оружием его угрозе. Гэндальф мало что мог сделать в направлении и наставлении гордых правителей Гондора и лишь на закате их власти, когда они воспряли смелостью и твердостью в безнадежной, казалось бы, ситуации, они серьезно привлекли его внимание.
Имя Инканус, очевидно "чуждое" - не на вестроне, не на эльфийском (на квэнья или синдарине), необъяснимое с точки зрения сохранившихся языков людей севера. Заметка в Книге Тана указывает, что это адаптированная к квэнья форма слова из языка Харадрим, означающего просто "северный шпион" (Инка + нус).
Слово Гэндальф так же подставлено в английский текст, как имена хоббитов и гномов. Это существующее скандинавское имя (в Völuspá  так назван карлик), которое я выбрал потому, что оно по-видимому содержит корень гандр - посох, в особенности "магический", и можно предположить, что оно означает "эльф с (магическим) посохом". Гэндальф не был эльфом, но в представлении людей был бы связан с ними, поскольку его союз и дружба с эльфами были широко известны. Поскольку это имя отнесено к "северу" целиком, Гэндальф должно представлять собой имя на вестроне, составленное не из корней, заимствованных из эльфийских языков.
Совершенно иной взгляд на значение слов Гэндальфа "на юге - Инканус" и другая этимология этого имени даются в заметке, написанной в 1967 г.:
Совершенно неясно, что подразумевалось под "на юге". Гэндальф утверждает, что не был "на востоке", а на самом деле он по-видимому ограничивал свои путешествия и заботу только западными землями, населенными эльфами и людьми, враждебными Саурону. В любом случае вряд ли он когда-либо путешествовал в Харад (или дальний Харад!) и задерживался там достаточно долго, чтобы ему дали специальное имя, на любом из чуждых языков этого малоисследованного региона. Юг, таким образом, должен обозначать Гондор (Гондор в широком смысле - все земли, признававшие сюзеренитет Гондора во время расцвета его могущества). Однако видно, что во времена этой Истории Гэндальфа в Гондоре люди высокого положения или нуменорского происхождения - Фарамир, Дэнетор и т. д. - всегда называют Митрандиром. Это из слово синдарина и оно упоминается как имя, употребляемое эльфами, но люди высокого положения в Гондоре знали и использовали этот язык. "Общеупотребительное" имя на вестроне или всеобщем языке очевидно имело значение "серый плащ", но поскольку было дано довольно давно, теперь уже звучало архаично. Вероятно примером могут послужить слова "серая хламида", использованные Эомером в Рохане.
Далее мой отец заключает, что "на юге" относится к Гондору и что Инканус (как и Олорин) было имя на квэнья, изобретенное в Гондоре в давние времена, когда квэнья еще много использовался образованными людьми и был языком многих исторических записей, как это было в Нуменоре.
Гэндальф, как сказано в Повести Лет, появился на западе в начале одиннадцатого века третьей эпохи. Если предположить, что он впервые начал появляться в Гондоре достаточно часто и оставаться достаточно долго, чтобы приобрести там имя или имена, скажем, во время правления Атанатара Алкарина, примерно за 1800 лет до Войны Кольца, тогда вполне возможно, что Инканус - данное ему имя на квэнья, которое впоследствии вышло из употребления и оставалось известным только образованным людям.
В этих предположениях этимология слова составляется из квэнийских ин(ид)- – "разум" и кан- – "правитель", в особенности в кано, кану - "правитель, управляющий, предводитель" (последний корень составляет вторую половину имен Тургон и Фингон). В этой заметке мой отец ссылается на латинское слова incбnus - "седовласый" так, как будто именно оно было действительным источником имени Гэндальфа, когда писался Властелин Колец. Если это правда, то это весьма странно. И в конце он говорит, что совпадение квенийского имени и латинского слова должно рассматриваться как "совпадение", так же как синдаринское Orthanc - "раздвоенная вершина" совпало с англосаксонским словом orpanc [над "p" стоит горизонтальная черточка. Прим. перев.] - "хитрый план" [возможны и другие варианты перевода. Прим. перев.], которое является переводом настоящего названия с языка Рохиррим.

0

46

III
ПАЛАНТИРИ

Несомненно, Палантиры никогда не были чем-то общеизвестным и общедоступным, даже в Нуменоре. В Средиземье они хранились под стражей на вершинах могучих башен, доступ к ним имели только короли, правители и доверенные хранители, ими никогда не пользовались открыто, и народу их не показывали. Но во времена королей палантиры не были чем-то зловещим. Пользоваться ими было вполне безопасно, и любой из королей или из тех, кому было поручено следить за Камнями, без колебаний сообщил бы, что известия о действиях или мнениях правителей соседних стран и областей получены им через Камни.
Когда окончились дни королей и пал Минас-Итиль, Камнями, по-видимому, перестали пользоваться, так как в летописях о них более не упоминается. После того, как Арведуи - Последний Король погиб в кораблекрушении в 1975 г.,  на севере не осталось ни одного Камня, который мог бы отозваться южными Камням. В 2002 г. был потерян итильский Камень. Оставались только анорский Камень в Минас-Тирите и Камень Ортханка.
Камнями перестали пользоваться и они были почти забыты. Тому было две причины. Во-первых, была неизвестна судьба итильского Камня; можно было предположить, что защитники Минас-Итиля уничтожили его, прежде чем крепость была захвачена и разграблена;  на не исключено было, что он попал в руки Саурона, и мудрецы могли принять это в расчет. Похоже, что об этом действительно подумали, и было решено, что с помощью одного Камня Саурон не сможет причинить большого вреда Гондору, если не вступит в контакт с другим Камнем.  Можно полагать, что именно поэтому анорский Камень, о котором молчат все летописи наместников вплоть до самой Войны Кольца, хранился в глубокой тайне; доступ к нему имели только правители-наместники, и никто из них, кажется, не пользовался им, кроме Денетора II.
Во-вторых, Гондор пришел в упадок, и почти все знатные люди королевства утратили интерес к истории и продолжали изучать только свои генеалогии, имена своих предков и родичей. Когда прервался род королей, в Гондоре наступило "средневековье": науки забывались, искусства увядали, ремесла становились все примитивнее. Послания пересылались с гонцами, срочные вести передавались сигнальными огнями, Камни Анора и Ортханка хранились как древние реликвии и были известны лишь немногим, а история Семи Камней древности была напрочь забыта; стихи о них еще помнили, но никто их не понимал; легенда о них превратились в сказки о древних королях, которые владели эльфийской магией и повелевали быстрокрылыми духами, собиравшими для них вести и переносившими послания.
Видимо, об ортханкском Камне наместники почти забыли: он был бесполезен для них, и ему ничто не угрожало в этой неприступной башне. Быть может, на него и не распространялись сомнения, связанные с итильским Камнем, но он находился в области, которой Гондор интересовался все меньше и меньше. Каленардон всегда был малонаселенной провинцией, а Черная смерть 1636 г. окончательно опустошила его. Оставшееся в живых население нуменорского происхождения постепенно перебралось в Итилиэн и поближе к Андуину. Изенгард оставался личным владением наместников, но и Ортханк стоял пустым; в конце концов его заперли, а ключи отправили в Минас-Тирит. Если наместник Берен и вспомнил о Камне, передавая их Саруману, то он, вероятно, подумал, что более надежного хранителя, чем сам глава Совета, противостоящего Саурону, ему не найти.
Несомненно, Саруман во время своих исследований  основательно изучил все сведения о Камнях, которые не могли не привлечь его внимания, и убедился, что ортханкский Камень и поныне пребывает в башне. Ключи от Ортханка он получил в 2759 г., официально как хранитель Башни и наместник Правителя Гондора. В то время ортханкский Камень вряд ли мог заинтересовать Белый Совет. Только Саруман, которому удалось расположить к себе наместников, успело достаточно изучить летописи Гондора, чтобы оценить значение палантиров и придумать, как можно использовать оставшиеся; но своим соратникам он об этом ничего не говорил. Из-за своей зависти и ненависти к Гэндальфу он прекратил сотрудничать с Советом, который в последний раз собирался в 2953 г. Саруман превратил Изенгард в свою собственность (хотя и не заявлял об этом открыто) и перестал считаться в правителями Гондора. Разумеется, Совет не мог одобрить этого; но Саруман был независимым посланником и имел право бороться с Сауроном на свой страх и риск, если хотел.
В принципе, в Совете знали о Камнях и об их первоначальном расположении; но они не представлялись чем-то насущно важным: это была часть истории дунаданских королевств, удивительная и прекрасная, но теперь большинство Камней были утрачены, а оставшиеся почти бесполезны. Не следует забывать, что первоначально Камни были "безобидными", то есть не служили злу. Это Саурон сделал из них зловещие орудия обмана и подавления воли.
Возможно, Совет, предупрежденный Гэндальфом, и начал сомневаться в намерениях Сарумана относительно Колец, но даже Гэндальф не знал, что он стал союзником (или прислужником) Саурона. Это Гэндальф обнаружил только в июле 3018 г. Но, несмотря на то, что за последние годы Гэндальф расширил свои познания в истории Гондора, изучая его архивы, и передал их Совету, и он и весь Совет прежде всего интересовались Кольцом, а значение Камней так и не было ощенено. Очевидно, во времена Войны Кольца никто из Совета не вспомнил, что судьба итильского Камня остается неизвестной, и не задумался, что может произойти с тем, кто заглянет в один из оставшихся Камней, если итильский Камень действительно находится в руках Саурона. (Эта оплошность простительна даже таким умам, как Элронд, Галадриэль и Гэндальф, если принять во внимание, какие заботы их одолевали). Только происшествие с Перегрином на Дол Баране вдруг открыло, что "связь" между Изенгардом и Барад-дуром (а о том, что связь была, догадались, когда стало известно, что во время нападения на Хранителей на Парт Гален солдаты Изенгарда действовали заодно с Сауроновыми) поддерживалась через Камень Ортханка - и другой палантир.
Рассказывая Перегрину о палантирах ("Две твердыни", III, 11), Гэндальф хотел только дать хоббиту понять, с какой серьезной, древней и могущественной вещью тот связался. Он не стал раскрывать весь ход своих умозаключений, а только объяснил, как Саурону удалось овладеть Камнями, так что даже могущественным стало опасно иметь с ними дело. Но одновременно Гэндальф не переставал всерьез размышлять о Камнях и о том, какой свет проливает происшествие на Дол Баране на многое, что он давно замечал, а понять не мог: например, о необыкновенной осведомленности Денетора обо всех происшествиях в дальних краях и о его преждевременной старости, которая впервые проявилась, когда Денетору было немногим более шестидесяти, хотя он принадлежал к роду долгожителей. Должно быть, Гэндальф так спешил в Минас-Тирит не только потому, что время торопило и надвигалась война, но еще и потому, что боялся, что Денетор тоже пользовался палантиром, анорским Камнем, и хотел проверить, не может ли случиться, что он не выдержит жестокого испытания безнадежной войны и покорится Мордору, подобно Саруману. Эти сомнения Гэндальфа на счет Денетора во многом объясняют обращение Гэндальфа с Денетором после приезда в Минас-Тирит и в последующие дни.
Следовательно, Гэндальф начал всерьез принимать в расчет палантир Минас-Тирита только после происшествия с Перегрином на Дол Баране. Хотя, разумеется, он и раньше знал или догадывался о его существовании. О жизни Гэндальфа до конца Бдительного мира (2460) и основания Белого Совета известно мало, и он начал специально заниматься Гондором лишь после того, как Бильбо нашел Кольцо (2941), а Саурон открыто вернулся в Мордор (2951).  Гэндальф (как и Саруман) искал прежде всего сведений о Кольце Исилдура, но можно предположить, что из архивов Минас-Тирита он почерпнул немало сведений о гондорских палантирах, хотя и не сумел оценить их значение так же быстро, как Саруман, который, в противоположность Гэндальфу, всегда больше интересовался всякими машинами и ухищрениями, дающими власть над людьми, чем самими людьми. Однако Гэндальф, возможно, уже тогда знал о происхождении и свойствах Камней больше Сарумана, потому что тщательно изучал все, что касалось истории древнего королевства Арнор и северных земель, и был в дружбе с Элрондом.
Анорский Камень хранился в тайне; о его судьбе после падения Минас-Итиля не упоминается ни в одном из анналов Наместников. Было известно, что ни Ортханк, ни Белая Башня Минас-Тирита ни разу не бывали во вражеских руках, что позволяло предположить, что Камни находятся там, где были с самого начала; но не было полной уверенности, что Правители оставили их на месте, а не "схоронили"  в какой-нибудь тайной сокровищнице, быть может, даже не в крепости, а в каком-нибудь секретном убежище в горах, подобном Дунхарроу.
В романе Гэндальф должен был сказать, что он думает, что Денетор не трогал палантир, пока у него с годами не поубавилось мудрости.  Он не мог говорить об этом как об установленном факте, потому что ответ на вопрос, когда и почему Денетор решился воспользоваться Камнем, так и остался в области догадок. Что бы ни думал Гэндальф по этому поводу, то, что известно о Денеторе, позволяет предположить, что он стал заглядывать в анорский Камень за много лет до 3019 года, и даже раньше, чем Саруман отважился или счел нужным воспользоваться Камнем Ортханка. Денетор унаследовал пост Наместника в 2984г., когда ему было пятьдесят четыре года; это был властный человек, очень мудрый, и для своего времени весьма ученый; он обладал могучей волей, верил в свои силы и ничего не боялся. Люди впервые обратили внимание на его "мрачность" в 2988 г., когда умерла его жена Финдуилас, но вероятнее всего, он обратился к Камню тотчас же, как получил власть: он долго изучал предания о палантирах и их использовании в секретных архивах Наместников, доступных только Правителю и его наследнику. Возможно, он уже в последние годы правления Эктелиона II, своего отца, жаждал воспользоваться Камнем, потому что в Гондоре опять наступили беспокойные времена, а его личное положение в государстве было ослаблено славой "Торонгиля"  и расположением, которое выказывал ему Эктелион. Так что по крайней мере одним из мотивов действий Денетора была зависть к Торонгилю и нелюбовь к Гэндальфу, которого его отец привечал, следуя советам Торонгиля: Денетор хотел превзойти этих "узурпаторов" осведомленностью и, по возможности, следить за ними, когда их не было в городе.
Следует различать борьбу Денетора с Сауроном, которая сломила его, и то усилие, которое всегда приходилось совершать, имея дело с Камнем.  Это усилие Денетор считал посильным для себя, и небезосновательно; а с Сауроном он, скорее всего, не сталкивался в течение многих лет и, вероятнее всего, даже не брал в расчет возможность такой встречи. О пользовании палантирами и различии между "видением" с помощью одного Камня и передачей мыслей с помощью двух сообщающихся Камней см. ниже. Научившись обращаться с Камнем, Денетор мог узнавать многое о том, что происходит в мире, с помощью арнорского Камня, и даже когда Саурон заметил это, Денетор мог продолжать самостоятельные наблюдения, пока у него хватало сил управлять Камнем по своей воле и противостоять Саурону, который все время пытался "подчинить" себе анорский Камень. Не следует забывать, что Камни были лишь малой частью замыслов и интриг Саурона: он пользовался ими, чтобы обманывать двоих из своих противников и оказывать на них влияние, но при всем желании не мог бы не сводить глаз с итильского Камня. Подчиненным он таких вещей не доверял; да и не было среди его прислужников никого, кто мог бы померяться умом и волей с Саруманом или хотя бы с Денетором.
Денетору помогало еще и то, что Камни легче повиновались тем, кто пользовался ими по праву: во-первых, законным "наследникам Элендиля" (например, Арагорну), а во-вторых, тем, кто подобно Денетору, унаследовал право на них, чем Саруману или Саурону. Недаром и последствия были разные. Саруман покорился Саурону и начал воевать на его стороне или, по крайней мере, перестал бороться с ним. Денетор же остался неколебимым врагом Саурона, но поверил, что его победа неизбежна, и впал в отчаяние. Разумеется, прежде всего так вышло потому, что Денетор был человек могучей воли и оставался самим собой до тех пор, пока его не сразил последний удар: смертельная (по-видимому) рана единственного сына. Он был горд, но ни в коем случае не себялюбив; он любил Гондор и свой народ и считал, что сама судьба предназначила ему управлять этой страной в это страшное время. Но дело еще и в том, что анорский Камень принадлежал ему ПО ПРАВУ, и ничто не препятствовало ему пользоваться ми (кроме благоразумия). Он, должно быть, догадывался, что итильский Камень оказался в руках Врага, но не боялся встречи с ним, полагаясь на свои силы. И нельзя сказать, что эта уверенность оказалась совершенно беспочвенной. Саурону не удалось подчинить его своей воле, он мог влиять на Денетора, только отводя ему глаза. Вероятно, сперва Денетор не обращал свой взгляд в сторону Мордора и довольствовался "дальним обзором" через Камень; отсюда его удивительная осведомленность о событиях в дальних краях. Вступал ли он в контакт с Камнем Ортханка и Саруманом, нигде не говорится; вероятно, вступал, и с немалой пользой для себя. Саурон не мог вмешаться в их беседы: "подслушивать" мог только тот, кто смотрел в главный Камень Осгилиата. Когда два Камня "выходили на связь", третьему они не отзывались.
Должно быть, короли и наместники сохранили в Гондоре немало сведений о палантирах и передавали их своим наследникам, хотя Камнями более не пользовались. Камни были дарованы Элендилю и являлись неотъемлемой собственностью его наследников, единственных людей, которые имели на них право; но это не значит, что с ними мог иметь дело только один из "наследников". По закону, Камнями мог пользоваться любой, кому они были поручены "наследником Анариона" или "наследником Исилдура", т.е. законным королем Гондора или Арнора. На самом деле ими в основном и пользовались такие доверенные лица. У каждого Камня был хранитель, в обязанности которого входило "смотреть в Камень" в определенные часы, или по приказу, или при необходимости. Позднее, когда в Гондоре возросло значение должности наместника и она стала пожизненной, так что у короля был как бы постоянный "дублер", Камни, по-видимому, почти полностью перешли в руки наместников, и с тех пор предания об их свойствах и использовании хранились и передавались в их роду. Поскольку должность Наместника стала наследственной с 1998 г.,  право пользоваться Камнями и передавать это право другим Денетор унаследовал по закону и оно принадлежало ему в полной мере.
Однако по поводу того, о чем рассказано во "Властелине Колец", следует заметить, что, помимо и сверх такой доверенности, даже полученной по наследству, любой "наследник Элендиля" (т.е. его признанный потомок, по праву рождения владеющий престолом или княжеской властью в одном из нуменорских королевств) ИМЕЛ ПРАВО пользоваться любым палантиром. Так, Арагорн предъявил права на ортханкский Камень потому, что этот палантир в данное время не имел владельца или хранителя, а также потому, что он с юридической точки зрения был законным королем Гондора и Арнора и мог, буде пожелает, с полным правом потребовать обратно все то, что было передано и пожаловано его предшественникам.
"Наука о Камнях" ныне забыта, и может быть восстановлена лишь частично, по догадкам и по сохранившимся записям. Камни представляли собой идеальные сферы. Когда они были в бездействии, казалось, что они сделаны из непрозрачного черного стекла или хрусталя, но очень прочного. Меньшие Камни были около фута в диаметре, а большие, например, камни Осгилиата или Амон Сул, были так велики, что их нельзя было поднять в одиночку. Первоначально они помещались на специальных подставках, невысоких круглых столах с чашей или углублением посередине, и их можно было вращать руками. Они были очень тяжелые, но абсолютно гладкие, и их нельзя было разбить, уронив или сбросив со стола. Их вообще нельзя было уничтожить никакими средствами, доступными людям в те времена, хотя некоторые считали, что сильный жар, например, пламя Ородруина, может расплавить их, и что именно это произошло с итильским Камнем при падении Барад-дура.
У них были постоянные "полюса", хотя никакими знаками они обозначены не были, и на своих подставках они устанавливались "вертикально", так что линия, соединяющая полюса, была направлена к центру Земли, и нижний полюс находился внизу. "Видящая" поверхность Камня была расположена вдоль "экватора". Она воспринимала изображение и передавала его наблюдателю, находящемуся на противоположной стороне, так что тот, кто хотел посмотреть на запад, должен был встать к востоку от Камня, а если он хотел потом взглянуть на север, он должен был перейти налево, к югу. Но второстепенные Камни, например, ортханкский, итильский, анорский и, вероятно, Камень Аннуминаса, имели фиксированное направление, так что, к примеру, западная сторона смотрела только на запад, а в другом направлении ничего не показывала. Если Камень смещался, его возвращали в прежнее положение методом проб, вращая его в разные стороны. Но если Камень был снят с подставки, найти нужное положение было не так-то просто. Так что это была "чистая случайность", как называют это люди (сказал бы Гэндальф), что Перегрин, возясь с Камнем, нашел, по-видимому, более или менее "верное" положение и, сидя к западу от Камня, посмотрел сквозь него на восток в нужном направлении. Главные Камни не были фиксированными, их можно было вращать как угодно, и они могли "видеть" в любом направлении.
Поодиночке палантиры только "смотрели" - звук они не передавали. Пока ими не управляла чья-нибудь воля, изображения в них были (или казались) случайными. С высоты они видели вдаль на большое расстояние, но изображение было расплывчатым и искаженным, и передний план смешивался с тем, что было позади. Кроме того, обзору могла воспрепятствовать темнота или "затемнение" (см. ниже). Палантиры свободно видели сквозь физические препятствия, но не видели того, что находится в темноте: они видели то, что находится за горой или за каким-то неосвещенным пространством, но внутри они видели только то, на что падал хоть какой-то свет. Сами они ничего не освещали. От их Наблюдения можно было укрыться с помощью так называемого "затемнения", благодаря которому отдельные предметы или места виделись в Камне только как пятна тени или густого тумана. Как это делали (те, кто знал о Камнях и подозревал, что за ним наблюдают) - остается одной из утерянных загадок палантиров.
Наблюдатель мог усилием воли сделать изображение четким в какой-то точке, лежащей в том направлении, куда смотрел Камень.  Неуправляемые изображения были очень маленькими, особенно во второстепенных Камнях, но они казались больше, если встать на некотором расстоянии от палантира (лучше всего футах в трех). Но если наблюдатель был опытен и обладал сильной волей, он мог приблизить и увеличить отдаленные предметы, сделать их более четкими и удалить "задний план". Например, человек в палантире виделся крошечной фигуркой, размером в полдюйма, и его трудно было разглядеть на фоне ландшафта или в толпе; но усилием воли изображение можно было сделать четким и увеличить до фута, так что он был виден отчетливо, как на картинке, и наблюдатель мог узнать его в лицо. С помощью большего усилия можно было даже проявить отдельные детали, интересующие наблюдателя: к примеру, можно было посмотреть, нет ли у него на руке кольца.
Но такие усилия воли требовали большого напряжения. Поэтому к ним прибегали только тогда, когда нужно было срочно получить какую-то информацию, и наблюдателю было известно, что именно требуется рассмотреть. Когда Денетор, озабоченный событиями, происходящими в Рохане, сидел у анорского Камня и размышлял, не следует ли немедленно приказать зажечь сигнальные огни и послать "стрелу", он мог обратить взгляд на северо-запад, к Рохану, в сторону Эдораса и Изенских бродов. В это время там можно было увидеть движущиеся группы людей. Он мог приглядеться к одной из этих групп, разглядеть, что это Всадники, и, наконец, обнаружить кого-то знакомого: например, Гэндальфа, который ехал с подкреплениями к Хельмову ущелью и вдруг повернул коня и ускакал на север.
С помощью палантиров нельзя было проникать в мысли людей, не знающих или не желающих этого: передача мыслей зависела от воли обоих собеседников, и мысль (воспринимаемая как речь)  могла быть передана только с помощью двух сообщающихся Камней.

0


Вы здесь » Акаллабет. Падение Нуменора. » Библиотека » Неоконченные сказания